Музей, который многое изменил

Накануне старта Второй творческой экспедиции писателей и художников в Арктику на научно-экспедиционном судне «Михаил Сомов», состоявшейся в прошлом году, и организованной Первой горно-машиностроительной компанией, директор Северного морского музея, расположенного в Архангельске, Евгений ТЕНЕТОВ ответил на вопросы писателя и публициста Юрия ШУРЧКОВА.

— Как вы стали директором такого музея? Почему Северный морской?

— Директором стал очень странно. Я закончил исторический факультет федерального университета. Раньше он был педагогический институт. Потом Поморский университет по специальности отечественная история — я профессиональный историк по диплому. Но так получилось, что большую часть жизни до 2015 года я занимался журналистикой. У меня был и есть «лавстайл» (лавстайл — Lifestyle — с английского переводится, как образ жизни: цель фотографа поймать простые житейские моменты, запечатлеть то, чем наполнена жизнь человека в данный период — Ред.) журнал архангельский. Я возглавлял пресс-службы крупных лесопромышленных компаний. Даже городскую газету одно время возглавлял. То есть, с музейной деятельностью моя жизнь не была связана напрямую.

Понятно, что я посещал музеи, любил музеи и всегда, со студенческих времен, можно сказать со школьных, интересовался краеведением и историей Севера. Но буквально в 2010 годы мы с друзьями организовали общественную организацию, называлась она Центр поддержки творческих индустрий «Футурист». Тогда ещё креативные индустрии не были в тренде и не было понятно, как этим заниматься, что это такое и с чем его едят. Касалось это урбанистики и сохранения исторических памятников. Мы говорили об Архангельске и об организации городской среды, связанной с застройкой. Проводили разные форумы. Привозили специалистов, мы считали, что нужно сначала чему-то научиться, а потом уж приступать к конкретным действиям. И в ходе этой деятельности на одной из встреч, министр культуры области спросил: «А не хотите возглавить музей?» Ответил ему: «Можно я подумаю?» Сходил в музей после очень большого перерыва и что-то меня не отпустило — я начал здесь работать.

У музея довольно нелинейная судьба, он начал работать по-настоящему только в начале 90-х, хотя формально организован был в 70-м году. Очень долго реновация здания шла, это бывшее здание морского вокзала. Его перестраивали, сначала открыли выставочный зал, потом долго собирали постоянную экспозицию. Тогда уже был на излете Советский Союз, музей принадлежал Северному пароходству, тогда все предприятия вставали на коммерческие рельсы и вкладываться в непрофильные активы было уже не в тренде. Потихонечку сбрасывали с себя социалку, ведь у пароходства были и хоккейная команда, и стадион, и дома отдыха, и санатории и жилые кварталы… Важнейшее предприятие в городе, от которого зависело очень многое — тысячи жизней людей и их деятельность. Ну и был, как бы музей, который постепенно вырос из музейной комнаты клуба моряков. А в 90-е годы, понятно, вообще было в стране не до музеев, и поработав лет 7–10 более-менее стабильно, снова встал на длительную реконструкцию, которая снова тянулась несколько лет.

— В это время музей не работал?

— Да, музей был закрыт. Сотрудники существовали, они занимались фондами, ходили на работу, но посещать его было невозможно. Поэтому, из памяти народной, если можно так сказать, музей в какой-то степени выпал. Когда я пришёл сюда работать далеко не все знали где он находится даже, в самом центровом месте города — на Красной пристани, где все гуляния городские происходят. Ну и знаете, знания о городе иногда измеряются таксистами. Когда садишься в такси и говоришь — мне к Северному морскому музею. Они говорят куда, чего! Потом понимают, а-а, у «Паратова»! То есть ресторан давал информацию человеку — где-то рядом с рестораном. И моя первая задача была, как журналиста, конечно, я сразу инструментарий свой начал использовать, повторяю, что я не профессиональным музейщик и для меня было открытие вопросы фондов, сохранение и другие вещи. Поэтому я взялся решать такую задачу, чтобы о музее было слышно.

— Музей нужно было раскрутить?

— Раскрутить, чтобы он появился на повестке. И я стал мыслить в музее, как в медиа. То есть, музей должен производить новостные поводы, тогда он будет интересен. Мы начали организовывать концерты, конкурсы чтецов, приглашать лекторов, «затаскивали» городские мероприятия.

— Музей стал центром притяжения?

— Да, и мои увлечения городской урбанистикой были здесь в помощь. Так что мысль о музее, отвечающем на важнейшие вопросы, связанные с идентичностью в Архангельске, море, морская культура, поморы и арктические исследования это все как код идентичности «северности» Архангельска. Музей должен отвечать на эти важнейшие вопросы и из этого исходя мы так и двигаемся.

— Вы местный житель?

— Да, и здесь родились мои родители.

— И никогда не было мысли куда-то отсюда уехать?

— Была. Когда мы с друзьями организовали центр «Футурист», главный вызов для нас был это уехать или остаться. И мы решили — а чего мы как крысы с корабля! Давайте попытаемся что-нибудь сделать, а потом, если не получится, будем принимать какое-то серьёзное решение. И вот из этого центра два соуправителя – один стал директором Северного морского музея, а другой – директором Поморской филармонии. Теперь, когда мы с ним встречаемся, говорим в шутку, ну «Футурист» жив, только на государственной подпитке.

— У вас получился аккорд — музыка, музей…

— Тогда получилось такое эпохальное назначение, назначили трех лысых директоров, бородатые и лысые – директор филармонии, директор музея и директор театра. «Лысая мафия» их называли, потому что все трое не связаны были с этой деятельностью. Директор филармонии никогда не был связан с музыкой вообще. Я соответственно тоже непрофессиональный директор. А сейчас из его деятельности вырос огромный фестиваль «Белый июнь», который две недели идёт в Архангельске. Это работа скорее с управлением связана и не обязательно, как выясняется, директору филармонии быть пианистом.

— А может быть даже и хорошо, что он не пианист!

— А может быть и хорошо, потому что пианист не должен быть профессиональным администратором.

— Пианист должен думать о музыке.

— О музыке, о каких-то сферах нематериальных, а тут его заставляют сметы считать!

— У вас сейчас новая реконструкция происходит?

— Да, сейчас идет реновация территории. У нас тут Аллея героев Арктики, открыта она была к 400-летию Архангельска в 1983 году, но постаменты, на которых установлены бюсты героев, уже пришли в негодность. Они уже как Стоунхендж накренились. Под это дело мы заказали ещё два бюста в той же стилистике Пактусова и Русановой. Было 5 героев, будет семь. Проект совместный с Военно-историческим обществом, они изыскали средства, правительство поддержало и вот мы занимаемся территорией. А завтра на причал приходит наш пароход музейный, Коммунар называется. Сорокового года выпуска, возвращается после ремонта.

— Он будет ходить по Северной Двине и катать туристов?

— Нет, к сожалению, ходить он не будет – он встанет на причал, на стоянку и там будет организован музей реки. Сейчас он восстановлен внешне, в следующем году будем его наполнять. Это такой архангельский «папаретто», как в Италии, в Венеции пароходики сообщаются между островами, у нас же тоже в дельте здесь большое количество островов, поэтому эти маленькие пароходики развозили людей с работы на работу, на острова, домой. Это — один из первых и его удалось сохранить. Он архангельской постройки в этом смысле уникален, сороковой год.

— У вас есть ощущение того, что вы северный человек? Что в другом месте вы не можете жить. Что-то есть такое? Или вы современный человек и можете жить где угодно?

— Ну жить где угодно я не пробовал. Я только в отпуске и в командировке бывал. Больше месяца жил в других местах. Мне кажется, что есть во мне конечно «северность», потому что что касается, например, погодных условий, то я переношу их нормально. А вот моя жена, коренная поморка, страдает от холода и её это беспокоит. Простой вопрос — какая сегодня погода, с утра для неё главный. А для меня это — не такая большая проблема, и я могу сказать, что мне на Севере комфортнее с точки зрения атмосферы, человеческого общения и так далее. Не хочу показаться, не дай Бог, каким-то там, шовинистом, но мне больше нравится общаться с северными людьми, я нахожу с ними взаимопонимание. Кажется, что если они что-то говорят, то это в меньшей степени имеет какое-то второе дно и другой смысл.

— Они более прямые и честные?

— Ну да, но я не хочу никого оскорбить, я повторяю. Просто там нет желания выгадать в мелочи, в любом действии. Для более южных народов это, может быть, симптоматично, это — люди торговли, и это нормально.

— Вернёмся к музею. Посетитель музея — кто они какие? Зачем они приходят сюда?

— Посетители музея разные. В силу того, что наш музей отличается от всех музеев Архангельска. И вообще, надо сказать, что морских музеев в России немного. Насколько я знаю, гражданский морской музей, музей гражданского флота, не военного, в России один — это наш. В Калининграде — это музей мирового океана. Они мыслят себя, как глобальный музей, артефакты могут из Океании привезти и включить в свою коллекцию. Нашему музею это не очень интересно было бы. Если бы передали лодку австралийских аборигенов, мы бы, конечно, сказали спасибо, но что с ней делать, мы не понимаем, потому что у нас есть профильная коллекция. В Санкт-Петербурге центральный военно-морской музей — он военный музей, там всё связано именно с военно-морским флотом. Ну и так далее. Есть Северного флота музей — он военный. Гражданский морской музей в общем-то единственный. И от архангельских музеев мы отличаемся ещё и тем, что, несмотря на то, что отвечаем за тему, связанную с идентичностью морской, наш музей ещё в большой степени и научно-технический. Здесь все-таки для мальчиков есть что посмотреть.

— Сейчас мало такого для ребят, чтоб про железки»! Даже труда на уроках нет!

— Мало. А тут есть кораблики, и есть какие-то железные штуковины, штурвалы. Бывает, что мы делаем выставки вообще только по технике. Или проводим конкурс судомоделистов, когда весь зал заполнен моделями. Делаем много разных презентаций, разговоров на тему устройства судна, сотрудничаем с верфью поморского судостроения, которая сейчас реально строит суда. У нас проходит всероссийская конференция «Мафица» — это киль поморского судна «мафица», — посвященная традиционному деревянному судостроению. Съезжаются специалисты со всей страны. Проводим катание на поморских карбусах (карбус — парусно-гребное судно для промыслов и транспортировки грузов, известное на Русском Севере с XIII века — Ред.) с нашего музейного причала. Даже какие-то, казалось бы, развлекательные или сугубо научные разговоры, но они всегда сопряжены не только с историей, с красотой, но и с техническими моментами. И здесь мы получаем посетителя, который нетрадиционный посетитель музея. Скорее всего, этот человек не пойдёт в галерею смотреть картины.

— Это люди думающие, технические?

— Очень разные! Дело в том, что суббота-воскресенье — это родители с детьми. Обязательно это папа повёл сына, например. Или дочь. Многие из них работают где-то в порту или в пароходстве, чтоб показать, чем занимаются. В этом смысле музей нагляднее расскажет, чем занимается отец. Есть люди, которые просто увлекаются техникой, им нравятся корабли.

— Имеете в виду судомодели?

— Да, судомоделисты! Есть люди, которые проходили мимо, гуляли, потому что прогулочная зона, и зашли в музей. Ещё наш музей удобен и тем, что не очень большой, и его можно быстро осмотреть. Например, краеведческий музей реально большой. Чтобы обойти его здание гостиных дворов, надо выделить день. Не у всех есть такая возможность, тем более, в прекрасное солнечное воскресенье. А тут, при беглом, не очень вдумчивом взгляде, за сорок минут вполне можно осмотреть, быть довольным и купить ещё кучу сувениров. Иногда у нас Северный морской музей — аббревиатура СММ получается, — расшифровывается, кто-то пошутил, как Северный мужской музей. В каком-то смысле — это правда, потому что определенная часть аудитории мужская. Допустим, которые лишены музея, связанного с живописью или с чем-то таким. И ещё у нас все экскурсоводы и все научные сотрудники — мужчины. Причём, мужчины довольно молодые — это тоже своеобразная витрина. В морском музее тебя встречают такие парни! В этом есть что-то такое. Опять же, пусть девушки не обижаются, ни в коем случае не в обиду им, оно так просто получилось. Самое забавное, что я это не делал специально — никакого гендерного отбора при приёме на работу тут конечно нет!

— А какая-то материальная поддержка, например, фонда президентских грантов, у музея есть?

— Ну да, недавно мы не получили президентский грант, как раз на этот наш пароход. А до этого мы получили большой грант фонда Потанина. Большой грант у нас был от недавно созданной под юбилей Петра Первого, Ассамблеи петровских музеев — на издание книги. Гранты, понятное дело, не всегда, но получаем. В принципе, бюджетное финансирование у нас неплохое. Мы третий год уже занимаемся издательской деятельностью, и каждая наша книга становится книгой года в Архангельской области.

— Неожиданно слышать от руководителя музея слова о том, что финансирование хорошее.

— Музейщик всегда жалуется на отсутствие помещения и отсутствие денег. Отсутствие помещения — я действительно жалуюсь, этого не стесняюсь, никуда не денешься, здание, действительно небольшое. А коллекция большая — более 30 000 единиц хранения и многие из них — габаритные. У нас нет возможности их полноценно представить. Это вопрос подвисший. Вроде бы несколько лет назад была идея предоставления нам другого здания, но решено было не в нашу пользу. А то, что касается финансирования, такого регулярного, и на выставки, на издание, на другие проекты — я не сказал бы, что не удовлетворялись наши запросы. Таких отказов серьезных, глобальных, которые бы обрушали серьезную задумку нашу пока не было за 8 лет моего руководства.

— При такой насыщенной жизни свободное время остается?

— В семье это всегда самая обсуждаемая тема, потому что голова всегда погружена в деятельность. Не могу сказать, что я какой-то маньяк, но в субботу и воскресенье очень часто я в музее.

— Фильмы удается посмотреть, книги почитать?

— Тут нельзя не отметить, что не знаю, насколько я изменил музей, но музей меня поменял совершенно точно. По крайней мере вектор моих интересов. Я успеваю сейчас читать только книги, так или иначе связанные с музейным делом или с историей Севера, промыслов, судоходства, истории освоения Арктики, производные от этого, персоналии, новые исследования на эту тему. Постоянные есть новшества в музейной деятельности, в законодательстве, в развитии музейного дела. Все это не стоит на месте, так что постоянно в этом. Я уже не помню, когда в последний раз роман какой-нибудь прочитал художественный. Это было очень давно.

— Вы сказали сейчас такую главную завершающую фразу: «Не знаю, насколько я изменил музей, но музей меня поменял совершенно точно»...

— Это правда.

— Эта фраза вполне может стать эпиграфом к этому интервью.