Учителя замордовали бумагами

Моя жена – учительница. Такого счастья — врагу не пожелаю. Она уходит на работу в 8 часов утра. Возвращается в 6 вечера. Школа её рядом с домом. Дорога занимает 5—7 минут времени. Работает она по 10—12 часов в сутки. Получает 24 тысячи рублей. Времени на семью, театр, кино никогда нет. В 7 вечера ужинаем, если я приготовлю (чаще всего это жареная картошка или магазинные пельмени), потом жена падает на диван, смотрит «Давай поженимся». На «Пусть говорят» её уже не хватает. Она перебирается на кровать и …до утра до неё не дотрагивайся: невнятное мычание, недовольный отворот к стене и глубокий, беспробудный сон. Не случайно в её школе много незамужних и вышедших из сексуального возраста женщин. 

Моя жена – учительница. Такого счастья — врагу не пожелаю. Она уходит на работу в 8 часов утра. Возвращается в 6 вечера. Школа её рядом с домом. Дорога занимает 5—7 минут времени. Работает она по 10—12 часов в сутки. Получает 24 тысячи рублей. Времени на семью, театр, кино никогда нет. В 7 вечера ужинаем, если я приготовлю (чаще всего это жареная картошка или магазинные пельмени), потом жена падает на диван, смотрит «Давай поженимся». На «Пусть говорят» её уже не хватает. Она перебирается на кровать и …до утра до неё не дотрагивайся: невнятное мычание, недовольный отворот к стене и глубокий, беспробудный сон. Не случайно в её школе много незамужних и вышедших из сексуального возраста женщин.
А ещё моя жена входит в какие-то разнообразные, знаете, высокие комиссии. Она ездит в Москву (метро «Бабушкинская») проверяет работы ЕГЭ по математике. А недавно поднялась в 6 утра, понеслась на электричку до Сергиева Посада, чтобы аттестовать учительницу на высшую категорию. Я сквозь сон спрашиваю: «Как ты будешь аттестовать её, если ты такая же учительница?» Ответа не последовало, только хлопнула дверь и зарокотал в скважине ключ. Поздно вечером я всё-таки разговорил её. Попробую передать наш диалог:
— Ну рассказывай, как прошла экзекуция той учительницы?
— О, она набрала 2100 баллов. Этого достаточно, даже с перебором, для высшей категории.
— А уроки вы посещали, а знания её учеников проверили?
— Ты не поймёшь. Уроки, знания — теперь не главное. Главное её папки, заполненные бумагами. Мы считали бумаги и за каждую (у нас есть сетка) ставили определённое количество баллов. Получилось 2100. А урок её — так себе.
— И что теперь вы будете делать с этими баллами?
— Мы отсылаем наше заключение в районную комиссию, а те ещё выше, и где-то там, наверху, ей присвоят высшую категорию.
— Значит, высшую категорию учительнице будут присваивать чиновники, которые её не видели и не слышали. Это же абсурд! — возмущаюсь я.
— А мы, мы же смотрели, — жена будто оправдывается.
— Вы, вы такие же учителя. Это же круговая порука. Ты же знаешь, что и к тебе приедут учителя. Вы же все друг друга знаете. Да и это не главное. Где учёные методисты, что могут подсказать, выдать новые идеи, осовременить учебный процесс? Вы же затурканные бюрократическими записками, отписками, папками, баллами, — я говорил, говорил ещё много без остановки, пока не заметил, что жена моя опрокинулась на подушку, распластала руки в стороны и безмятежно спит.
На столе лежит папка с файлами. Я раскрыл её. Это папка классного руководителя. В ней 12 разделов. В каждом разделе по 8—10 листов отпечатанных текстов. Я подумал, что достаточно одной бумаги с телефонами родителей на учительском столе, чтобы успешно работать классным руководителем. Это, конечно, дилетантское суждение, но учителя до того замордовали бумагами, что ему не до детей, бумаги писать надо, баллы копить, к очередной аттестации готовиться.
Учитель оторван от учеников бумажным бураном. Это даже не буран, а тайфун, цунами. Стучит клавиатура компьютера, шуршат принтеры, копируют сканеры, размножаются и пухнут папки — доказательства бурной деятельности не учителя, а чиновника от образования, который взнуздал учителя и погоняет его. По данным статистики, чиновников, контролирующих работу учителя, почти в два раза больше, чем учителей. И каждому чиновнику надо доказать, что он абсолютно необходим, что без него в образовании никак нельзя, только поэтому он валом валит бумаги на школу.
Я приведу только один пример. Каждый директор школы обязан принимать в школу и таджика, и киргиза, и молдаванина независимо от того, зарегистрированы его родители, легалы они или нелегалы. Есть такой приказ. Тут же приходит бумага: директор должен представить отчёт об иностранных детях, при этом обязательно указать: есть ли регистрация у их родителей или нет. Абсурд. Вроде директор школы может депортировать нелегала или зарегистрировать его. А весь этот абсурд ложится на плечи учителя.
Кстати, о детях из бывших союзных республик. Советские, например, дети-таджики хорошо говорили по-русски. После великой катастрофы распада родители теперешних детей впали в эйфорию самостийности, с презрением отбросили русский язык, закрыли русские школы. Теперь спохватились: «Ой-бай, дома плохо, спасенье — в России». А их дети не говорят по-русски. Их сажают на класс, а то и на два ниже. Они размывают успеваемость класса, над ними смеются дети. Учитель не может посвящать весь урок таджикскому мальчику. Эта проблема неразрешима, как московские пробки. Но она не менее актуальна.
Но я вернусь к моей жене. Она спит. Я, как всегда, не смею прикоснуться к ней. Лежу тихонько рядом и думаю: хорошо, что были другие времена и мы — нет она — родила троих детей. Теперь другие времена: только в садики тысячные очереди. А моя жена, знаете, входит в высокие комиссии. Она — учительница. Я горжусь ею и такого «счастья» врагу не пожелаю…

 Пётр Кузнецов.