Писатели в литературе и жизни

Сказать, что Александр Иванович Куприн был незаслуженно обделён вниманием составителей серии «ЖЗЛ» невозможно. В советские времена читатели могли познакомиться с блестящим литературным портретом писателя в сборнике Корнея Чуковского «Современники». Потом была не менее замечательная биографическая книга о Куприне прекрасного знатока русской истории Олега Михайлова.

И вот третья встреча с классиком русской литературы Александром Куприным в книге Виктории Миленко «Куприн. Возмутитель спокойствия».

Виктория Миленко — автор ярких «жэзээловских» книг «Аркадий Аверченко» и «Саша Чёрный». Можно сказать, что Серебряный век отечественной литературы и первую волну русской литературной эмиграции она знает не понаслышке.

Какие новые грани в личности писателя Куприна откроются читателям в книге Миленко?

Уже подзаголовок книги «Возмутитель спокойствия» настораживал. У «Саши Чёрного» подзаголовок был куда лиричнее «Печальный рыцарь смеха». А тут вот сразу некий анонс эпатажности.

Виктория Миленко поставила перед собой задачу развенчать «купринские мифы». Развенчать не голословно, а выстраивая портрет-коллаж из многочисленных документальных и мемуарных свидетельств о том или ином периоде жизни Александра Ивановича.

Приём, скажем, не новый. Самый знаменитый создатель таких вот коллажных книг — Викентий Викентьевич Вересаев. Его «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни» вдохновили создателей многочисленных биографических проектов от Николая Апостолова и Арсения Островского до автора книги «Александр Зиновьев» Павла Фокина с его большим издательским проектом «Без глянца». Вересаевский опыт, но уже со знаком минус, использовала и Тамара Катаева в своих скандальных книгах «Анти-Ахматова» и «Другой Пастернак».

Уверен, Виктория Миленко и в уме не держала создать нечто подобное. Однако же Куприн «возмутитель спокойствия» как-то затмил одного из последних классиков Серебряного века ПИСАТЕЛЯ Александра Ивановича Куприна. Кутежи, скандалы, запои. Свидетельств тому много, может быть даже с избытком.

При том, что к молодому писателю с большой симпатией относились властители дум того времени Чехов и Толстой, а одним из вдохновителей «Поединка» был Максим Горький.

Куприн конечно же не благостен. И всё что написано в книге Миленко в большей степени — правда. Но писатель как-то потерялся среди обильного застолья.

Водка — некий крест русской литературы. Можно проследить за судьбами писателей и поэтов ярких и трагических. Василий Шукшин и Венедикт Ерофеев, Владимир Высоцкий и Сергей Довлатов. Зря что ли родилось присловье «талант не пропьешь».

Творческое наследие Куприна не измеряется обличительным «Поединком» и «Ямой» с незаслуженно приклеенном ярлыком «порнографии». (Ознакомились бы современные Куприну критики с образчиками сегодняшней так называемой «литературной эротики»!!!)

«Гранатовый браслет»,  «Гамбринус», «Олеся», «Листригоны», «Суламифь», «Белый пудель»… А пропитанные ностальгией по Родине «Кадеты» и «Юнкера». Десятки рассказов и очерков, сотни газетных публикаций. Иным литераторам-трезвенникам остается только захлебнуться желчью зависти.

Книга Виктории Миленко о писателе Куприне — спорная. Но уже этим и хороша. Потому что писатель не икона. Он живой человек со всеми его достоинствами и недостатками. И в этом отношении книга «Куприн. Возмутитель спокойствия» безусловно удалась. Вот только «Куприн в жизни» и «Куприн в литературе» как-то не срослись.

Мух много, только котлеты куда-то исчезли…

С писателями это случается.

***

«Перестройкой» в то застойное время даже близко не брезжило. Генсек Брежнев доживал отмеренные ему небом последние 20 месяцев на кремлевском олимпе, но система оставалась прочной. Первая кровь Афгана ещё не просочилась сквозь бинты советского общества. Империя не верила в грядущую гибель, хотя её «серое вещество» — советская интеллигенция была смертельно поражена цинизмом, утратой идеалов, неверием в светлое будущее и латентным вещизмом, когда негласный социальный статус определялся наличием приличной квартиры, автомобиля «Лада», дубленки, кожаного пиджака и американских джинсов.

У него все это было. В амплуа маститого спортивного журналиста он объехал едва ли не всю планету. Да и каждая новая его повесть тут же появлялась на страницах престижного в интеллигентских кругах «Нового мира», уже без Твардовского и его соратников, но всё ещё «приличного» литературного журнала, читатели которого чурались стоящих на охранительных партийных позициях журналов «Октябрь» и «Знамя».

Писателя, о котором идет речь, звали Юрий Трифонов. Сегодня он как-то незаслуженно подзабыт издателями. Что ж, другие времена — другие нравы.

И тем более отрадно, что в замечательной коллекции «ЖЗЛ» (пусть и в малой серии) вышла книга Семена Экштута «Юрий Трифонов». Именно этот автор, который пристально занимается антропологией русской интеллигенции, должен был сказать свое слово о писателе. Поскольку Трифонов всей своей «городской / московской прозой» предсказал моральный крах советского «серого вещества», его последующее перерождение в постсоветскую «элитную тусовочку», которая и сейчас весьма далека от того, чтобы назваться «мыслящим тростником».

Семен Экштут написал своеобычную книгу, которая не столько традиционное жизнеописание, сколько реконструкция портрета писателя из руды его прозы. Анализируя произведения Трифонова, имевшие небывалый успех у читателей, Экштут совершает довольно смелые авторские отступления, призванные проиллюстрировать эволюцию русской интеллигенции, деградацию которой отразил в своих городских повестях писатель, не ведавший своих пророчеств. Не случайно в подзаголовок этой книги автор вынес слова «Великая сила недосказанного».

В те времена читатели во всём искали подтекст. В каждой книге, в каждом фильме, даже в газетных публикациях. Одно дело «тамиздат» и «самиздат», где все вещи называются своими именами, и совсем иное — откровения трифоновских героев, которые перестали жить в ладу с этой странной субстанцией по имени совесть. Грехопадение свершилось. Изгнание из рая уже не за горами. И все сладкоголосые проповеди о «гласности, перестройке, ускорении» — всего лишь булыжники благих намерений, которыми вымощена дорога в предстоящий обществу ад постсоветского времени. Потому что единожды предавший…

К чести Юрия Трифонова, он, несмотря на неизжитый с годами страх, оставался верен своему времени и месту. Он не лакировал действительность, чтобы потом отречься от прежних «заблуждений» и покаяться в содеянных «грехах». Он просто рассказывал в своих повестях о том, что его волновало и тревожило. Потому что он был одним из тех советских творческих интеллигентов, блеск и нищету которых он четко осознавал.

Относительно пророчеств Юрия Трифонова с автором книги можно как соглашаться, так и спорить. Но тем и хороша эта книга, что задевает читательский нерв. Трифонова в бронзе представить почти невозможно, а вот Трифонов в смятении своих персонажей — наверное, самый точный портрет писателя, который, навсегда, останется мальчиком из «Дома на набережной».

Тринадцатилетним мальчиком, написавшим в своем дневнике: «ЖИЗНЬ — страшная вещь, и, в то же время, — лучшая школа». С этим он и прожил. Достойно. Не подличая. Хотя он никогда не был ни борцом, ни ниспровергателем.

***

Биографию всегда можно выдумать, говорил Егор Прокудин, герой «культовой», как сегодня бы сказали, киноленты Василия Шукшина «Калина красная». Шукшин же культовость отрицал напрочь. Как и клановость. «Один борюсь. В этом есть наслаждение. Стану помирать — объясню», — писал он в рабочих тетрадях. Объяснить не успел…

Биография Шукшина — это его творческое наследие.

Собственно весь его кинематограф, вся его проза — АВТОРСКИЕ. Все про себя «НЕлюбимого»…

И это с удивительной проницательностью проследил автор книги «Шукшин» Алексей Варламов — «золотое перо» серии «ЖЗЛ». Замечательный прозаик Варламов пишет не только художественные произведения, но и великолепную биографическую прозу. Достаточно вспомнить такие книги в «ЖЗЛ», как «Алексей Толстой», «Булгаков», «Григорий Распутин», «Александр Грин», «Пришвин», «Платонов».

И вот теперь, сложнейший образ Василия Макаровича Шукшина.

В «ЖЗЛ» несколько лет назад вышла отличная книга Владимира Коробова «Василий Шукшин: вещее слово». Предельно трагическое повествование, начинающееся рефреном «Не сберегли…».

Алексей Варламов поставил перед собой иную задачу: показать Шукшина РАЗНЫМ. Таким же разным каким был окружающий его мир. Таким же разным как деревня и город; как журналы «Октябрь» и «Новый мир» и группировавшиеся вокруг них литераторы; как авторский, но сугубо артхаусный кинематограф Тарковского и столь же авторский, но подлинно всенародный кинематограф Шукшина.

Василий Шукшин всегда был одиночкой стоявшим МЕЖДУ…

Его герои (литературные и кинематографические) так и остались между деревней и городом, поэтому назвать Шукшина «деревенщиком» столь же неверно, как и зачислить его по разряду «городской прозы». Он жил и творил в традициях русской литературы с её состраданием к маленькому человеку. И одновременно мечтал создать и создал, по меньшей мере в прозе, эпический портрет бунтаря Разина.

В кинематографе не успел… Точнее не дали ему УСПЕТЬ киношные генералы и чинуши. Одни боялись, что переплюнет их Макарыч по эпическому размаху и таланту, других страшил в то застойное время пусть даже гипотетический и всего лишь экранный РУССКИЙ БУНТ.

Алексей Варламов написал великолепную книгу, которая не столько биографическая проза, сколько масштабное мозаичное панно с героем во времени и пространстве. Героем в контексте своей противоречивой эпохи. Для этой мозаики Варламову понадобилось найти и отобрать сотни различных «смальт» — документальных свидетельств современников героя, писем, рабочих тетрадей писателя, — из которых автор книги о Шукшине и создал портрет своего героя.

Портрет необычайно яркий, объёмный, живой и совершенно не канонический, как бы того кому-то не хотелось.

Виктор ПРИТУЛА