Война, мир и анафема

За что только «либеральная интеллигенция» и прочие «креативные круги» не бранят Православную церковь! За «узость мышления», за сопротивление «новому мировому порядку», за «антисемитизм»…
И, разумеется, за борьбу с российским свободомыслием. Попробуйте-ка только возразить! У интеллигенции заранее заготовлен железный довод! «Они же самого Льва Толстого анафеме предали! Что, крыть нечем?»
Ну, почему же? Попробую…

Из беседы с протоиереем
о. Владимиром (Цыпиным):
— Сейчас в среде людей образованных, но далёких от Церкви, при упоминании термина «анафема» часто вспоминают Льва Толстого. И далее, как правило, следуют обвинения в адрес Церкви, которая-де помогла царскому правительству расправиться с яркой инакомыслящей личностью…

– Знаете, с Толстым всё было не совсем так. То, что написано в известном рассказе Куприна, — это вымысел. Имя Толстого никогда не было официально включено в чин Торжества Православия для анафематствования. И вообще в акте об отлучении Льва Николаевича Толстого от церковного общения термин «анафема» не употребляется. Значение этого акта равносильно анафематствованию, но выражено это более деликатно, более осторожными словами именно потому, что слово «анафема» воспринималось в широких кругах как одиозное. По очевидным причинам Святейший Синод не стал употреблять этого термина в отношении Толстого. В акте о его отлучении содержалась лишь констатация: пока писатель не покается (а возможность его покаяния существовала), он пребывает вне Церкви, и то, что он проповедует, не выражает учения церковного.
«Ну, положим, анафемы не было. Но его же отлучили! А что, Толстой не был христианином?» — возмущённо и язвительно спрашивал некий литературный критик, преподававший у нас в студенческие годы.
Православное отлучение лишь указывает, что человек не является православным христианином. Что Толстой перестал быть православным — не спорят даже интеллигенты. Но перестал ли он быть христианином вообще?
Давайте же с этим разберёмся. Лучше всего — пусть выскажется сам граф Лев Николаевич.
Принято считать, что до 1869 г. он был примерным православным мирянином, а затем с ним произошёл некий «Арзамасский ужас», после которого он совершенно изменился. Но вот ещё 10 лет до этого:
Из письма А.А. Толстой (апрель 1859 г.):
«Но в церковь ходить, и стоять слушать… непонятные молитвы, и смотреть на попа и на весь этот разнообразный народ кругом — это мне решительно невозможно!»
Толстой не признавал икон и относился к ним с презрением. Так, однажды на прогулке по Москве с одним из воронежских сектантов Толстой, указывая на Иверскую икону Божией Матери, сказал: «Она — презлая». Профессор
С.Н. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: «Я имел неосторожность в разговоре выразить свои чувства к «Сикстинской Мадонне» Рафаэля, и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержанием. Глаза его загорелись недобрым огнём, и он начал, задыхаясь, богохульствовать».
Д.П. Маковецкий, врач-словак, сподвижник Толстого в последние годы его жизни, в книге «У Толстого. 1904–1910 гг.» приводил свидетельство, что Толстой считал Христа лишь человеком, учение которого можно выполнять, но в существовании даже человека-Христа не был уверен: «Есть доказательства важные, но я ни за них, ни против них». «Я терпеть не могу изображений Христа, ни одного не знаю, которое хоть сколько-нибудь мне понравилось, они меня отталкивают!»
Согласно Хармсу, Лев Толстой очень любил детей. Так вот, он сам рассказывал, что, когда говорил ученикам, что ни рая, ни ада нет, Миколка Ромашкин отозвался: «Тогда и жить не стоит. Куда душа-то пойдёт?»
По свидетельству последнего, Толстой однажды заметил ему: «Настоящее христианство — в ересях. Что называется историей христианства — это есть история церкви, одной из самых изощрённых видов ересей».
«Откровение Иоанна — книга плохая. Напрасно была взята в Священное Писание».
Герой пьесы Толстого «И свет во тьме светит» Борис на вопрос «какой он веры» отвечает: «Ну, христианской, по учению Нагорной Проповеди». Так христианство Толстого уменьшается до нескольких страниц… Но в конце жизни Толстой недоволен уже и им: «Читал часть Нагорной Проповеди. Лишнего много, тяжело читать. Написано — хуже Достоевского».
В своей статье «Письмо к фельд-
фебелю», напечатанной в 1902 году, граф Толстой писал: «Вопрос в том, как могут здравомыслящие люди верить, как верили и верят теперь все служащие на военной службе таковому очевидному обману, т.е., что убивать нельзя людей вообще, но можно по приказанию начальства?»
«Ответ на этот вопрос, — дальше говорит граф Толстой, — в том, что обманываются люди не одним этим обманом, а с детства подготовляются к этому целым рядом обманов, целой системой обманов, которая называется православной верой и которая есть не что иное, как самое грубое идолопоклонство».
В дальнейшем изложении этого письма граф Толстой православную веру иначе не называет, как «ложной верой», «ложным учением», а все изложенное в книгах Нового и Ветхого Заветов считает ничем иным, «как грубым смешением суеверий еврейского народа с обманами духовенства».
В 1904 году Япония, вооружаемая и подстрекаемая рядом западных стран, напала на Россию. Японцы воевали не за какие-то там лесные концессии в Корее и даже не за Сахалин и Курилы. Истинной их целью был захват Дальнего Востока и Восточной Сибири до реки Лены. Русские герои эти планы сорвали, так что война не может считаться проигранной, Россию лишь вынудили подписать невыгодный ей мир. И тут бывший артиллерийский поручик, автор «Казаков», «Рубки леса» и «Севастопольских рассказов» (о «Войне и мiре» я уж и не говорю), отправил статью в британскую «Таймс». Приведу отрывок:
«Если есть Бог (уже хорошо. — Прим. сост.), то Он не спросит меня, когда я умру (что может случиться всякую секунду), отстоял ли я Юнампо с его лесными складами, или Порт-Артур, или даже то сцепление, называемое русским государством, которое Он не поручал мне, а спросит у меня: что я сделал с той жизнью, которую Он дал в моё распоряжение, употребил ли я её на то, что она была предназначена и под условием чего она была вверена мне? Исполнял ли я закон Его?
Так что на вопрос о том, что делать теперь, когда начата война, мне, человеку, понимающему свое назначение, какое бы я ни занимал положение, не может быть другого ответа, как тот, что никакие обстоятельства — начата или не начата война, убиты ли тысячи японцев или русских, отнят не только Порт-Артур, но Петербург и Москва — я не могу поступить иначе как так, как того требует от меня Бог, и потому я, как человек, не могу ни прямо, ни косвенно, ни распоряжениями, ни помощью, ни возбуждением к ней участвовать в войне, не могу, не хочу и не буду».
В статье «Патриотизм и правительство» невинно обиженный Синодом литератор писал: «Все народы так называемого христианского мира доведены патриотизмом до полного озверения...»
В своём «открытом письме духовенству», реагируя на церковные обличения его взглядов, Толстой писал:
«Говорят о вредных книгах. Но есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая «священной историей» Ветхого и Нового Завета? …Какой же страшный вред должны производить в уме человека чуждые и современному знанию, и здравому смыслу, и нравственному чувству положения учения по Ветхому и Новому Завету, внушаемые ему в то время, когда он не может обсудить, а между тем, воспринимает то, что ему передаётся».
«В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приёмы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения…
…Ужаснейшее, неперестающее, возмутительное кощунство — в том, что… если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест такой кусочек, в того войдёт сам Бог.
Ведь это ужасно!»
«То, что я отвергаю непонятную Троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо».
«И я действительно отрёкся от Церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мёртвое моё тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».
Олесь Бузина: «Софья Андреевна спокойно переживёт в Ясной Поляне Гражданскую войну, будет получать паёк от правительства Ленина (уже не журналиста, а председателя Совнаркома) и в 1919 году, когда белые двинутся на Москву и Тулу (имение Толстого находилось в Тульской губернии), запишет в дневнике 19 июля: «Слухи, что идёт с войском Деникин бить большевиков, но будет ли лучше — Бог знает! Нам большевики всё дают и нас ничем не обижают». И через месяц добавит: «Слухи о погибающем владычестве большевиков. Все радуются, а я им благодарна за постоянные услуги и помощь».
Как же можно было обидеть вдову уважаемой Ильичом глыбы и матёрого человечища?
Интеллигенция! Мозг нации, так сказать! Ваше просвещённое мнение? Несправедливо ли Синод отлучил от Церкви зеркало русской революции?