Зато Париж был спасён

100 лет ПЕРВОЙ мировой
Мы публикуем одну из исторических миниатюр Валентина Пикуля, произведения которого вызвали небывалый интерес к русской истории у миллионов читателей. 13 июля писателю, общий тираж произведений которого (включая публикации в периодической печати) составил умопомрачительную цифру в полмиллиарда, исполнилось бы 88 лет.
«Как спасли Париж» возвращает нас к трагедии Второй армии А. Самсонова в Восточной Пруссии в августе 1914-го. Бросившись в неподготовленное наступление в ответ на отчаянные просьбы французов, русские солдаты и офицеры своими телами закрыли Париж от неминуемой катастрофы. «Если Франция не стёрта с карты Европы», — скажет потом маршал Фош, — то этим она прежде всего обязана России».
Но благодарность не входит в число западных добродетелей, поэтому французы с англичанами, столкнув Россию в революцию, с лёгким сердцем лишили нас плодов победы уже в 1918 году. Почему? «России больше нет», — с удовлетворением отметил тогда Ж. Клемансо.

Поспешил французский торопыга…

Редакция.
Вэтой миниатюре я буду много цитировать...
Современник пишет: «Он умер совершенно одиноким, настолько одиноким, что о подробностях его последних минут никто ничего не знает». Советская Историческая энциклопедия подтверждает это: «Погиб при невыясненных обстоятельствах (по-видимому, застрелился) ».
Для начала разложим карту... Вот прусский Ке­нигсберг, а вот польская Варшава; если между ними провести линию, то как раз где-то посередине её и находится то памятное место, где в августе 1914 года решалась судьба Парижа, судьба Франции!
Но летописцу следует быть последовательным.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Александра Васильевича Самсонова в шутку называли «Самсон Самсонычем» — за его геркулесово сложение, за многопудовую массивность тела, столь неудобную для лихого наездника. Это был опытный генерал кавалерии, окончивший Академию Генштаба, с юности крепко и яростно воевавший. Последний раз он сражался с японцами; после боёв под Мукденом он пришёл на перрон вокзала — прямо из атаки! — к отходу поезда. Когда в вагон садился генерал Ренненкампф (по кличке Жёлтая Опасность), Самсонов треснул его по красной роже:
— Вот тебе, генерал, на вечную память... Носи!
Ренненкампф скрылся в вагоне. Самсонов в бешенстве потрясал нагайкой вслед уходящему поезду:
— Я повёл свою лаву в атаку, надеясь, что эта гнида поддержит меня с фланга, а он просидел всю ночь в Гаоляне и даже носа оттуда не выставил...
В 1908 году Самсонов был назначен туркестанским генерал-губернатором и много сделал для развития этого края. Он осваивал новые площади под посевы хлопка, бурил в пустынях артезианские колодцы, проводил в Голодной степи оросительный канал. Летом 1914 года ему исполнилось 55 лет; он был женат на красивой молодой женщине, имел двух маленьких детей. Вместе с семьёй, спасаясь от ташкентской жары, генерал-лейтенант выехал в Пятигорск, где мечтал провести отпуск, чтобы подлечиться минеральными водами. Но 1 июля в Сараеве грянул суматошный выстрел гимназиста Гаврилы Принципа, что дало повод Ярославу Гашеку начать свой роман о похождениях бравого солдата Швейка словами: «А Фердинанда-то убили...»
— Австрийского эрцгерцога убили сербы, — говорил Самсонов жене, — и правильно сделали, что убили. Но как бы эти выстрелы не обернулись для нас войнищей, какой ещё не бывало.
— Ты думаешь, Россия вступится? — спрашивала жена.
— О, Катенька! Не вступится, так её заставят вступиться...
Настал тот период мировой истории, который запомнился всему человечеству под казённым названием «июльский кризис». Весь жаркий, душный июль Европа спала тревожно. Дипломаты торопливо перелистывали тексты прежних договоров, а в штабах военные открывали пуленепробиваемые сейфы, извлекая из них планы дислокаций и развёртывания войск в боевые порядки...
Россия не объявляла войну Германии.
Германия сама объявила войну России.
Самсонов вернулся в гостиницу с пятигорского телеграфа:
— Когда на Россию нападают, Россия должна за­щищаться. Катенька, бери детей и возвращайся в Ташкент, а меня требуют в Петербург... Кажется, мне дают целую армию!
Военный министр Сухомлинов сказал ему при встрече:
— A-а, вот и вы, голубчик... Какие великие события мы переживаем, правда? Сейчас немцы уже на подходах к Парижу, идет жестокая битва на Марне, и французы взывают о помощи. Мы должны ударить по Пруссии, имея общую дирекцию — на Кенигсберг! Вам даётся Вторая армия, которая от Польши пойдёт южнее Мазурских болот, а Первая армия двинется на Пруссию, обходя Мазурские болота с севера.
— Кто будет командовать Первой армией?
Сухомлинов нажал на столе кнопку звонка.
— Попросите Павла Карловича, — сказал он адъютанту.
В кабинет, колыхаясь громадным чревом, сильно со­пя от ожирения, не вошёл, а скорее вкатился на коротких ножках... Ренненкампф!
— Вот ваш сосед с правого фланга, — сказал Сухомлинов. — Впрочем, вы знакомы. Клещи ваших армий должны сомкнуться за Мазурскими болотами, в которых и увязнет всё прусское воинство...
Народные толпы осаждали редакции газет. Парижане ждали известия о наступлении русских, а берлинцы с минуты на минуту ждали, что германская армия войдёт в Париж... Всю ночь стучал и стучал телеграф: французское посольство успокаивало Париж, что сейчас положение на Марне круто изменится, — Россия двумя армиями сразу вторгается в пределы Восточной Пруссии!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Об этом писали, пишут и ещё будут писать... Известно, что русская армия мобилизовывалась за 40 дней, а германская за 17 дней (это понятно, ибо просторы России не сравнить с территорией Германии!). Но если от 40 отнять 17, то получится, что в запасе Германии 23 дня, — за эти 23 дня кайзер должен успеть, пройдя через Бельгию, разгромить Францию, после чего, используя прекрасно налаженный железнодорожный транспорт, перебросить все свои силы против русской армии, которая к тому времени ещё только начнёт собираться возле границ после мобилизации. Однако положение Парижа было уже настолько отчаянным, что две русские армии — Самсонова и Ренненкампфа — рванулись в бой 4 августа — раньше окончания мо­билизации! Скрупулёзно продуманный «план Шлиффена» затрещал сразу же, как только русский солдат шагнул в Восточную Пруссию, ибо теперь немцы вы­нуждены ослабить натиск на Францию и посылать войска против России — раньше тех 23 дней, что предусмотрены их стратегами...
Теперь читателю ясна подоплёка этого дела!
Но мы не «задавили немцев количеством». Факты давно проверены: кайзеровских войск в Пруссии было в полтора раза больше, нежели русских. Немецкий генерал Притвиц, узнав, что корпус Франсуа уже вступил в бой, велел ему отойти, но получил заносчивый ответ:
— Отойду, когда русские будут разгромлены мною...
Отойти не удалось: пришлось бежать, бросив всю артиллерию. Но перед этим Франсуа успел похвастаться по радио своей лёгкой победой над русскими. «Ах, так?..» И немецкие генералы погнали солдат в атаку «густыми толпами, со знамёнами и пением». Немцы пишут: «Перед нами как бы разверзся ад... Врага не видно. Только огонь тысяч винтовок, пулемётов и ар­тиллерии». Это был день полного разгрома прусской армии, а те из немцев, кто умел бегать, побили в этот день все рекорды... В летопись русской военной славы вписалась новая страница под названием ГУМБИНЕН! Черчилля никак нельзя причислить к друзьям России, но даже он признал после войны: «Очень немногие слышали о Гумбинене, и почти никто не оценил ту замечательную роль, которую сыграла эта победа». Зато эту победу как следует оценили в ставке кайзера Вильгельма II.
— Притвица и Франсуа в отставку, — распорядился он.
Гумбинен открывал дорогу на Кенигсберг; берлинские газеты вопили на весь мир, что в пределы непорочной Пруссии вторглись дикие косоглазые орды, которые вспарывают животы почтенным бюргерам и разбивают черепа младенцев прикладами. На самом же деле даже бургомистры прусских городов, захваченных русскими, отмечали идеальный порядок. Очевидец пишет: «Правда, один солдат срезал шелковую обивку мебели себе на портянки. Однако дальше того, что можно съесть и выпить, нарушение интересов населения не пошло... После Хиросимы и Нагасаки, после зверств в Корее, когда я вспоминал дни, проведённые на русском фронте в 1914 году, мне они представлялись сказкой из эпохи рыцарского романтизма!»
Русские вступали в города, из которых немцы бежали, не успев закрыть двери своих квартир и магазинов; на кухнях ещё топились печки, в гостиных горели лампы, на плитах — горячие кофейники. А на стенах домов висели яркие олеографии, изображавшие чудовищ в красных жупанах и шароварах, с пиками в руках; длинные лохмы волос сбегали вдоль спины до копчика, из раскрытых ртов торчали клыки, будто кинжалы, а глаза как два красных блюдца. Под картинками, чтобы никаких сомнений не оставалось, было написано: «Русский казак. Питается сырым мясом германских младенцев».
— О Kosaken, Kosaken, — вздыхали на улицах немцы.
— Отчего вы так их боитесь? — спрашивали офицеры.
— Пасторы уже давно предупреждали нас в проповедях, что в тёмных лесах Сибири, где ещё не ступала нога культурного человека, водятся особые звери — казаки; если война начнётся, русские натравят этих зверей на нашу бедную Пруссию...
В занятые русскими города возвращались из лесов бежавшие жители. Им было велено открыть магазины и продолжить работы в мастерских. Если хозяин лавки не находился, русские её запирали, а комендант накладывал на замки печати. Большинство немцев, которых назвать бедными было никак нельзя, охотно становились в длинные очереди, чтобы получить пайку русского солдата. Олеографии с изображением казаков со стен не срывали: для контраста...
Однажды глубокой ночью на бивуаке в лесу Самсонов проснулся оттого, что тишину прорезало дивное пение сильного мужского голоса. Конвойные казаки поднимались с шинелей:
— Поёть лихо. Пойти да глянуть, што ли?
Александр Васильевич двинулся вслед за ними в глубь прусской чащобы. Светила луна, и на поляне они увидели германского офицера с гладкобритым, как у актёра, лицом, который, прижав руку к сердцу, хорошо поставленным голосом изливал душу в оперной арии. Самсонов долго стоял возле него, сцепив в задум­чивости пальцы.
— Я — великий Тангейзер, — вдруг сказал не­мец, — но моей Элизабеты уже не вернуть...
Казаки вознамерились было отвести его к кострам русского бивуака, но сумасшедший певец начал яростно отбиваться.
— Оставьте его, беднягу, — велел Самсонов. — Он, видимо, не перенёс разгрома своей хвалёной армии. Бог с ним!
Париж и Лондон умоляли Петербург — жать и жать на немцев не переставая; с берегов Невы сыпались телеграммы в Варшаву; из Польши в Пруссию, вздымая тучи пыли, мчались автомобили марки «рено»; генштабисты, обвешанные аксельбантами, буквально в спину толкали Самсонова: «Союзники требуют от нас — вперёд!» Александр Васильевич уже ощутил своё одиночество; Ренненкампф после битвы при Гумбинене растворился где-то в лесах и замолк...
— Словно сдох! — выразился Самсонов. — Боюсь, как бы этот ферфлюхтер не повторил со мной шутки, которую он выкинул под Мукденом... Тогда мы все в крови будем плавать!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оказывается, в германских штабах о столкновении двух генералов на перроне мукденского вокзала было известно — и немцы учитывали даже этот пустяк. Сейчас на место смещённых Притвица и Франсуа кайзер подыскивал замену... Он говорил:
— Один нужен с нервами, а другой совсем без нервов!
Людендорфа взяли прямо из окопов (с нервами) и Гинденбурга — из уныния отставки (без нервов). Армия Самсонова, оторвавшись от тылов, всё дальше погрязала в гуще лесов и болот. Не хватало телеграфных проводов для наведения связи между дивизиями. Обозы безнадёжно отстали. Узкая колея немецких железных дорог не могла принять на свои рельсы расширенные оси русских вагонов. Из-за этого эшелоны с боеприпасами застряли где-то возле самых границ, образовав страшную пробку за Млавой.
— Если пробка, — сказал Самсонов, — пускай сбрасывают вагоны под откос, чтобы освободить пути под новые эшелоны...
Варшава отбила ему честный ответ, что за Млавой откоса не имеется.
Солдаты шагали через глубокие пески — по двенадцать часов в день без привального роздыха. «Они измотаны, — докладывал Самсонов. — Территория опустошена, лошади давно не ели овса, продовольствия нет...» Армия заняла Сольдау: из окон пучками сыпались пули, старые прусские мегеры с балконов домов выплескивали на головы солдат крутой кипяток, а доб­ропорядочные германские дети подбегали к павшим на мостовую раненым и камнями вышибали им глаза. Шпионаж у немцев был налажен превосходно! Отступая, они оставляли в своём тылу массу солдат, переодетых в пасторские сутаны, а чаще всего — в женское платье. Многих разоблачили. «Но ещё больше не поймано», — докладывали в штаб. Самсонов карманным фонарём освещал карту:
— Но где же, чёрт побери, Ренненкампф с его армией?
Первая армия под началом «Жёлтой опасности» не пошла на соединение со Второй армией, и Гинденбург с Людендорфом сразу же отметили эту «непостижимую неподвижность» Ренненкампфа; между прочим, русское главнокомандование знало, что Ренненкампф уклонился в сторону, но почему-то не исправило его маршрута; таким образом, Самсонов оказался один на один с германской военщиной, собранной в плотный кулак... Гинденбург и Людендорф провели бессонную ночь в деревне Танненберг, слушая, как вдали громыхает клубок яростного боя. Тут им принесли радиограмму Самсонова, которую немцам удалось раскодировать. Людендорф со значением сказал:
— Самсонова от Ренненкампфа отделяет лишь сто миль...
Немцы начали отсекать фланговые корпуса от армии Самсонова, а Самсонов, не зная, что его фланги уже разбиты, продолжал выдвигать центр армии вперед — два его корпуса ступили на роковой путь! Армия замкнулась в четырёхугольнике железных дорог, по которым войска Людендорфа и маневрировали, окружая её. Правда, здесь ещё не всё ясно. До нас дошли слухи, что Самсонова поначалу среди окружён­ных не было. Но, верный долгу, он сам верхом на лошади проскакал под пулями в «мешок» своей армии.
При этом он якобы заявил штабистам:
— Я буду там, где и мои солдаты...
Курсирующие по рельсам бронеплатформы осыпа­ли армию крупнокалиберными снарядами. Прусская полиция и местные жители, взяв на поводки доберманов-пинчеров, натасканных на ловле преступников, рыскали по лесам, выискивая раненых. Очевидец сообщает: «Добивание раненых, стрельба по нашим санитарным отрядам и полевым лазаретам стали обычным явлением». В немецких лагерях появились первые пленные, которых кормили бурой похлёбкой из картофельной шелухи, а раненым по пять-шесть дней не меняли повязок. «Вообще, — вспоминал один солдат, — немцы с нами не церемонятся, а стараются избавиться сразу, добивая прикладами». Раненый офицер, позже бежавший из плена, писал: «Пруссаки обращались со мной столь бережно, что — не помню уж как — сломали мне здоровую ногу... Во время пути они курили и рассуждали, что делать со мною. Один предлагал сразу пристрелить «русскую собаку», другой — растоптать каблуками мою физиономию, третий — повесить...». Людендорф беседовал с пленными на чистом русском языке, а Гинденбург допрашивал их на ломаном русском:
— Где ваш генерал Самсонов?
— Он остаётся с армией.
— Но вашей армии больше нет.
— Армия ещё сражается...
В лесах и болотах, простреленная на просеках пулемётами, на переправах встреченная броневиками, под огнём тяжёлой крупповской артиллерии, русская армия не сдавалась — она шла на прорыв! Документы тех времён рисуют нам потрясающие картины мужества и героизма русских воинов... По ночам, пронизав тьму леса прожекторами, немцы прочёсывали кусты разрывными пулями, рвавшимися даже от прикосновения к листьям. Это был кошмар! Гинденбург с Людендорфом вынуждены были признать, что русский солдат чрезвычайно стоек. Германские газеты откровенно писали: «Вся эта попытка прорыва являлась чистым безумием и в то же время геройским подвигом... русский солдат выдерживает потери и дерётся даже тогда, когда смерть является для него неизбежной».
Американский историк Барбара Такман в книге своей (которая была любимой книгой президента Джона Кеннеди) пишет, что Самсонов, мучимый приступом астмы, выходил из окружения пешком; спички давно кончились, и было нечем осветить картушку компаса; солдаты шли во мраке ночи, держа друг друга за руки, чтобы не потеряться; среди них шагал и Самсонов. «В час ночи он отполз от сосны, где было темнее. В тишине ночи щёлкнул выстрел. Офицеры штаба пытались найти его тело, но не смогли».
Итак, он застрелился! Но... так ли это?
Сейчас у меня в руках редкая книга — записки тех, кто вырвался из окружения. Один офицер пишет, что последний раз он видел Самсонова на опушке леса, склонившимся над картой. «Вдруг громадный столб дыма окутал наш штаб. Один из снарядов ударился в ствол дерева, разорвался и убил генерала на месте...»
Где правда — этого мы уже никогда не узнаем!
Известие о гибели Самсонова не сразу дошло до русского народа; ещё долго блуждали тёмные легенды, будто его видели в лагере военнопленных за колючей проволокой, где он, переодетый в гимнастёрку, скрывался под видом рядового солдата. Вдова его Екатерина Александровна — под флагом Красного Креста! — перешла линию фронта, и немцы показали ей место могилы мужа. Она узнала его лишь по медальону, в котором он хранил крохотные фотографии её самой и своих детей. Самсонова вывезла останки мужа на родину, и Александр Васильевич был погребён в селе Егоровке бывшей Херсонской губернии... В одной из первых советских книг, посвящённых его армии, о нём сказано с предельной ясностью: «НАД ТРУПОМ ПОГИБШЕГО СОЛДАТА ПРИНЯТО МОЛЧАТЬ — ТАКОВО ТРЕБОВАНИЕ ВОИНСКОЙ ЭТИКИ, И НИКТО НЕ МОЖЕТ УТВЕРЖДАТЬ, ЧТО ГЕНЕРАЛ САМСОНОВ ЭТОЙ ЧЕСТИ НЕ ЗАСЛУЖИЛ».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В 1914 году немцы так торопились увековечить Гинденбурга, что памятник ему в Берлине соорудили из... досок. Здесь же лежала груда ржавых гвоздей и молотки. Желающий выразить свое уважение к кайзеровской военщине брал молоток и засаживал в памятник гвоздь... Сделав всё для фашизации Германии, фельдмаршал Гинденбург 30 января 1933 года передал власть Гитлеру и вскоре скончался. Гитлер с большой помпой повёз хоронить его как раз на то место, где возле деревни Танненберг были окружены войска армии Самсонова. В коричневой рубахе штурмовика, с большущим ножом у пояса, как мясник, Гитлер выступал над гробом, грозя кулаком в сторону СССР, после чего целовал ручки великовозрастным дочерям Гинденбурга. А Людендорф на похороны не поехал, ибо он завидовал непомерно раздутой славе покойного маршала...
Немецкому обывателю внушили, что Гинденбург взял в плен 90 000 русских солдат, на это — ложь. Ибо вся армия Самсонова насчитывала 80 000 человек. Теперь мы знаем бухгалтерию этой битвы: в плен попали лишь 30 000, больше 20 000 штыками пробили дорогу на родину, ещё 20 000 остались ранеными на поле боя, остальные погибли или пропали без вести. Немецкий генштаб был вынужден признать: «Русские дра­лись как герои, и никакую жертву они не считали большой для спасения чести своего оружия!» Наши историки проделали колоссальную работу, чтоб выяснить, кто прав, кто виноват, что мы выиграли и что проиграли. Теперь вывод сделан. «ВОСТОЧНО-ПРУССКАЯ ОПЕРАЦИЯ СТАЛА ПРИМЕРОМ САМОПОЖЕРТВОВАНИЯ РУССКОЙ АРМИИ ВО ИМЯ ОБЕС­ПЕЧЕНИЯ ОБЩЕСОЮЗНИЧЕСКОЙ ПОБЕДЫ», — так пишут историки сегодня.
В двадцатых годах, когда наша страна тяжело переживала последствия разрухи, экономической блокады и голода, бывшие наши союзники пытались урвать от СССР старые (ещё царские) долги. Тогда у нас вышла книга под характерным названием «Кто должник?», в которой прямо поставлен вопрос: кто кому должен? Русские вам или вы должны русским? Гибель армии Самсонова брошена на весы беспристрастной истории: мужество наших солдат спасло Париж в августе 1914 года. Именно поэтому «план Шлиффена» сразу рухнул, а трезвые головы в Берлине уже тогда осознали, что война Германией проиграна. Проиграна не за столом Версаля в 1919 году — она проиграна в топях Мазурских болот ещё в августе 1914 года! Но это далось дорогой ценой — ценой русской крови...
Да, армия погибла. Да, она принесла себя в жертву.
Благодаря её гибели Париж и был спасён от оккупации.
Так строится ныне схема исторической справедливости.
Других мнений не может быть!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нам осталось последнее — разобраться с Ренненкампфом.
Когда из болот Пруссии перестали откликаться радиоголоса армии Самсонова, командование велело Ренненкампфу развернуть свою армию на юг, чтобы выяснить обстановку. Павел Карлович, получив такой приказ, сел в автомобиль; забулькал мотор — и умчал генерала в глубокий тыл... В такой трагической истории, как эта, необходим конец, какой бывал в драмах периода классицизма, чтобы добродетель восторжест­вовала, а зло было наказано.
Такой конец существует, и не мной он придуман!
Место действия — Таганрог, время — март 1918 года.
Ф.И. Смоковников (из мещан города Витебска) копался на огороде возле одного из домишек на окраине города. Он был уже стар, и было видно, что в огородных делах разбирается слабо. Так, ковырял землю лопатой — больше для приличия.
Соседи уже заметили, что огородник боялся белых, боялся и красных, зато поджидал немецких окку­пантов:
— Вот немцы придут, кулаком трахнут — поря­док будет!..
Ночью в дверь его дома постучали:
— Гражданин Смоковников, откройте, пожалуйста...
Он открыл дверь. На пороге стояли чекисты:
— Гражданин Смоковников, вы и есть Реннен­кампф?
— Впервые слышу. Какой ещё там Ренне...
— Ну, пойдёмте. Хватит дурака валять.
Боровоподобная личность Жёлтой Опасности была настолько выразительна, а его портреты так часто мелькали на страницах газет, что отпираться было немыслимо. Ренненкампф понимал, что большевики не станут гладить его по головке за то, что в 1905 году он возглавил карательные отряды в Сибири. Но большевики коснулись и последних событий на фронте:
— Ну-ка, расскажите: как вы предали армию Самсонова?
Царская власть не рассчиталась с ним. Белогвардейская контрразведка Врангеля тоже проморгала «огородника». Вот и получилось, что за гибель армии Самсонова пришлось держать ответ уже перед Советской властью... Возмездие за август четырнадцатого было неизбежно, и ревтрибунал вынес ему смертный приговор.
«В расход!» — как говорили тогда...