Махатма Ленин и мужицкая Русь*

90 лет назад не стало В.И. Ленина

1
Показывали хронику: настуженная январская Москва провожает своего вождя. Окутанная волнами морозного пара, течет бесконечная народная река: мужики в нагольных тулупах и солдатских шинелях, бабы, по глаза закутанные в платы, мальчишки в пальтюхах. Скорбные, закуржавленные лица, сосредоточенный взгляд: течет народ из мглы мимо гроба, вглядывается прощальным взглядом, запечатлевая навеки изможденное хворью родное лицо, плача, пугаясь расстаться, словно бы вместе с Лениным уплывает через Лету их судьба. У гроба понуро стоят не только верные сподвижники, но и ловцы человечьих душ, христопродавцы, тайные ростовщики и интриганы, кто готовил заговор на вождя и после обрек на медленную мучи­тельную смерть.Пути их разошлись еще в Гражданскую: Ленин положил жизнь свою на алтарь, чтобы дать русскому мужику землю и волю, а неистовые революционеры мечтали втолкнуть крестьян в казармы и лагеря, чтобы гонять их на работы под ружьем, как рабов. С такой вселенской жалостью еще никого не провожала Россия, пришедшая ко гробу. А за что, казалось бы, любить-то? Расхристанная, едва очнувшаяся страна, еще не схоронила павших, не собралась в груд, не наелась сытно хлеба, еще не оплакала родных, и жалкие пепелища не могли дать прислона. Вроде бы радоваться надо, что смерть вдруг прибрала сурового смутителя, а они, вот, рыдают по усопшему, кто заварил весь неустрой, кто призвал Русь к топору, кто покусился на непреложные государевы устои, на саму матушку православную церковь, на всю католическую Европу, падшую во грехе насилия. И не только огрызнулся за униженных, за простеца-человека, но и одержал победу, пересилил мирового ростовщика, понудил властителей сжалиться над малой тварью и жить по новому закону человеколюбия и почитания ближнего. Это же Ленин схватился с самим ма­моной и пусть не сокрушил дьявола вовсе, но заставил попятиться, попритушил его злую силу. Этот Ильич, он что — Бог всесильный? Иль, может, воистину царских кровей, имеющий особенное, данное свыше знание? Может, и на Ленине, как и на Романовых, печать Рюрика?

2
Да нет же, он внук приволжского крепостного Николая Ульянова и сын мужика Ильи, заслужившего чины за деятельные неустанные труды... Ведь и Степан Разин, и Емельян Пугачев были из низкого сословия, поднялись, отчаянные, обещали волю и доброго государя: пролили реки крови и сронили свои головушки здесь же, невдали от примоста, где сейчас прощается с Русью мужицкий вождь, стратег, победитель.

3
Нет, не слепое очарование нашло на крестьянскую Русь, всегда мечтавшую о Беловодье, о своей земле и воле. Сыскался все же на свете такой вострый умом человек, кто исполнил обещанное, и потому грядущее по-за гробом теперь казалось гнетущим и туманным, и вот этой-то неопределенностью будущего сейчас и мучался русский крестьянин, и горе его было невыносимым. Ведь потеряли Отца родимого, царя и пророка, умелого бесстрашного поводыря, верно знавшего дорогу; а те, что сейчас стоят по-за гробом, немилостивые и неистовые, не заведут ли Россию снова в тупик, не обратают ли в хомуты? Потому в печальном и строгом молчании проходили центурионы непокорливых мужиков мимо своего мужика — фараона. Во всех углах света подобное случалось не однажды, но здесь, в Северной Руси, внук крепостного Ульяшки был повенчан на власть впервые... И возгласил: «Кто не работает — тот не ест».
Это же великий Блок писал, возлюбя революцию и Ленина: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос». Ну ладно, «заблуждался барин, окунувшись в мистику истории», — скажет иной. Но великие же были русские мужики Есенин и Клюев, Горький и Маяковский, Шо­лохов и Платонов, Твардовский и Тряпкин, и пали ведь перед Лениным ниц, превозмогши хулу и ропот, признали в нем необычайного, неземного человека, которого Бог спосылает, может, раз в тысячу лет. И вся Русь до сего дня бьет челом Ильичу, полагая его за предстателя в раю перед небесным Отцем. Ну, где же ему быть, такому человеку? — Только в небесном вертограде. И вот такого редчайшего на земле провидца разве можно с легкостью спровадить в землю, как обычного смертного?
...Ленину поставили на Красной площади ступенчатый зиккурат, храм-хранилище, куда и положили мощи сеятеля духа. И русский вождь — фараон, махатма и пророк стал новым чудом света, и со всего мира поспешил благочестный люд на его посмотрение, а само пространство возле Кремлевской стены стало храмом под открытым небом. Мавзолей Ленина решительно связал древнюю историю русов с настоящим временем, и в истории великого этноса не стало ложных пробелов. Воистину Красной (красивой, светлой, хорошей, святой) площадь стала с того момента, когда мощи Ленина положили на посмотрение всем, что Ленин — не миф, не сказка, не плутовство сильных мира сего, чтобы упрочить свою власть над стадом. С этого вре­мени площадь получила сакральное подтверждение.
Со времени возникновения Москвы её называли и Торгом, и Троицкой, и Пожаром. А ведь в семнадцатом веке ничего прекрасного в ней не было; зимой сугробы по пояс, в снежной хляби утопали торговый люд, бродяги, крестьянские сани, кибитки и боярские каптаны; весной гря­зища несусветная по колена, студеный ветер с реки, мокредь с неба; в жаркие дни — пыль, мухи, колготня тысяч людей у торговых рядов, крики лотошников, снующих со снедью и питьем, вопли пьяных ярыжек, гужующихся у кабака, протяжные песнопения калик перехожих и нищих милостынщиков, вымаливающих грошика... И может, в редкие дни, когда патриарх выходил на лобное место, чтобы воссесть на осляти, иль когда царь шел походом по монастырям и тюрьмам, — так вот в эти часы она, наверное, принимала вдруг особый, праздничный вид. И Алексей Михайлович, однажды осененный этим мгновением, как бы разглядел историю русов на многие тысячелетия вспять и назвал площадь Красной, значит Святой.
Государь, велича Русь, понял истинное назначение этого лоскутка родимой земли. Кремль — это православный алтарь для Руси, там главный храм, там усыпальница, там под спудом лежат русские князья и цари, святые отцы и монахи-черноризцы... Но Красная площадь, обильно политая кровью дикой татарвы и русских воинов, посадских мужиков и стрельцов — это древнейший храм под открытым небом, это Красная святая комната со всеми непременными приметами: лобное возвышение, как место жертвоприношения, собор Блаженного Василия, юродивого и волхва. И когда поставили памятник мужику Минину и князю Пожарскому и положили в мавзолей махатму Ленина (так его величают в Индии), с той минуты Красная площадь стала воистину Святой, сакральной, ибо Ленин оказался в Красной комнате ариев России той «адамовой головой», тем «добрым домовым», «оберегом» для страны, предстателем на небесах перед Всевышним, которого так недоставало русскому народу. Тут же на Святой площади оказался и верный воин Ленина, мужик — полководец Георгий Жуков.
И потому у крестьян всегда поклончивое, благоговейное отношение к Ленину, они не помыслят и не скажут о нем никогда худого слова, в деревне его и поныне величают — Владимир Ильич Ленин, ибо даже мертвый, он не утратил своей магнетической необычной силы, которую не выразить словами. В крестьянстве наиболее плотно и несокрушимо живет родовая память, и в каких-то внешне незаметных знаках, символах, оберегах она не умирает и по сей день, хранит неиссекновенную связующую нить древней цивилизации русов Сирии, Египта и Инда с XXI веком. Отсюда и поклон Ленину, мировому человеку... Как ни смешно кому-то нынче покажется, но именно Ленин и Сталин спасали, оберегали мужицкую Русь, угадывая ее предназначение; либералы, начиная с Хрущева, как подпазушные клещи, впились в деревню, чтобы источить до конца. И вот либеральный город окончательно покорил мужика, готовый похоронить его, навсегда согнать с земли. Ведь только на земле, в глубине народа и живет древняя память по себе...
Теперь последний акт мщения готовят потомки неистовых ревнителей мирового пожара, когда-то завистливо теснившихся у гроба Ильича: вынести мощи из мавзолея, закопать поглубже, убрать из Красной Горницы Русов «доброго Домового охранителя» Владимира Ильича Ленина, а Святую площадь превратить в шутовской балаганчик.

Владимир ЛИЧУТИН