Я люблю этот век

Юрий Михайлович Ключников — известный русский поэт, эссеист, философ, переводчик, автор 25 книг стихов, прозы и публицистики, академик Петровской Академии наук, член Союза писателей России и Союза журналистов России. Лауреат III Славянского литературного форума фестиваля «Золотой витязь». Родился в рабочей семье 24 декабря 1930 г. в городе Лебедин (Восточная Украина), где жил до начала Великой Отечественной войны. В 1941 г. вместе с родителями был эвакуирован: вначале — в Саратовскую область, а в 1942 г. — в Кузбасс. С 1942 года и до сегодняшних дней живёт в Сибири. Окончил филологический факультет Томского университета. Работал учителем литературы, директором школы, журналистом в газете, радиокорреспондентом, а также главным редактором Новосибирского областного радио, Западно­Сибирской студии кинохроники, редактором издательства «Наука» СО РАН. В 1979 г. был обвинён в идеализме и богоискательстве и после трехлетних партийных разбирательств уволен с работы, затем шесть лет трудился грузчиком на хлебозаводе. В годы перестройки издавал книги по духовной культуре Востока, Запада и России. Публиковался в центральных литературных журналах и изданиях.

Только что было объявлено, что Юрий Михайлович Ключников стал лауреатом Большой литературной премии за 2021 год. Редакция «Слова» сердечно поздравляет выдающегося русского поэта с высокой оценкой его творческих заслуг, желает ему здоровья и новых творческих успехов.

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК ПОЭЗИИ
Я без улыбки не могу, не скрою,
читать стихи поэтов той поры,
когда была поэзия игрою,
ещё не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет
аптеки рядом
или беззубый царский манифест…
Не тронутые настоящим адом,
они не знали, что такое крест,
когда за слово ставили под пули
или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули,
младенческие песенки творя.
Но были и такие, что, споткнувшись
о новых истин каменный порог,
сумели победить себя и ужас,
понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадёжную манерность,
«впав, словно в ересь»,
в чудо простоты,
они несли к ногам России верность,
живые —
не бумажные цветы.
Так «будь же ты вовек
благословенна»
судьба страны,
сумевшей превратить
гонимый дух серебряного века
в алмазную сверкающую нить.

СОЗВУЧИЕ
Не плачу, не жалею, не зову,
мир уходящий всё равно вернётся,
ты снова упадёшь в его траву,
глотнёшь воды из милого колодца.
Но прав поэт, родная красота
в грядущей жизни поменяет лики.
Трава, зазеленеет, да не та,
мелькнут в воде совсем иные блики.
Есть в каждой нашей встрече
древний зов
и тонкая печаль неузнаванья.
В нас это просыпается без слов,
всю суть твою пронзив до основанья,
когда, склоняясь к дорогим губам,
почуешь жар Божественного гнева
и то, что ты — обманутый Адам,
которого нашла в капусте Ева.
И приходя на землю каждый раз
из тишины, что спрятана за кадром,
соединяешь вечный праздник глаз
с есенинским прощаньем
незакатным.

НОВОГОДНИЙ ВАЛЬС «КОСТРОМА»
Голубая зима,
вся в снегу Кострома,
подо льдом задремавшая Волга.
Я никак не пойму,
почему в Кострому
путь-дорогу отыскивал долго.
На высоком холме
мне бы жить в Костроме,
в звонах древнего русского эха,
видеть солнце вдали,
наши корни в пыли,
слушать всплески далёкого смеха.
Кострома, Кострома,
вековые дома,
белоснежная храмов извёстка.
Даже дом-каланча
здесь горит как свеча
из пчелиного жёлтого воска.
Бьётся в сердце страны
светлый дух Костромы.
И лесов берендеево царство,
и раздолье полей,
и гнездовье царей
лечат душу волшебным лекарством.
Голубая зима,
вся в снегу Кострома.
Eль сияет в огнях и в раскраске…
Серебристая пыль,
незабвенная быль…
До свидания, город из сказки!

* * *
В деревянном старом доме
Мы ночуем на соломе,
В этом доме домовые
До утра в сенях стучат.
Что-то очень дорогое
И родное сердце ловит
Друг у друга в потонувших
В чёрном омуте очах.
Не спугнуть бы только словом,
Даже вздохом, даже думой
Из глубин души поднявшееся
Чистое тепло.
Много лет назад за Волгой
Или, может быть, под Тулой
Пролилось оно на сердце
И на дно его легло.
Мы его похоронили,
Нам казалось, и надолго
Заросло оно рубцами,
Да, видать, не до конца.
И теперь опять под Тулой
Или, может быть, за Волгой
Всколыхнула души память,
Растревожила сердца.
Нам бы утром да при солнце
Улыбнуться бы друг другу
И запомнить, и запомнить
Полуночные глаза.
До свидания, деревня,
До свиданья, пятый угол,
Там, где теплится лампада
И темнеют образа.

ЦАРСКОЕ МЕСТО
Нам говорят,
Что Россия не знает, зачем
Верит в царей,
На задворках Европы плутая,
Что за века
Не открыла народных очей.
Это действительно
Русская тайна святая.
Нам непонятен
В нас вложенный Богом заряд,
Также и сила заряда ещё неизвестна.
Мы предназначены царству
По имени «Брат».
Верим, что там
Обретём свое царское место.

ЗЕМЛЯ ПРЕДКОВ
Её боронили за взрывом и плугом,
В неё хоронили,
чтоб сделалась пухом.
В ней вслед за металлом
хозяйничал ворон,
Когда не хватало ни силы, ни борон.
Удёл её грозен, простор её тесен,
В ней даже березам
тоскливо без песен.
Траве её в Ницце и где-нибудь в Праге
Всегда будут сниться поля да овраги.
То дубом стоишь,
то склоняешься ивою,
Страна моя нежная и молчаливая.
Всё есть у тебя,
от Чукотки до Сочи,
Забот не хватает сыновних.
И очень.
Умеешь сворачивать хищникам шеи,
А собственных крыс
почему-то жалеешь.
Всем роющим норы, и бесу, и вору
Лишь машешь рукою:
— Хватает простора!..

В ЗАЩИТУ ОБЛОМОВА
Как простодушно
верил прошлый век,
Нацеливший на Запад наши дроги:
Всему помеха — некий человек
По имени Обломов на дороге.
Век следующий так его трепал,
Что непонятно, как бедняга выжил.
Но выдержал характер, не пропал
И сделался, пожалуй,
чем-то ближе.
Когда сегодня новый Штольц зовет,
Как на пожар,
нас во всеобщий рынок,
Я очень понимаю свой народ,
Не выбросивший старые перины.
Могу в соломе даже спать, как пёс,
С торговыми порядками не споря,
Пусть надо мной сияет море звёзд
И пушкинское снится Лукоморье.

* * *
Но всё пройдет: жара и вьюга,
Твои страданья и страны,
Которая то сходит с круга,
То лезет в сети сатаны.
И нескончаемые распри,
Как предисловье новых бед,
И все иллюзии… И разве
В конце пути не вспыхнет Свет?
Он непременно в сумрак серый
Прольётся щедро на народ.
Придёт единым солнцем веры.
Когда? Не знаю. Но придёт.
ХХ ВЕК
Памяти Н.С. Гумилёва
Я люблю этот век,
потому что он начат стихами,
карнавалами масок,
игрой коломбин и пьеро.
А ещё потому,
что срывал наши маски штыками,
что на кровь и на вес
измерял нашу суть и перо.
Я люблю этот век,
потому что ласкал нас свирепо,
и надежду таил
среди самых свирепых угроз.
А ещё потому,
что на прочность проверил в нас
Небо —
нашу верность Ему
и связующий с Вечностью трос.
Я люблю этот век
за его чёрно-белые страсти,
потому, что размазал
по стенке все полутона.
А ещё потому.
что любое ничтожество власти
долго терпит, но быстро
смывает со стенок страна.
Я люблю этот век,
потому что в нём
жизнь свою прожил
и не мог не влюбиться
в его восхитительный лик.
А ещё потому,
что был сыном его, не прохожим,
что родное болото
всегда обожает кулик.

* * *
Погремело вверху и заклинило,
И опять безмятежная синь.
Только молний далёкая линия
Продолжает громами грозить.
Это родина, это Россия,
Это почерк её вековой.
Вечно движутся тени косые,
Соревнуясь с её синевой.
Слышу птичек весёлое пенье
У последней метельной версты.
И твержу себе, что нетерпенье
Не поможет приходу весны.
И звучит через явь нашу серую
Голос музы в небесной тиши:
— Умирая, рождаясь и веруя,
Улыбайся, живи и пиши!

* * *
В памяти застрял светло и немо
Ласковый осколок тишины —
Синее саратовское небо
Самых первых месяцев войны.
Есть ещё там зарева полночные,
Огненные прочерки наверх
И барак соседский развороченный,
Точно в клочья порванный конверт.
Паровозный дым густой и черный,
Долгий путь,
налеты,
крики,
рвы.
А за Волгой вылетают пчёлы
Не из туч,
Из листьев, из травы.
Тихие цветочные пожары,
Жаркой дымкой сломанная даль…
Ничего прекраснее, пожалуй,
Никогда на свете не видал.
Что ещё?
Покос июньский помню,
Дальних молний частые броски.
Почтальон привозит прямо в поле
Призывные серые листки.
Медленно уходят полудети
В полутьму
с медовой полосы.
Тишина.
Над нами солнце светит,
А над ними сполохи грозы.
Небом этим, степью,
удивленьем,
Красотой,
упавшей в сердце мне
Я обязан маленькой деревне,
А выходит —
и большой войне.
С ними в грудь мою вошла Россия
Бабушкиной сказкой наяву
И косой тяжелой,
Что косила
Только что подросшую траву.

* * *
Часы мои показывают вечер,
А поезд подъезжает, сбавив ход,
К вокзалу, что считается конечным,
Где пересадка
в неизвестность ждёт.
Куда судьба направит:
в рай ли, в ад ли?
Разгадывать не стану Божий план.
Бывало, кто-то собирался в Адлер,
А приплывал с конвоем в Магадан.
Страна моя, как жизнь ни полоскала,
Ты вскачь сквозь
век двадцатый пронеслась,
Всё берега кисельные искала,
Кровавой пены
нахлебавшись всласть.
Но ведь не только пеной были живы,
В страдальческой кривя улыбке рот.
Какая мощь переливалась в жилах!
Какие песни запевал народ!
Я никого не позову проехать
В вагоне старом
пройденный маршрут.
Пусть отзвенят на рельсах
новым эхом
Другие песни, радости и труд.
И пусть судьба на станции конечной
Нас вместе встретит,
милая страна,
Приветными словами:
— Добрый вечер!
Еще совсем не вечер, старина!

ПИСЬМО ИЗ ТВЕРСКОЙ ГЛУБИНКИ
Над просторами
шиферных крыш
Кольца дыма, как ангелы, тают.
Самолёты отсюда в Париж,
А тем более в Тверь не летают.
Словом, царство зелёной тоски,
По понятиям нынешним нашим.
И всего двести вёрст от Москвы
Чудо-город по имени Кашин.
Чем чудесен? Петлею реки,
В виде сердца закрученной странно.
Жизнью предков смертям вопреки,
Благоверной княгинею Анной,
Мудро правившей в этих местах
Среди вечных российских раздоров…
Весь в сугробах
и в древних крестах.
Вот такой удивительный город.
Поседевший до самых бровей,
Словно кисти Васильева мистик,
Прячет лик среди хвойных ветвей…
А ещё здесь заносы не чистят.
Город как из былины упал
Одна тысяча двести…
Не стану
Углубляться в былые туманы,
Сообщу, что с тоски не пропал.
По колено плутаю в снегу,
Размышляю, что город мне ближе
И Твери, и Москвы, и Парижа.
Почему?
Объяснить не могу.