Заслуженная жена Российской Федерации

Такого высокого ранга в нашей стране достойна не одна женщина, берущая на себя неустроенность далекой ещё до комфортности жизни, в какой бы профессии её половина ни была занята. А если муж избрал свой путь в искусстве, то до уюта и повседневного спокойствия уж совсем далеко. Приходишь в выставочный зал, смотришь на картины, развешанные по стенам. Любуешься мастерством, вложенным художником в свое произведение, и невольно задумываешься над тем, кто его вдохновлял. Кто стоял за спиной мастера? Можно написать совершенно новую историю искусств о тыле художника, о самом близком ему человеке. О женах, об одной из которых и пойдет сегодняшняя беседа.

Да, будь подобная награда у русской женщины, все мужские ордена и медали меркли бы рядом с тихим, незаметным, каждодневным сподвижничеством отечественной Мадонны.
Несколько лет прошло, как нет рядом с нами замечательного художника, академика двух академий — Российской словесности и Академии художеств, члена общественного совета еженедельника «Слово» Игоря Павловича Обросова, имя которого стояло рядом с Валентином Распутиным, Валерием Ганичевым, Саввой Ямщиковым, Василием Ливановым...
Осталось для будущего его незаурядное творчество живописца, графика, писателя, общественного деятеля. Остались его дети. Осталась память о родителях — врачах от Бога, о которых он столько написал трогательных строк воспоминаний и живописных холстов. Папа — замечательный хирург. Мама — военврач эвакопоездов во время Великой Отечественной войны.
И осталась вдова Инна.
— Инночка дорогая, ты живешь в поселке Свердловский, в уютном подмосковном доме. Редко приезжаешь в столицу, и столица чаще появляется на твоем пороге в лице твоих сыновей, невесток, внуков, к почетному списку которых наконец-то добавилась долгожданная внучка.
— Счастлива, что дождалась девочку в рядах своего бесконечно мужского коллектива.
— Сегодня светлый повод для свидания. В этот день многие годы мы собирались за семейным столом Обросовых, чтобы отметить день рождения Игоря Павловича. Он не мог без друзей, и ты в какой-то степени страдала, что муж принадлежит всему миру.
— Жду его с ужином и ожиданием разговоров, а его все нет и нет. Начинаю обзванивать ближайшие квартиры. Разумеется, и тебя с Олей беспокою. Поиск заканчивается успехом: у кого-то его нахожу — ситуация закономерная. Когда он входил в наш двор, первый попавшийся житель тут же приглашал его к себе.
— Немудрено, он был председателем кооператива «Молодой художник» и фактически совершил подвиг, построив дом в очень сложный период перехода Советского Союза в Российское государство.
Кооператив был задуман коммунно: братство молодых талантов. Главой импровизированного худсовета стал Обросов, за короткое время составивший список «достойных» пайщиков. Понятна благодарность каждого, вошедшего в этот союз.
— Все мы были разные, но всех объединяла молодость.
— Сегодняшнее утро началось с возложения цветов на кладбище Донского монастыря. С мемориальной доски привычно мудро смотрит на нас Игорь Павлович.
— Вас соединяли 20 лет совместных бесед, выставок, статей. Понимаю, жить он будет в тебе столько, сколько будут дышать твои легкие.
— Ну, ваша семейная биография намного сложнее, богаче и продолжительней. Представляю невозможность пересказа ваших семейных будней. Насколько он был интересен всесторонней своей одаренностью, настолько обладал и крайне сложным характером.
— В удобно обтекаемую форму совместной биографии наши годы не уложишь. Не обошлось без по-настоящему черных полос, испытаний чувств. Но все перекрылось главным: он подарил мне прекрасных мальчиков.
— Тогда и продолжим наш разговор именно о детках-котлетках, ахиллесовой пяты каждой родительской пары — Паше, Гоше и Антоне.
— Почему о трех? Не могу не вспомнить о четвертом, об Олежке, трагически ушедшем от нас в младенческом возрасте. Столько времени прошло, а сердце останавливается, когда в памяти всплывает его личико. Игорь Павлович так же переживал эту тяжелейшую и жестокую утрату.
— К счастью, три прекрасных сына, три Обросова-младших, ныне живут полноценными человеческими эмоциями, всегда благодаря за это вас, родителей.
— Двое, кроме самого юного, красиво самоутвердились в положительно созданных ими семьях с чудесными избранницами. Род наш продолжен славными внуками. У младшего же сына все впереди. Надеюсь, не нарушит хорошей традиции дружбы, взаимопонимания и сердечности.
— Антон, самый юный обросовец, обратился ко мне с просьбой помочь написать ему сочинение по горьковской «Матери» — ведь я, в его представлении, жил в то время предреволюционное.
— Да нет, он считал тебя своим «в доску», сверстником товарищем по школьной парте.
— Ну, к такому обращению как к человеку вне возраста я был подготовлен своей внучкой, когда она попросила учить с ней историю, в частности движение, прокатившееся в 1842 году по Лондону и его окрестностям, на что ответил: «Готов с тобой снова окунуться в учебные годы». Это ее удивило: «Разве ты тогда не жил? Тебе ведь ничего не стоит вспомнить и гильотину, и отрубленные головы, и народные восстания, и...»
— До чего мило, когда дети видят в нас вечность! Им легче тогда чувствовать себя защищенными от повседневности, порой такой колючей и суровой.
— Но вернемся к школьному сочинению, которое написал в заданный срок. Драматический финал разбрасывания Ниловной революционных прокламаций и жестокой жандармской расправы над ней Антончик дополнил своим авторским вмешательством — Алексей Максимович был бы в восторге от подобной «доработки» его концовки: «Так, как Ниловна, поступила бы и моя мама!»
— Возможно, Горький жестко отнесся бы к подобному соавторству, но учитель по литературе торжественно при всем классе произнес: «Единственное, что в моих силах, поставить за данное сочинение безликую пятерку. Признаться, поражен! Уверен, не переведутся в России женщины, которые на скаку лошадь остановят! Еще никто так проникновенно не прочел родоначальника советской книги!» Антон стал школьной знаменитостью.
— Антон еще молод и пока не определился в своем будущем призвании. Старший из братьев Павел пошел по пути отца. Он художник. Но Обросов мечтал, чтобы кто-то из сыновей стал хирургом, как именитый дедушка из Склифа.
Выбор пал на Игоря Игоревича, вашего среднего по возрасту сына. «Он у меня будет врачом, чего бы мне это ни стоило!» — таков был вердикт Игоря Павловича.
— Ценой больших усилий Игорь-младший поступил в мединститут, хотя всячески тому сопротивлялся. «Мама, врачом надо родиться! Дедушка родился им, поэтому так значительно и состоялся. Столько пользы людям принес! Я рожден для других дорог. Для каких, пока не знаю».
— А дороги оказались шоссейными. Он избрал профессию автомеханика. Его команда автогонщиков принимала участие, причем успешное, в очень ответственных спортивных соревнованиях.
Помню, завел меня Обросов в Гошину комнату и сказал: «Ни одна книга, ни один учебник и конспект днями не меняют свое расположение. Когда в нем, наконец, проснется врачебная жилка? Ведь это такое благородное призвание!»
— Сын добровольно через 2 года покинул вуз, извинившись перед миром, что занял чье-то место, и ушел в завораживающее колдовство звуков мотора.
— Сколько же ты с ним пережила! Незабываемый случай, потрясший весь наш дом...
— Я не была тогда рядом, но по-матерински почувствовала: в Москве что-то неладное. И именно с Гошей.
— Как сейчас в ушах звучит телефонный голос Игоря Павловича, поздней ночью позвонившего нам. Раздался его крик: «Гошу расстреляли!!!»
Он возвращался домой с приятелем, как вдруг их настиг душераздирающий вопль женщины. Ребята увидели убегающего подонка с дамской сумочкой. Гоша догнал его и вместе с подоспевшим другом завалил вора на асфальт, а приятель стал разыскивать телефон, чтобы набрать 02.
Мобильников к тому времени изобрести не успели, вернее до нас они еще не дошли. Бандит, воспользовавшись ситуацией, выхватил из кармана пистолет и выстрелил в него.
— За жизнь его боролись опытные врачи. Оперировали и спасли. Но «автограф» подонка теперь навсегда отпечатался на Гошином облике. Главное, что остался жив. Спасибо, что помнишь!
— Паша, ваш старшой, единственный, кто пошел в семье по линии искусства, по отцовским стопам!
— Давай будем точными! У Обросова до нас была первая семья и первая дочь. Она выросла художником, чем очень гордился Игорь Павлович.
— Если говорить о Даше, напомню о творческой драме, которую она, к счастью, смогла избежать. Драме типичной для среды художников: своей манерой письма она в точности повторяла руку Обросова-старшего. Вероятно, факт анатомический, с ним практически бороться невозможно. Но искусство «сиамства» не допускает.
— Как же Дарья нашла выход из создавшегося положения?
— Она оказалась человеком умным. Понимая уязвимость ситуации, она ушла в керамику. Сюжеты ее сразу приобрели индивидуальность стиля и самовыражения.
— Но Паша ведь избежал отцовского повтора?
— Убежденно скажу: «Да!» У него самостоятельное видение, крепкая рука, обостренное чувство композиции. Я готовил к печати свой очерк о его персональной выставке, задав ему традиционный вопрос, как он профессионально начинался. «До отдельной квартиры нам с мамой и папой было далековато, — ответил Павел. — Жили в его мастерской. С детства я дышал запахами скипидара, грунтованных холстов и масляных красок. Скажите, я мог вырасти другим?»
— Я заодно с сыном дышала тем же священным воздухом творческого ателье большого художника, но художником почему-то не стала.
— Кто знает, натура ты незаурядная. Могла бы раскрыться и с творческой стороны, сложись обстоятельства иначе.
И сколько лет совершала негласный женский подвиг, снимая с мужа проблемы быта и воспитания сыновей. Ты истинная русская жена. Поклон тебе низкий и почитание!
— Ой, да разве накормить, одеть, обуть, отмыть не святой долг любой женщины?!
— Долг для тебя — естественная органика. Не задумываясь, отдаешь свое время, свое сердце другим. И не только близким. Пример тому неожиданная кончина твоих соседей. Остался их мальчик. Ты решила усыновить его. Благо, что появились родственники из провинции.
— Так каждый на моем месте поступил бы. Никакого насилия над собой в принятии этого решения не совершала.
— Несколько слов добавлю о Паше. Он увлекся изысканным стилем русского модерна. Успешно разработал цикл станковых листов на эту тему. Отслужив положенный срок, остался верен избранным мотивам и зафиксировал теряемые крохи архитектурного модерна в нашей не очень-то бережливой к прошлому столице.
— У него отцовское упрямство в достижении творческой цели. Верю, задуманного он достигнет и убедительно завершит. Паша словно присягнул памяти отца быть постоянным в отношении к творчеству.
— Инночка, поговорим о тебе. О твоей лучезарной и доброй душе.
— Возможна ли подобная исповедь? Сколько помню себя, всегда думала о других. А о себе рассказ вести, получится ли?
— Но ведь рассказывая о себе, ты в какой-то степени раскроешь образ и самого Игоря Павловича.
— Родилась во Владимирской области, в городе Коврове. Папа — сибиряк, из Красноярского края, слесарь Дектяревского военного завода, участник Великой Отечественной войны. Мама работала старшим бухгалтером леспромхоза, сестра — на экскаваторном заводе.
Хорошо училась. Занималась спортом, была кандидатом в мастера по спортивной гимнастике. Еще будучи девятиклассницей, стала преподавателем физкультурных занятий в школе. Работать начала рано. Сперва на городской телефонный станции, затем телефонисткой в Ковровской военной дивизии. Через 2 года получила перевод в Москву, в штаб военного округа.
— Вот и пересказала свою биографию, словно в отделе кадров. Но в Москву ты получила назначение, чтобы встретиться с Обросовым. Рок судьбы, не так ли? Где вы познакомились?
— Разумеется, не на территории военной зоны. Познакомились в магазине, куда заглянула к своей подруге. А Обросов, мой будущий избранник, наметил в этот день покупку огромного бильярда, по размеру подходившего разве что для клубного зала.Тут он и обратил внимание на меня. Завязался разговор. Уже через несколько фраз пригласил к себе в мастерскую.
— Предложение приняла?
— До сих пор не могу забыть реакции своей, когда вошла в его мастерскую. Это был истинный храм искусства, за дну встречу с которым можно было выйти замуж. Тем более кавалер мой «бильярдный» чуть ли не сразу сделал предложение!
— Вот где раскрылся истинный талант Обросова: он в короткое мгновение рассмотрел твою душу и необыкновенную человеческую доброту.
— Все изменилось в моей судьбе. Я окунулась в неповторимый пласт культуры. Стала много читать, да и разве можно было быть иной рядом с таким книжником, как Игорь. Тургенев, Толстой, Чехов, Лесков, Экзюпери, Астафьев, Распутин, Быков... Какие имена, какое восприятие мира! Я менялась на глазах: посещение выставок, театров, кинопремьер, ресторанные посиделки, интересные встречи. А вот к последнему совсем не была готова.
Мы принимали много гостей, в основном иностранцев — норвежцев, немцев, китайцев. Как накрывать для них стол? На русский манер или с учетом их национальной кухни? Поверить в себя помог Обросов, вселив веру, что я все могу. Проверила себя в деле, когда в буквальном смысле слова спасла вечер с японцами, использовав военную линию своей службы. Я поставила на стол корзину отменных помидоров, недоставаемых по зимнему сезону, впрочем как и все в то дефицитное для нашей страны время. Иностранцы разобрали красные шарики, как сувениры, и ходили с помидорами по мастерской, чем укрепили мой авторитет хозяйки в глазах мужа. А вот ситуацию с директрисой Токийской картинной галереи спасла Белла Ахмадулина, жена известного сценографа Бориса Мессерера — наших соседей по мастерским на Поварской улице. К встрече из напитков я подготовила виски и коньяк. Нетребовательная женщина из Страны восходящего солнца возжелала только исконный русский напиток — водку. Тут и выручила меня очаровательная Беллочка.
— Как «помидорно»-органично ты вошла в жизнь подобных приемов, которые были составной частью бурной и наполненной жизни вашего дома. А огромный бильярд, занимавший значительную площадь мастерской, тоже был органикой супружеского быта Обросовых?
— Главное, что был высокий духовный накал подобных встреч. Не могу забыть визит одного из выдающихся художников современности — Ренато Гуттузо, лауреата Международной Ленинской премии, всего обвешанного званиями, да ко всему еще итальянца.
— Он был с переводчиком?
— Нет, с супругой. Язык она наш не знала, как и мы итальянский. И Ренато плохо говорил по-русски. А когда Игорь Павлович запел «Ой мороз, мороз...», гость во всю мощь своего живописного темперамента поддержал русскую мелодию, к чему мы с его женой активно подключились. После их ухода из мастерской вечер финишировал не мытьем посуды, а подробным рассказом Игоря Павловича о месте Ренато Гуттузо в европейском искусстве и его мощном влиянии на современные течения.
— И такие послеприемные беседы с тобой не были исключением?
— Они стали органикой наших отношений.
— Он делился своими творческими планами перед началом их осуществления?
— По-разному. Придерживался позиции: если озвучить предстоящий проект, сил на реализацию его станет меньше.
Одна из сквозных тем, болью прошедшая через его станковые циклы графики и строгие минорные полотна, посвящена гибели русской деревни. Заколоченные окна покинутых молодежью домов и массовый исход сельчан к притягательности мегаполисов, зазывной городской рекламе вызывали у Обросова сердечную горечь: «Саврасовскую красоту «Грачи прилетели» я бы переименовал в «Грачи улетели». Где им приземляться, птенцов разводить? Какая сила, какое правительство вернет миру очарование наших деревень, полей, рек?»
— Смотрю на твой портрет, Инночка. Изящно, изысканно, на высоком поэтическом накале исполнен им! Как он восхищался твоей молодостью, красотой!
— Ведь сердце мое завоевывал!
— Писал с натуры?
— Да нет. Натурой он пользовался редко. Долго смотрел, запоминал, анализировал, делал небольшие почеркушки карандашом на клочке бумаги, а затем, спрятавшись от всего мирского, колдовал у холста. И не дай Бог потревожить его в этом состоянии — становился невменяемым. Вот глубина погружения в творчество!
— Образно говоря, натура на него давила, подавляла врожденную манеру собственного стиля.
— Так он написал все свои знаменитые портреты.
— Поражает то, что образы людей далекого прошлого, к примеру, Пушкина, Достоевского, Тютчева, — ничем по достоверности и манере письма не отличались от его портретируемых современников — Шукшина, Распутина, Солженицына, Ахмадулиной, Наумова...
— Писатели Борис Васильев и Василий Белов, поэтесса Юлия Друнина, актер Михаил Ульянов — всех и не перечислить. Написаны они в тиши мастерской без присутствия героев его холстов.
— Этот портретный сериал поражает достоверностью сходства, четкостью человеческих характеристик. Всегда обобщенных, глубоко индивидуальных и остро пластически решенных.
— Известный советский кинорежиссер Владимир Наумов, большой друг Обросова, кстати, сам замечательный график, попросил Игоря Павловича разрешить снять в его мастерской несколько эпизодов своей очередной картины, на что, естественно, получил согласие. Главный персонаж фильма художник, роль которого исполнял — Михаил Александрович Ульянов. Все холсты, окружавшие актера, автоматически ассоциировались с творением рук самого Ульянова. Жесткость письма обросовских полотен, суровость стиля, одним из создателей которого он принадлежал вместе со своими коллегами-единомышленниками 60-х годов прошлого столетия, соответствовали образу, вылепленному на экране талантливым вахтанговцем.
С Ульяновым Обросов очень дружил, как впрочем и со многими деятелями медицины, науки, искусства, литературы. Большинство из этих дружб и знакомств запечатлены в его выразительных картинах. Но эта тема слишком продолжительна для нашего собеседования.
Муж мой, предчувствуя свой уход из жизни, решил самолично создать мемориал захоронения себя и своих близких, чтобы «все лежали рядом друг с другом» — мама, папа, все братья! Но руководство Донского кладбища, где и был осуществлен этот проект, воспротивилось: праха отца нет, где он погиб, неизвестно, и фотографии знаменитого врача на пустом месте без пепла быть не может.
Ну что ж, поехали на место его предполагаемой гибели, символически взяли горстку земли и привезли в Москву. Идея Обросова всех объединить при жизни осуществилась только сейчас, когда сам лег рядом со всеми...
— Знаю, в вашей семейной жизни были трудности, тяжелые испытания, неизбежные, как и у всех смертных.
— Еще в молодые годы, когда наша совместная жизнь только приобретала свои очертания, я тяжело заболела. Обросов, сын великого хирурга, бросил все связи и знакомства по медицинской линии, чтобы спасти меня. Спас, продлив мою жизнь до сегодняшнего дня.
Я в полном здравии и надеюсь, что подвиг моего мужа продлится значительное время.
— Подвиг Обросова, но все же с Божьей помощью.
— Я глубоко верующий человек. Как совершенна планета, созданная Всевышним! Ну а неурядицы, на земле происходящие... Виной тому мы, люди, так и не научившиеся пользоваться величайшим благом, Им подаренным, — жизнью.
Игорь Павлович не был религиозен. Но глубоко почитал тех, кто искренне нес в себе веру. У себя в деревеньке, на своей малой родине, построил местную церквушку. Отдал батюшке свою машину, а сельским ребятам — видеокамеру, целую систему компьютеров и множество книг. Только колокола установить не успел в церковной звоннице. Дело довел до конца наш старший сын Павел.
— Финальный холст Обросова — портрет Петрашевского. Игорь Павлович всю жизнь был верен Федору Достоевскому, пытаясь разгадать тайну его литературного и человеческого феномена, а также людей, его окружавших. Одним из них был утопический социалист Михаил Петрашевский, создавший общество разночинной петербургской молодежи, готовившей в стране крестьянское восстание. 27 членов кружка были арестованы и почти все приговорены к расстрелу. Среди готовых принять казнь стоял еще совсем молодой Достоевский. Смертный приговор был заменен каторгой.
И в портрете Петрашевского Обросову хотелось найти ответ на мучивший его вопрос: чем этот человек завоевал симпатии великого русского писателя, что тот пошел на такие испытания и лишения.
— Это были трудные для меня минуты его творчества, когда муж сидел рядом, а мысли его были далеко-далеко. Он долго выходил из своего напряженного рабочего состояния. Покидая мастерскую и возвращаясь домой, Игорь Павлович еще оставался там. Казалось бы, знаешь его до мельчайших закоулков мысли. Но вот вспомнишь задумчивость взгляда мужа и молчаливую значимость его ухода в себя, понимаешь: мы находимся в параллельных мирах, стыковка которых и взаимопонимание до конца возможна, пожалуй, только в небесах...
— Постараюсь интеллигентно оборвать нашу трогательную и искреннюю беседу. Боюсь, что утомил тебя.
— Ничуть! Разве от такого разговора устанешь? Вот если ты поведешь разговор о самой трагической полосе обросовских картин, посвященных ГУЛАГу и войне 1941—1945 годов, меня хватит ненадолго, настолько Игорь Павлович расплачивался в этой работе своим сердцем.
— Могла бы одним словом, одним предложением обобщить ваши совместные годы — сложные, противоречивые, о которых не поведать в самой протяженной беседе?
— Я очень, очень любила его. Да что говорю в прошедшем времени! Я продолжаю его любить как живого. Каким он останется для меня навсегда.
Пока я останусь на земле!
Сегодня я в полной гармонии. После всех испытаний. Мечтаю о девяти внуках и внучках, по трое от каждого из сыновей. Сейчас их у меня четверо. Так что есть смысл продолжать жить и быть здоровой, чтобы достойно нести эстафету, подаренную нам всем нашим дорогим Игорем Павловичем Обросовым.

 

Леонид КОЗЛОВ