Комментариев пока нет
Рубрика: Без рубрики
19.10.2018
Жалость несказанная
к 200-летию И.С. Тургенева
Оговорюсь сразу: поскольку этот прекрасный сборник, с таким тщанием собранный сотрудниками РГАЛИ к 200-летию Ивана Сергеевича Тургенева и издающийся в 2018 году, посвящён по существу женщине, я не стану уклоняться в сторону, а скажу лишь, как я вижу этот сюжет.
Сюжет не только драматический, но и безусловно трагический, если иметь в виду жизнь Тургенева и истории женщин в его повестях, романах, рассказах.
Скажите, заканчиваются ли эти сочинения обретением счастья? Не несчастны ли героини, не несчастен ли сам автор?
П.В.Анненков, знавший Тургенева лучше, чем кто либо, писал: «Никто не замечал меланхолического оттенка в жизни Тургенева, а, между тем, он был несчастным человеком в собственных глазах, ему недоставало женской любви и привязанности, которых он искал с ранних пор… Сам он страдал сознанием, что не может победить женской души и управлять ею, он мог только измучить её. Для торжества при столкновении страсти ему недоставало наглости, безумства, ослепления».
Я вспоминаю эпизод с молодой актрисой Марией Савиной (последним увлечением далеко не молодого Тургенева), который произошёл в вагоне поезда, следовавшего на юг через Мценск. Мценск в нескольких километрах от родового гнезда Тургенева, и он вошёл в купе к Савиной, чтобы проводить её до Орла. И вдруг, на какой-то станции, Тургенев произнёс, теряя свою обычную стеснительность: «А что если я сейчас разобью стекло вагона, и мы вместе выберемся через окно и останемся на этой платформе?».
И, поддавшись чувству, Тургенев бросился к окну вагона и… тут же затих.
Так случалось всегда. Едва он оказывался наедине с женщиной, которую любил и которая, как он знал, любила его, то, шагнув к ней навстречу, он будто спотыкался о порог и отступал. Отступал куда? К новой любви или к новому бегству? Тургенев до конца своих дней оставался нерешительным мальчиком из повести «Первая любовь», где он спрыгивает с высокой стены к ногам возлюбленной и тут же теряет смелость.
А в его жизни встречались замечательные женщины – страстные, глубокие, даже идеальные. Они хотели быть с ним всегда, и всякий раз в последнюю, может быть, решающую для его судьбы минуту он покидал их.
Так было с Ольгой Тургеневой (дальняя родственница его), с красавицей Юлией Вревской, с Татьяной Бакуниной и с Марией Николаевной Толстой, родною сестрой автора «Войны и мира».
Кстати, когда Толстой, покинув Ясную поляну, нашёл приют у сестры в Шамординском монастыре (она, как и Лиза Калитина из «Дворянского гнезда», стала монахиней), то увидел на стене её кельи портрет Тургенева.
Читатель спросит: «А Полина Виардо?».
На самом деле, с 1843 по 1883 год, год своей кончины, Тургенев жил рядом с этой женщиной, следовал за нею по пятам. Их квартиры в Париже и других местах соседствовали, и всегда рядом оказывалась семья Виардо — её дети и муж.
Сам Тургенев отвечает читателю: это была жизнь «на краешке чужого гнезда».
Скажите – можно ли быть счастливым «на краешке чужого гнезда»?
В 1856 году Тургенев писал Афанасию Фету: «Я подчинён воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня всё остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь».
Стоит ли к этому что-либо добавлять? Недавно я был в Баден-Бадене. Известно, что Тургенев построил там дом и жил в нём в двух шагах от дома Виардо.
Я не раз гулял вдоль знаменитой Лихтентальской аллеи, где, между прочим, происходит действие романа «Дым».
По сторонам аллеи стоят красивые скамейки, а по аллее прогуливаются в экипажах, запряжённых лошадьми, отдыхающие иностранцы. Ходят здесь и автобусы, всегда замедляющие ход, когда лошади оказываются у них впереди.
Я присел на одну из скамеек и, оглядевшись, увидел возле себя стоящий на невысоком постаменте бюст Тургенева. Мне сказали, что где-то здесь, неподалёку находится и бюст Полины Виардо.
Тщетно искал я его. Пришлось свернуть с Лихтентальской аллеи и пойти по узкой тропе, уводящей вглубь густого кустарника. И в этом кустарнике я нашёл то, что искал. Это была голова, уходящая вглубь стоящего за ней леса. Так история отделила великого русского писателя от удачливого французского меццо-сопрано.
Впрочем, покинем знаменитую иностранку и обратимся к русским женщинам – этой «песни песней» поэтической стихии Тургенева.
Я думаю: с кого начать? А начать, наверное, следует с женщины, с которой начинается и «альбом», извлечённый из драгоценных недр архивов РГАЛИ. Речь идёт о записках матери Тургенева Варвары Петровны Тургеневой-Лутовиновой, названных ею тоже «альбомом» и «предназначенных, — как она пишет, — для сына Ивана». Эти записи чудом уцелели, так как Варвара Петровна перед смертью велела уничтожить все её бумаги.
Тургенева не было в Москве, когда она умерла (1850 год), но, вернувшись в дом на Остоженке, в последнее жилище матери, он прочитал этот альбом. «Какая женщина», — воскликнул он, и слёзы хлынули из его глаз.
Читая записки матери, он заглянул не только в глубину её души, но и в душу собственную, в историю своего детства, юности и всей последующей жизни.
«Альбом» Варвары Петровны, издаваемый РГАЛИ, занимает в этой публикации первое место. Как и она сама.
Мы не поймём жизнь и характер Тургенева и в том числе его отношения к женщине, не поняв его матери.
Это была натура сильная, страстная, много страдавшая и оттого впадавшая в жестокость, которая ранила её сыновей. Их было трое. Младший Сергей, часто болевший, умер рано, и материнский гнев, мешавшийся с безумной любовью к среднему сыну Ивану, доходил до того, что она наказывала старшего Николая и Ивана розгами.
С детства привыкший почитать мать, уважать мать, Тургенев и боялся её, боялся этих вспышек, этой неуравновешенности и слишком дорого стоявшей ему материнской любви.
Варвара Петровна не родилась такой. Когда её отец умер, мать вышла замуж за другого. И этот другой, то есть отчим, стал преследовать девушку. Эти приставания зашли так далеко, что однажды ночью она через окно бежала из родного дома. Её принял дядя Лутовинов, хозяин усадьбы Спасское-Лутовиново.
Вскоре он скончался, и Варвара Петровна стала самой завидной невестой в округе. В одной Орловской губернии ей принадлежало 5 тысяч крепостных крестьян, не меньше в сопредельных губерниях. Этот переход от унижения, от безвестности и скрытого и открытого страдания к обладанию огромного наследства обернулся как гордыней, так и суровостью по отношению к принадлежавшим ей крепостным.
И, конечно, к детям.
Дом был богат, хозяйство богато, но счастья не было. Варвару Петровну взял в жёны Николай Сергеевич Тургенев – блестящий кавалергард, герой Бородинской битвы, победитель не одного из женских сердец.
Жена была старше его на шесть лет и некрасива (одни лишь глаза излучали огонь) — он красив. Он женился на ней из-за нужды: старинный род Тургеневых обеднел, и надо было поправлять его дела.
Сергей Николаевич не мог ответить на страстные чувства Варвары Петровны. Итак, ещё в один разряд молнии попала детская душа Тургенева.
Варвара Петровна безумно любила мужа. Ревновала, но Сергей Николаевич был хорошо воспитан, награждён выдержкой, спокойствием и благородной деликатностью.
Скажите, заканчиваются ли эти сочинения обретением счастья? Не несчастны ли героини, не несчастен ли сам автор?
П.В.Анненков, знавший Тургенева лучше, чем кто либо, писал: «Никто не замечал меланхолического оттенка в жизни Тургенева, а, между тем, он был несчастным человеком в собственных глазах, ему недоставало женской любви и привязанности, которых он искал с ранних пор… Сам он страдал сознанием, что не может победить женской души и управлять ею, он мог только измучить её. Для торжества при столкновении страсти ему недоставало наглости, безумства, ослепления».
Я вспоминаю эпизод с молодой актрисой Марией Савиной (последним увлечением далеко не молодого Тургенева), который произошёл в вагоне поезда, следовавшего на юг через Мценск. Мценск в нескольких километрах от родового гнезда Тургенева, и он вошёл в купе к Савиной, чтобы проводить её до Орла. И вдруг, на какой-то станции, Тургенев произнёс, теряя свою обычную стеснительность: «А что если я сейчас разобью стекло вагона, и мы вместе выберемся через окно и останемся на этой платформе?».
И, поддавшись чувству, Тургенев бросился к окну вагона и… тут же затих.
Так случалось всегда. Едва он оказывался наедине с женщиной, которую любил и которая, как он знал, любила его, то, шагнув к ней навстречу, он будто спотыкался о порог и отступал. Отступал куда? К новой любви или к новому бегству? Тургенев до конца своих дней оставался нерешительным мальчиком из повести «Первая любовь», где он спрыгивает с высокой стены к ногам возлюбленной и тут же теряет смелость.
А в его жизни встречались замечательные женщины – страстные, глубокие, даже идеальные. Они хотели быть с ним всегда, и всякий раз в последнюю, может быть, решающую для его судьбы минуту он покидал их.
Так было с Ольгой Тургеневой (дальняя родственница его), с красавицей Юлией Вревской, с Татьяной Бакуниной и с Марией Николаевной Толстой, родною сестрой автора «Войны и мира».
Кстати, когда Толстой, покинув Ясную поляну, нашёл приют у сестры в Шамординском монастыре (она, как и Лиза Калитина из «Дворянского гнезда», стала монахиней), то увидел на стене её кельи портрет Тургенева.
Читатель спросит: «А Полина Виардо?».
На самом деле, с 1843 по 1883 год, год своей кончины, Тургенев жил рядом с этой женщиной, следовал за нею по пятам. Их квартиры в Париже и других местах соседствовали, и всегда рядом оказывалась семья Виардо — её дети и муж.
Сам Тургенев отвечает читателю: это была жизнь «на краешке чужого гнезда».
Скажите – можно ли быть счастливым «на краешке чужого гнезда»?
В 1856 году Тургенев писал Афанасию Фету: «Я подчинён воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня всё остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь».
Стоит ли к этому что-либо добавлять? Недавно я был в Баден-Бадене. Известно, что Тургенев построил там дом и жил в нём в двух шагах от дома Виардо.
Я не раз гулял вдоль знаменитой Лихтентальской аллеи, где, между прочим, происходит действие романа «Дым».
По сторонам аллеи стоят красивые скамейки, а по аллее прогуливаются в экипажах, запряжённых лошадьми, отдыхающие иностранцы. Ходят здесь и автобусы, всегда замедляющие ход, когда лошади оказываются у них впереди.
Я присел на одну из скамеек и, оглядевшись, увидел возле себя стоящий на невысоком постаменте бюст Тургенева. Мне сказали, что где-то здесь, неподалёку находится и бюст Полины Виардо.
Тщетно искал я его. Пришлось свернуть с Лихтентальской аллеи и пойти по узкой тропе, уводящей вглубь густого кустарника. И в этом кустарнике я нашёл то, что искал. Это была голова, уходящая вглубь стоящего за ней леса. Так история отделила великого русского писателя от удачливого французского меццо-сопрано.
Впрочем, покинем знаменитую иностранку и обратимся к русским женщинам – этой «песни песней» поэтической стихии Тургенева.
Я думаю: с кого начать? А начать, наверное, следует с женщины, с которой начинается и «альбом», извлечённый из драгоценных недр архивов РГАЛИ. Речь идёт о записках матери Тургенева Варвары Петровны Тургеневой-Лутовиновой, названных ею тоже «альбомом» и «предназначенных, — как она пишет, — для сына Ивана». Эти записи чудом уцелели, так как Варвара Петровна перед смертью велела уничтожить все её бумаги.
Тургенева не было в Москве, когда она умерла (1850 год), но, вернувшись в дом на Остоженке, в последнее жилище матери, он прочитал этот альбом. «Какая женщина», — воскликнул он, и слёзы хлынули из его глаз.
Читая записки матери, он заглянул не только в глубину её души, но и в душу собственную, в историю своего детства, юности и всей последующей жизни.
«Альбом» Варвары Петровны, издаваемый РГАЛИ, занимает в этой публикации первое место. Как и она сама.
Мы не поймём жизнь и характер Тургенева и в том числе его отношения к женщине, не поняв его матери.
Это была натура сильная, страстная, много страдавшая и оттого впадавшая в жестокость, которая ранила её сыновей. Их было трое. Младший Сергей, часто болевший, умер рано, и материнский гнев, мешавшийся с безумной любовью к среднему сыну Ивану, доходил до того, что она наказывала старшего Николая и Ивана розгами.
С детства привыкший почитать мать, уважать мать, Тургенев и боялся её, боялся этих вспышек, этой неуравновешенности и слишком дорого стоявшей ему материнской любви.
Варвара Петровна не родилась такой. Когда её отец умер, мать вышла замуж за другого. И этот другой, то есть отчим, стал преследовать девушку. Эти приставания зашли так далеко, что однажды ночью она через окно бежала из родного дома. Её принял дядя Лутовинов, хозяин усадьбы Спасское-Лутовиново.
Вскоре он скончался, и Варвара Петровна стала самой завидной невестой в округе. В одной Орловской губернии ей принадлежало 5 тысяч крепостных крестьян, не меньше в сопредельных губерниях. Этот переход от унижения, от безвестности и скрытого и открытого страдания к обладанию огромного наследства обернулся как гордыней, так и суровостью по отношению к принадлежавшим ей крепостным.
И, конечно, к детям.
Дом был богат, хозяйство богато, но счастья не было. Варвару Петровну взял в жёны Николай Сергеевич Тургенев – блестящий кавалергард, герой Бородинской битвы, победитель не одного из женских сердец.
Жена была старше его на шесть лет и некрасива (одни лишь глаза излучали огонь) — он красив. Он женился на ней из-за нужды: старинный род Тургеневых обеднел, и надо было поправлять его дела.
Сергей Николаевич не мог ответить на страстные чувства Варвары Петровны. Итак, ещё в один разряд молнии попала детская душа Тургенева.
Варвара Петровна безумно любила мужа. Ревновала, но Сергей Николаевич был хорошо воспитан, награждён выдержкой, спокойствием и благородной деликатностью.
Варваре Петровне этого было мало. Она желала, чтобы страсть соединилась со страстью, а холодность мужа надрывала и надрывала её силы.
Отец любил сыновей. Он устроил Николая в военное училище, хлопотал чуть ли не перед министром о поступлении Ивана в Санкт-Петербургский университет (тот по годам был ещё молод). И добился, что сын стал студентом словесного отделения философского факультета.
А однажды он просто спас маленького Ивана от смерти. Семья путешествовала по Швейцарии. И в Берне, где главная улица ведёт к глубокой яме, где живут свободные медведи, Иван так заинтересовался ими, что, свесившись через барьер забора, чуть не упал в яму. И отец, вовремя схватив его за ногу, вытащил его на мостовую.
Но когда в 1834 году Сергей Николаевич умер от тяжёлой болезни, на месте его захоронения на Смоленском кладбище Петербурга не было поставлено ни креста, ни памятника. Как сказала Варвара Петровна: «Дорого и хлопот много».
Как это соединить с тем, что она писала в письмах к Ивану, называя его отца самым дорогим, что было в её жизни, что она хочет лежать с ним в одной могиле и что эта могила станет её домом?
Могила Сергея Николаевича оказалась заброшенной. Вина перед отцом, как-то сказавшим ему: «Сын мой, бойся женской любви, этого счастья, этой отравы», и постоянное напряжение в отношениях с матерью сделали Тургенева тем, чем он стал, достигнув зрелых лет. Вот почему он всегда уходил от казавшейся ему принести несчастье опасности. Этой опасностью была женщина. И часто за спиной этой женщины незримо стояла мать.
В 21 год Тургенев влюбился в Авдотью Иванову, белошвейку в доме Варвары Петровны. У них родилась дочь. Тургенев хотел жениться на Авдотье, но мать немедленно отправила её в Москву, поспешно выдала замуж, а ребёнка оставила при себе.
Может, поэтому, не имея власти распоряжаться судьбою своей дочери, Тургенев так и не смог сблизиться с ней. Это и запечатлено в письмах его к Полине Тургеневой, печатаемых в «Альбоме» РГАЛИ.
Однажды он всё-таки взбунтовался, и когда мать продала крепостную девушку Лушку, Тургенев схватил ружьё и вышел навстречу полиции, пришедшей силой забрать её. Он сказал, что будет стрелять, защищая несчастную.
Лушка осталась в Спасском-Лутовинове, на Тургенева было заведено дело, которое не закрывалось много лет.
То был первый и последний бунт в его жизни.
Мать всё это знала и понимала. Но ничего не могла поделать с собой. Вот строки из её уже известного нам альбома: «Труднее всего повелевать собой, я жила из гордыни, а умираю от стыда», «Вот образ моей судьбы! Гроза, тьма сначала, потом в конце отдохновение и сияние высшей жизни». И, наконец: «Ах, моё горе каждодневное. Один лишь Иисус Христос может дать человеку покой».
И эта фраза, поразившая Тургенева: «Хрупкость, имя твоё, о, женщина!».
Образ Христа, к которому тянется душа Варвары Петровны, то, что она ищет в своём чувстве к нему, поразительно совпадает с исповедью героини рассказа «Живые мощи» простой крестьянки, к тому же крепостной матери Тургенева, Лукерьи, в прошлом первой красавицы, первой плясуньи и певуньи.
В рассвете лет с ней случилась беда. Оступившись, она упала с крыльца, и всё в ней внутри остановилось, кроме души.
Она не ропщет, никого не винит в прикованности параличом к жёсткому ложу и рассказывает зашедшему в её каморку барину, что видит, как к ней летит Христос. «Послал Он мне крест, — говорит она, — значит, любит».
Я очень люблю этот рассказ, выделяя его из тоже любимых мною «Записок охотника». «Жалость несказанная», говоря словами Тургенева, охватывает меня. «Ничего мне не нужно, — отвечает Лукерья барину, предложившему ей помощь. – Всем довольна, Слава Богу. А вот вам, барин, матушку уговорить. Крестьяне здешние бедные – хоть бы малость оброку с них сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет. Они бы за вас Богу помолились… А мне ничего не нужно. Всем довольна…».
Где, в какой земле услышишь такое от погибающего человека?
Какая жертвенность, какая любовь ко всему живому, будь то заяц, забежавший в её пристанище, или вдруг залетевшая птица.
Невольно вспоминаю слова Тютчева:
«Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!»
Именно эти строки поставил Тургенев эпиграфом к «Живым мощам».
Вот таких женщин и любил, и прославлял Тургенев. Это мельничиха из рассказа «Ермолай и мельничиха», выкупленная у помещика Зверкова. Глаза у неё «большие и грустные, но на лице, смиренном и добром, «следы красоты замечательной». Это робкая чудесная Акулина, обманутая слугою барина («Свидание»), умирающая девушка, влюблённая в бедного уездного лекаря, который пытается её спасти («Уездный лекарь»).
И ещё одна мельничиха «с лучистыми глазами», опять-таки крестьянка, о которой на ужине у Флобера Тургенев рассказал поражённым гостям-французам: «Она ничего не хотела от меня принимать. Однажды сказала: «Вы должны сделать мне подарок!». — «Чего же ты хочешь?». – «Принесите мне мыла». Я принёс ей мыло. Она взяла его и исчезла. Вернулась раскрасневшаяся и сказала, протягивая мне свои благоухающие руки: «Поцелуйте мои руки так, как вы целуете их дамам в петербургских гостиных!». Я бросился перед ней на колени… Нет мгновения в моей жизни, которое могло бы сравниться с этим».
Вспомним Асю из повести «Ася», Джемму из «Вешних вод», юную княжну из «Первой любви», Фенечку из «Отцов и детей», мать Базарова из того же романа, Татьяну из «Нови» и Татьяну из романа «Дым», Лизу Калитину из «Дворянского гнезда», которая первой призналась Лаврецкому в своей любви к нему.
Самоотречение, внутренняя немеркнущая красота, окрыляющая вера, способность прощать и нежность — вот их черты.
Не стану останавливаться на других героинях Тургенева. Среди них есть и холодные, как лёд, и хищные, видящие в мужчине раба, и сверхпылкие – фанатики идеи, как некоторые героини «Нови», и просто террористки, готовые переступить порог человечности (стихотворение в прозе «Порог»).
Оставим их за бортом этих коротких и очень личных заметок. Которые родились у меня после целого года, проведённого наедине с Тургеневым, и съёмок фильма о нём.
Прошу прощения, если о чём-то говорю пристрастно или «не так», но у каждого из нас своя жизнь и свой взгляд на вещи.
Я стою на высоком краю Бежина луга, где когда-то жгли костёр и рассказывали разные истории крестьянский дети, гляжу в его безмерную чистую даль, уходящую за горизонт, вижу петляющую под деревьями узкую речку и дымок костра, разожжённого кем-то. Передо мной огромный русский мир. Это мир Тургенева.
И в центре этого мира, служа опорой ему, стоит тургеневская женщина. Русская мать, возлюбленная, чьи руки пахнут не дорогим мылом, а дыханием её труда, будь то работа в поле, нелёгкий уход за домом, за семьёй. А порой пахнут они и материнским молоком, которым она вскармливала, вскармливает и будет вскармливать сыновей и дочерей России.
И если я назвал эти заметки «Жалость несказанная», то имел в виду, что жалость в русском языке – это любовь. Стало быть, любовь к тем, о ком писал и кого возвеличил Тургенев, и побудила меня это сделать.
Отец любил сыновей. Он устроил Николая в военное училище, хлопотал чуть ли не перед министром о поступлении Ивана в Санкт-Петербургский университет (тот по годам был ещё молод). И добился, что сын стал студентом словесного отделения философского факультета.
А однажды он просто спас маленького Ивана от смерти. Семья путешествовала по Швейцарии. И в Берне, где главная улица ведёт к глубокой яме, где живут свободные медведи, Иван так заинтересовался ими, что, свесившись через барьер забора, чуть не упал в яму. И отец, вовремя схватив его за ногу, вытащил его на мостовую.
Но когда в 1834 году Сергей Николаевич умер от тяжёлой болезни, на месте его захоронения на Смоленском кладбище Петербурга не было поставлено ни креста, ни памятника. Как сказала Варвара Петровна: «Дорого и хлопот много».
Как это соединить с тем, что она писала в письмах к Ивану, называя его отца самым дорогим, что было в её жизни, что она хочет лежать с ним в одной могиле и что эта могила станет её домом?
Могила Сергея Николаевича оказалась заброшенной. Вина перед отцом, как-то сказавшим ему: «Сын мой, бойся женской любви, этого счастья, этой отравы», и постоянное напряжение в отношениях с матерью сделали Тургенева тем, чем он стал, достигнув зрелых лет. Вот почему он всегда уходил от казавшейся ему принести несчастье опасности. Этой опасностью была женщина. И часто за спиной этой женщины незримо стояла мать.
В 21 год Тургенев влюбился в Авдотью Иванову, белошвейку в доме Варвары Петровны. У них родилась дочь. Тургенев хотел жениться на Авдотье, но мать немедленно отправила её в Москву, поспешно выдала замуж, а ребёнка оставила при себе.
Может, поэтому, не имея власти распоряжаться судьбою своей дочери, Тургенев так и не смог сблизиться с ней. Это и запечатлено в письмах его к Полине Тургеневой, печатаемых в «Альбоме» РГАЛИ.
Однажды он всё-таки взбунтовался, и когда мать продала крепостную девушку Лушку, Тургенев схватил ружьё и вышел навстречу полиции, пришедшей силой забрать её. Он сказал, что будет стрелять, защищая несчастную.
Лушка осталась в Спасском-Лутовинове, на Тургенева было заведено дело, которое не закрывалось много лет.
То был первый и последний бунт в его жизни.
Мать всё это знала и понимала. Но ничего не могла поделать с собой. Вот строки из её уже известного нам альбома: «Труднее всего повелевать собой, я жила из гордыни, а умираю от стыда», «Вот образ моей судьбы! Гроза, тьма сначала, потом в конце отдохновение и сияние высшей жизни». И, наконец: «Ах, моё горе каждодневное. Один лишь Иисус Христос может дать человеку покой».
И эта фраза, поразившая Тургенева: «Хрупкость, имя твоё, о, женщина!».
Образ Христа, к которому тянется душа Варвары Петровны, то, что она ищет в своём чувстве к нему, поразительно совпадает с исповедью героини рассказа «Живые мощи» простой крестьянки, к тому же крепостной матери Тургенева, Лукерьи, в прошлом первой красавицы, первой плясуньи и певуньи.
В рассвете лет с ней случилась беда. Оступившись, она упала с крыльца, и всё в ней внутри остановилось, кроме души.
Она не ропщет, никого не винит в прикованности параличом к жёсткому ложу и рассказывает зашедшему в её каморку барину, что видит, как к ней летит Христос. «Послал Он мне крест, — говорит она, — значит, любит».
Я очень люблю этот рассказ, выделяя его из тоже любимых мною «Записок охотника». «Жалость несказанная», говоря словами Тургенева, охватывает меня. «Ничего мне не нужно, — отвечает Лукерья барину, предложившему ей помощь. – Всем довольна, Слава Богу. А вот вам, барин, матушку уговорить. Крестьяне здешние бедные – хоть бы малость оброку с них сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет. Они бы за вас Богу помолились… А мне ничего не нужно. Всем довольна…».
Где, в какой земле услышишь такое от погибающего человека?
Какая жертвенность, какая любовь ко всему живому, будь то заяц, забежавший в её пристанище, или вдруг залетевшая птица.
Невольно вспоминаю слова Тютчева:
«Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!»
Именно эти строки поставил Тургенев эпиграфом к «Живым мощам».
Вот таких женщин и любил, и прославлял Тургенев. Это мельничиха из рассказа «Ермолай и мельничиха», выкупленная у помещика Зверкова. Глаза у неё «большие и грустные, но на лице, смиренном и добром, «следы красоты замечательной». Это робкая чудесная Акулина, обманутая слугою барина («Свидание»), умирающая девушка, влюблённая в бедного уездного лекаря, который пытается её спасти («Уездный лекарь»).
И ещё одна мельничиха «с лучистыми глазами», опять-таки крестьянка, о которой на ужине у Флобера Тургенев рассказал поражённым гостям-французам: «Она ничего не хотела от меня принимать. Однажды сказала: «Вы должны сделать мне подарок!». — «Чего же ты хочешь?». – «Принесите мне мыла». Я принёс ей мыло. Она взяла его и исчезла. Вернулась раскрасневшаяся и сказала, протягивая мне свои благоухающие руки: «Поцелуйте мои руки так, как вы целуете их дамам в петербургских гостиных!». Я бросился перед ней на колени… Нет мгновения в моей жизни, которое могло бы сравниться с этим».
Вспомним Асю из повести «Ася», Джемму из «Вешних вод», юную княжну из «Первой любви», Фенечку из «Отцов и детей», мать Базарова из того же романа, Татьяну из «Нови» и Татьяну из романа «Дым», Лизу Калитину из «Дворянского гнезда», которая первой призналась Лаврецкому в своей любви к нему.
Самоотречение, внутренняя немеркнущая красота, окрыляющая вера, способность прощать и нежность — вот их черты.
Не стану останавливаться на других героинях Тургенева. Среди них есть и холодные, как лёд, и хищные, видящие в мужчине раба, и сверхпылкие – фанатики идеи, как некоторые героини «Нови», и просто террористки, готовые переступить порог человечности (стихотворение в прозе «Порог»).
Оставим их за бортом этих коротких и очень личных заметок. Которые родились у меня после целого года, проведённого наедине с Тургеневым, и съёмок фильма о нём.
Прошу прощения, если о чём-то говорю пристрастно или «не так», но у каждого из нас своя жизнь и свой взгляд на вещи.
Я стою на высоком краю Бежина луга, где когда-то жгли костёр и рассказывали разные истории крестьянский дети, гляжу в его безмерную чистую даль, уходящую за горизонт, вижу петляющую под деревьями узкую речку и дымок костра, разожжённого кем-то. Передо мной огромный русский мир. Это мир Тургенева.
И в центре этого мира, служа опорой ему, стоит тургеневская женщина. Русская мать, возлюбленная, чьи руки пахнут не дорогим мылом, а дыханием её труда, будь то работа в поле, нелёгкий уход за домом, за семьёй. А порой пахнут они и материнским молоком, которым она вскармливала, вскармливает и будет вскармливать сыновей и дочерей России.
И если я назвал эти заметки «Жалость несказанная», то имел в виду, что жалость в русском языке – это любовь. Стало быть, любовь к тем, о ком писал и кого возвеличил Тургенев, и побудила меня это сделать.
Игорь ЗОЛОТУССКИЙ
Комментарии:
Статьи по теме:
Россия и Запад обменивались информационными залпами. Начало этой звучной канонаде положило интервью ...
«Человек совести и чести». Н. Рыжков (1929–2024)
Эти слова из выступления Валентины Матвиенко на церемонии прощания с Николаем Ивановичем Рыжковым, с...
В Центральную избирательную комиссию Российской Федерации от БАБУРИНА С.Н....
Встреча депутата с жителями Гольяново
19 марта с.г. состоялась встреча инициативной группы жителей района Гольяново на востоке Москвы с де...
Как во времена великих испытаний выбрать верную систему координат, где найти точку опоры и отыскать ...
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий