slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Живая душа истории - песня

Дорогами войны

  В мегаполисах молодёжь почти не поёт. На вечеринках и днях рождения гремят децибелы, и люди почти тщетно стараются перекричать шум, ложно именуемый музыкой. Померкла слава многолюдных походов за песнями бардов, не слышен их пароль «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!»

  Мудрая провинция сохраняет традиции совместного пения как средства духовного и душевного обмена. Не только с современниками, но и с предками, как ближними, так и весьма отдалёнными. Только песня вечно жива. Только она сохраняет настроение и мысли поколений через головы тысячелетий.
  В недавние времена я увлекал молодых историей России в песнях. Особый успех получили песни Великой Отечественной войны. Каждый год 9 Мая меня просили повторить песенную эпопею.
  Страшная штука – «Иваны, не помнящие родства». Всеми доступными мне средствами стараюсь с ней бороться: прозой и поэзией, пьесой, спектаклем, газетной статьёй и вот – песней.
 
  Призрак неотвратимой войны постепенно входил в созна-ние всех возрастов Страны Советов в начале 30-х годов. До того в стихах и песнях ещё воспевали победы в войне Гражданской.
  Однако дальновидец В. В. Маяковский уже призывал подростков:
  Возьмём винтовки новые,
  На штык – флажки,
  И с песнею в стрелковые
  Пойдём кружки.
  Зазвучавший после долгой немоты кинематограф скоро сообразил, что в арсенале средств его воздействия непременно должны быть песни. Народный фильм «Вратарь» заразил население превосходной песней о здоровье, но были в ней и такие слова:
  Физкульт-ура, ура, ура, ура!
  Будь готов,
  Когда настанет час бить врагов,
  От всех границ ты их отбивай.
  Левый край, правый край,—
  не зевай!
  Вскоре после японских провокаций на Дальнем Востоке в наш быт вошла песня о трёх танкистах, и тут же – из фильма «Трактористы»:
  Мы чудесным конём
  Все поля обойдём,
  Соберём и посеем, и вспашем.
  Наша поступь тверда,
  И врагу никогда
  Не гулять по республикам нашим.
  В детской фольклорной трансформации это выглядело так:
  Синее море, красный пароход.
  Сядем, поедем на Дальний Восток.
  Мама будет плакать –
  слёзы проливать,
  А папа поедет на фронт воевать.
  Отечественный кинематограф долго был основным поставщиком лучших песен своего времени. Авторитетный Жорж Садуль в своей «Истории киноискусства» уверенно утверждал: «В довоенное время советское киноискусство было весьма богато и разнообразно как по своим формам, так и по жанрам, оно шло впереди французского, занимая первое место в мире».
  В апогее предвоенных ожиданий советское кино подарило армии программную песню:
  Если завтра война,
  Если завтра в поход,
  Если тёмная сила нагрянет,
  Как один человек, весь советский
  народ
  За свободную Родину встанет.
  Летом 1939 года по нашей улице в Ленинграде долго шли роты с этой песней. Наступили сумерки, и у меня под сердцем впервые появился незнакомый холодок. Привычным он стал спустя год.
  Мы жили вблизи от Московского вокзала. Туда, на станцию Сортировочная, по вечерам доставляли составы с обмороженными, ранеными, погибшими в Финской войне. Мы, мальчишки, старались помочь, находили себе дело по силёнкам. Песен та война не оставила. Поэзия сохранила лишь стихотворение А.Т. Твардовского, написанное позже. Вспоминаю эти стихи и чувствую, как будто «я лежу убитый// на той войне незнаменитой//, забытый, маленький лежу».
  Ожидаемая большая война набросилась неожиданно. Прежние бравурные песни на военную тему выглядели бледно, поверхностно:
  … Смелого пуля боится,
  Смелого штык не берёт.
  Для прощания с уходящими на фронт особенно пригодилась «Катюша».
  Зато рождение главной песни, названной «Священная война», показало, что в России, когда надо, и «запрягать» умеют в одно мгновение.
  Среди ночи поэту позвонил А.В. Александров, родитель и главный дирижёр Ансамбля песни и пляски Советской Армии.
  — Вася, слушай внимательно! (Он проиграл и пропел первый куплет.) Но у меня нет припева. Теперь слушай ещё внимательнее! (Несколько раз повторил мощную мелодию.) Жду стихи припева.
  Прошло немного времени, позвонил Лебедев-Кумач и произнёс:
  Пусть ярость благородная
  Вскипает, как волна,
  Идёт война народная,
  Священная война.
  Затем, по телефону, несколько раз спели вместе.
  Наутро в газетах вышли ноты и текст песни. К вечеру её распевало полстраны.
  До войны я пел, обладая сильным дискантом. С осени 1941 года и в течение всей блокадной зимы сорок второго пел только мысленно. Дистрофия отбирала силы, в том числе и голосовые. Снова запел лишь в феврале 1943-го, в госпитале, для «ранбольных», как их тогда называли, — освободителей Ростова-на-Дону и Таганрога. Пел русские и советские песни, читал стихи полузапрещённого, но народом любимого Есенина. В двенадцатилетнем возрасте был оформлен на казённый кошт санитаром, носил военную форму, словом, был «самый свой».
  В Ростов-на-Дону въехал на подножке госпитального «студебеккера» 14 февраля 1943 года, в день освобождения города от гитлеровской оккупации. На мне были морской бушлат, портупея и шапка-кубанка. В кармане лежали погоны. Всем успели их раздать, но никто не спешил приладить на место. Надеялись, что недоразумение будет исправлено – уж больно несообразным казался «символ белогвардейщины» на плечах бойцов Рабоче-крестьянской армии. Вскоре сверху напомнили: «За исполнение отвечаете головой». Погоны пришили. Но и без погон я выглядел достаточно экзотично – жители, уставшие от чужого «орднунга» (порядка), встречали ликованием. Держался я скромно, лишь иногда отдавал честь.
  Мысли наши в тот день были встревожены известием, что враг хорошо укрепился на высотах Самбека и бои за Таганрог предстоят кровопролитные. Госпиталь готовился к большому приёму ранбольных.
  Часа через два я в компании конников генерала Губаревича верхом отправился к Дону поить лошадок. Оттепель была яростная: на поверхность пробились песчаные остров-ки, разделённые полосками серого снега. Откровенно веяло весной.
  Ростовчане то и дело просили продиктовать слова песни «Землянка». Мы знали её давно, но для них это была новинка. Вскоре им показали фильм «Два бойца», и весь Ростов, от мала до велика, напевал «Тёмную ночь» и «Шаланды, полные кефали»…
  Вскоре появилась песня, которую я воспринял как талантливую дневниковую запись февраля сорок третьего года. Судите сами:
  Тёплый ветер дует, развезло
  дороги,
  И на Южном фронте
  оттепель опять.
  Тает снег в Ростове, тает
  в Таганроге.
  Эти дни когда-нибудь мы будем
  вспоминать.
  У меня горло перехватывало, когда доходило до строк:
  Снова нас Одесса встретит
  как хозяев.
  Звёзды Черноморья будут нам
  сиять.
  Славную Каховку, город Николаев —
  Эти дни когда-нибудь мы будем
  вспоминать.
  Не было сомнения: стихи писал человек, который в том феврале находился там же, где я. Песню назвали «Давай закурим!»
  Запели её дружно, особенно молодёжь. Но немного погодя право на открытие этой песни так же дружно отдали Клавдии Шульженко. Логически видели в «Давай закурим!» продолжение песни, вошедшей в сердца трагической последней фразой:
  Строчит пулемётчик
  За синий платочек,
  Что был на плечах дорогих…
  В 70-е годы, когда певица была уже немолода, публика вызывала на её концертах «Синий платочек», «Давай закурим!», «Три вальса» — любимейшие из любимых.
  Когда-то, в первый год войны, мне попался на глаза сборник, в который ещё не вошла даже «Священная война». Меня пронзила удивительная по искренности песня-прощание моряков с погибшим товарищем, юным добровольцем:
  Мы скоро вернемся. Печалью
  и местью
  До края наполнены наши сердца.
  Мы дружбой морскою, мы кровью
  и честью
  Клянёмся за всё отомстить
  до конца.
  За горы родные, за море родное,
  За каждую каплю врагу
  отомстим,
  За храброе сердце твоё боевое,
  За наш Севастополь, за солнечный
  Крым.
  Стихи и похоронная поступь мелодии вместили в себя горечь и надежду тяжких времен отступления. Никогда и нигде не слышал этой песни. Она осталась жить только в том сборнике. И в моей душе. Почти всю войну я носил в себе эту рану, а излечила её знаменитая песня «Севастопольский камень» — целый героический эпос по содержанию и музыке:
  Друзья-моряки подобрали героя,
  Кипела волна штормовая.
  Он камень сжимал посиневшей
  рукою
  И тихо сказал, умирая:
  — Когда покидал я родимый утёс,
  С собою кусочек гранита унёс.
  Пусть свято хранит тот
  камень-гранит,
  Что русскою кровью омыт.
  Священный камень вернул севастопольскому утёсу другой черноморский матрос. В песне не указаны их национальности. Сказано только, что омыт камень был русскою кровью, и в то время никто не усомнился в исторической правде этой песни.
  В освобождённой столице Дона открылся передо мной ещё один песенный источник — фольклор времён гитлеровской оккупации. Его исполнителями, а быть может, и коллективным автором, были мои ровесники – пацаны 13-14 лет. Они увидели, как на фасаде дворца пионеров появилась доска с надписью «Soldatischenhaus», что означает «Солдатский дом», узнали, что в доме открыли бордель, и стали преследовать новоявленных подруг оккупантов. Их встречали песней-укором на популярную мелодию из фильма «Донецкие шахтёры»:
  Молодые девушки немцам
  улыбаются,
  И забыли девушки о своих парнях.
  Только мать родимая
  плачет-заливается,
  Плачет она, бедная, о своих
  сынах.
  Была там и чёткая строка о причине явления:
  ... И за пайку хлеба немцам
  продалась.
  И была угроза, за которую всю компанию могли расстрелять без проволочек:
  Но вернутся соколы!..
  Ума не приложу, почему фашисты и полицаи не расправились с этими ребятами.
  Я заметил интересную подробность: каждый из пацанов знал наизусть знаменитые стихи Константина Симонова «Жди меня».
  В годы наступления не торопились с бравурными мелодиями. Случались авторы, подобные гончей, бегущей впереди зайца: они предлагали победную поступь и фанфары. Но люди научились не принижать мощь и коварство врага. Более всего сдерживало сознание, что на фронтах ещё погибают – не до победных мажоров. Дороги нашей армии в Европе были устланы вальсами.
  В наш быт вошёл «Осенний сон», вальс-раздумье:
  Под этот вальс в краю родном
  ходили мы на круг,
  Под этот вальс весенним днём
  любили мы подруг,
  Под этот вальс ловили мы очей
  любимых свет,
  Под этот вальс грустили мы,
  когда подруги нет.
  Задушевная лирика мужественно переходила в боевой призыв:
  Так что ж, друзья, коль наш
  черёд,
  Пусть будет сталь крепка,
  Пусть наша дружба не замрёт,
  Не задрожит рука…
 
  Настал черёд, пришла пора –
  Вперёд, друзья, вперёд
  За всё, чем жили мы вчера,
  За то, что завтра ждёт.
  Вальс этот для меня – что-то вроде очень верного репортажа из души солдатской.
  В «Случайном вальсе» (его стали называть ещё и «офицерским») по-другому оживает короткая пауза без войны:
  После тревог спит городок.
  Я услышал мелодию вальса
  И сюда заглянул на часок.
  Весной победного года на всех фронтах было замечено одно и то же явление: солдаты после боя засыпали, где придётся. Пьянил весенний воздух, велика была усталость, накопленная за четыре года адского перенапряжения. В военных дневниках К.М.Симонова есть наблюдение, восходящее к образу: солдат идёт по аллее берлинского зоопарка Цоо, падает на скамейку и засыпает рядом с той скамьёй, на которой лежит убитый.
  Великий мастер песни Василий Павлович Соловьёв-Седой вместе с превосходным поэтом-песенником Алексеем Фатьяновым подарил народу вечную песню:
  Соловьи, соловьи, не тревожьте
  солдат –
  Пусть солдаты немного поспят!..
  Меня смутило, отчего в запеве «Пришла и к нам на фронт весна,// солдатам стало не до сна» чётко звучит тема «Прелюда» Рахманинова. Старое, с детских лет, знакомство с композитором дало мне право задать вопрос напрямик. Он ответил:
  — Ты меня за кого держишь? Потому и звучит, что Рахманинов – это Россия.
  Вскоре этот же авторский тандем создал удивительную песню о русской тоске на чужбине:
  Горит свечи огарочек,
  Шумит недальний бой.
  Налей, дружок, по чарочке,
  По нашей фронтовой,
  Не тратя время попусту,
  По-дружески да попросту
  Поговорим с тобой.
  Пал Берлин, и только тогда родилась солнечная победная картинка «дедушки советской песни» Дмитрия Покрасса:
  По берлинской мостовой
  Кони шли на водопой,
  Шли, потряхивая гривой,
  кони-дончаки.
  Распевает верховой:
  — Эх, ребята, не впервой
  Нам поить коней казацких
  из чужой реки!
  После Победы – упоение кантатами, но это уже не по заказу души народной. Победителям строго попенял генералиссимус: «В карете прошлого далеко не уедешь». И на долгие двадцать лет замерла история подвига народа. Отменили парад Победы, а заодно и без того скромную плату за ордена — дети дружно играли в «расшибалочку» боевыми наградами отцов. Участникам войны – никаких льгот и снисхождений. 20 лет длились эти сумерки над святым понятием «Победа»!
  Уже выпустив в эфир первые радиопередачи моего цикла «Вспомним, товарищ!» — о героях Великой Отечественной войны от маршала до рядового, — я проходил мимо студии №1 Дома звукозаписи и остановился в недоумении. Голос Владимира Трошина пел:
  Молодёжи довольно смеяться
  и петь,
  Старикам вспоминать
  про бомбёжку!
  К самолёту и поезду надо поспеть.
  Посошок! Посошок на дорожку!
  Это была нравственная петарда под то, что начали делать мы. Я вошёл в аппаратную. Увидел там Трошина и Соловьёва-Седого.
  — Неужто ваша песня, дядя Вася?!
  Он кивает, улыбаясь безоблачно. Я понял: действует инерция мышления.
  — А мы-то, недоумки, снова – за Победу!
  Они оба всё поняли. От записи новой песни отказались.
  Мне в награду за труды над военным циклом досталась чудом сохранившаяся запись концерта 7 мая 1945 года в Берлинском доме радио. Опалённые Победой, концерт потребовали записать два известных поэта, подполковник Константин Симонов и капитан Евгений Долматовский, и два штатских композитора, Матвей Блантер и Тихон Хренников. Вся история войны уместилась в размер нормальной патефонной пластинки того времени. Симонов читал родные не только русскому сердцу стихотворения «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» и «Жди меня». Но как читал! Хренников пел песни из фильма-мечты «В шесть часов вечера после войны». Но как пел! Долматовский, сдерживая дрожь в голосе, прочитал стихотворение «60 километров до Берлина». Блантер лихо исполнил «Чемодан» и «Песню военного корреспондента» на стихи Симонова. Последняя стала своего рода символом Победы:
  От ветра и от водки
  Охрипли наши глотки,
  Но мы скажем всем,
  кто упрекнёт:
  — С наше покочуйте,
  С наше поночуйте,
  С наше повоюйте хоть бы год.
  В 60-е годы к молодым вновь пришла вся песенная летопись войны. Я с удивлением услышал, как парнишка лет восемнадцати напевал «Дочурку» — песню не такую уж популярную, хотя мелодичную и уж точно с оригинальными мыслями:
  Любимая, далёкая,
  Дочурка синеокая,
  Нежно мишку укрой,
  Вот и кончился бой –
  Распрощаться нам надо с тобой.
  В 20-летие Победы слёз было больше, чем праздника.
  Привёл я в студию Ивана Румянцева, кавалера ордена Славы всех трех степеней, в миру – мастера по ремонту обуви. Попросил звукооператора Лидию Яковлеву, тоже фронтовичку, поставить «для настроения» песню-эпиграф к этой передаче. Она ставит «Друзья-однополчане»:
  Мы тебе колхозом дом построим,
  Чтобы было видно по всему:
  Здесь живёт семья российского
  героя,
  Грудью защитившего страну.
  Мой герой – в слёзы. Да как! Безутешно, едва переводя дыхание. Оказалось, семья российского героя почти двадцать лет живёт вшестером на пятнадцати квадратных метрах. Куда он ни обращался, его не понимали.
  Я воспользовался свободным доступом в тогдашнее Министерство обороны СССР, показал передачу маршалу Малиновскому. Родион Яковлевич нажал на кого надо, и кавалер ордена Славы всех трёх степеней к 20-летию Победы въехал в отдельную квартиру. Но это был частный случай – многие ветераны ещё долго никуда не въезжали.
  У некоторых из них по сей день не высыхают слёзы обиды…

Александр КРАВЦОВ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: