Задыхаюсь от нежности к этим годам

В этот год – 70-летия Великой Победы — им исполнилось бы ровно по 90 лет. Отцу – стрелку-радисту на штурмовике «Ил-2» и маме – будущему врачу. Война задела их, таких ещё молодых, краем. Однако пальцы руки отца от полученного ранения не сгибались до конца жизни, видимо, навсегда «прикипев» к рукояткам пулемётной турели...
Встретились они уже после войны, а потом появился и я. «В пятидесятых рождены. Войны не знали мы, и всё же...» – так гениально просто сказал мой Рузский товарищ Николай Дмитриев, отец которого тоже был фронтовиком.
Их фотографии всегда стоят на старом комоде в скромной однокомнатной квартире, завещанной ими – мне. Отец, как всегда, улыбается, а мама смотрит грустно и строго.
«Ну что, сынок, как твоя поэзия поживает?» – кажется, хочет спросить меня самая верная читательница. «Нормально, мама», – отвечаю я и кладу перед ней диплом лауреата Премии Правительства России. Но не это главное. Главное, что ежегодно рождаются посвящённые им стихи. Рождаются, как потребность дышать, как озарение свыше. Этот новый цикл «Венок от сына», уже третий за восемь лет со дня смерти матери, пришедшейся как раз на День Победы. В третий раз любимая газета «Слово» даёт мне возможность склонить голову перед светлой памятью поколения победителей. Спасибо ей за это.
А. Шацков, главный редактор
альманаха «День поэзии. ХХI век».

А МАМА УХОДИТ…
А мама уходит всё дальше и дальше.
Она поднимается выше и выше
Туда, где свирели играют без фальши
И райские яблоки ветер колышет.

Под утро – бесплотным туманом белёсым
Слетаются сны к моему изголовью.
В них мама платком кашемировым косы
Покрыла,
            и смотрит на сына с любовью.

И тихо мурлычет забытая кошка.
И мордой седой прижимается к раме.
Нам кажется с ней – вот, осталось
немножко,
Откроем окно – и отправимся к маме!

Крещенье в матёрых снегах принимая,
По месяцам-вёрстам шагаю упрямо
Навстречу беде окаянного мая,
В котором навеки останется мама.

И встав на колени, гляжу виновато,
Как тает свеча на очелье кануна.
И кажется, свет неземной от халата
Врачебного –
                бел, как надгробья парсуна.

А мать поднимается выше и выше,
И к звёздам уходит всё дальше и дальше…
И плачут дожди, выпадая на крыши.
И тянутся снеги в Шопеновском марше.

ДОРОГИЕ МОИ…
Две любимые души –
                    надо мною кружат в поднебесье.
Два хранителя дум и поступков
обычного стихо-творца.
Запорошено снегом до крыш, заповедное
наше полесье,
И не видно следов на тропинках
и всходах крыльца.

Вы далече теперь – моя мама и старый
учитель-товарищ.
Там, где вряд ли нужны, даже лучшие
строки стихов…
Одиноко без Вас… И в глазах лихорадка
пожарищ
Полыхает всё дольше – до первых
с утра петухов.

А отец, тот, что выдался удалью,
ростом и статью,
Под которым не дрогнул губительный
жизненный лёд –
Тоже в небе, которое призрачной гладью
Вышивает, не сбитый врагами его самолёт.

Дорогие мои – я годами от Вас недалече,
И уже заучил наизусть литию,
приготовил свечу.
Не печалюсь о встрече,
печалюсь о таинстве встречи
По плечу ли она будет мне? По плечу?
И звенит моё сердце, как благовест
в пост предпасхальный.
И наполнено сердце – печалью
и горькой виной,
Пережившего Вас, что ушли в одночасье
с печальной,
Но прекрасной, как детская сказка,
страной!

СУМЕРКИ
Под вечер навалится… В пору не жить.
Ухабы беды превращаются в горы.
И мытарь – летучею мышью кружит.
И входит печаль за замки и заборы.

Чадит и не плавится воска свеча.
И шелест химер прозвучал за оградой.
И звёзды не бросят на землю луча
Утешной отрадой, последней отрадой.

Читаешь синодик ушедших друзей,
А сердце стучится всё глуше, всё реже…
Россия – одна! И не будет Рассей
Средь пальм и кипящих волной побережий.

С родного погоста, за пару минут,
Стакан, огранив полукружием хлеба,
Коль скоро родные тебя позовут,
Ты должен подняться в холодное небо!

И чтобы полёта мгновенья – легки,
И встречи с грядущим не горькими были,
За всё заплати и не делай долги,
Оставь пятаки бесполезные в пыли.

Под вечер навалится… Впору не жить.
Светило ушло за леса и просёлки.
Но там, за покосами, в облаке ржи,
Кричат перепёлки, зовут перепёлки.

И зов их подхватят с утра петухи…
Со взглядом бессонным, из призрачной дали,
Ты к ним возвратишься пунктиром строки,
Певца непонятной, закатной печали.

МАЛИНО, ФИРСАНОВКА
И СХОДНЯ…
На судьбой предписанные круги
Возвращаться сызнова пора…
Рухнули снега по всей округе,
Заморозки плачут средь двора.

Малино, Фирсановка и Сходня
Вздрогнули от схода талых вод.
Что случилось? Почему сегодня,
Словно в сказке, светел небосвод?

Детства край, где всё предельно ясно
Не приемлет взрослой суеты.
Жизнь была крылата и прекрасна –
До последней, сумрачной черты…

Но на милость положась Господню,
Чтобы встретить окончанье дня,
В Малино, Фирсановку и Сходню
Выправи билет, мечту храня –
Оказаться в царстве первоцвета,
Что весною раздвигает лёд.
За которым – май, а после – лето
Непременно вовремя придёт.

Непременно, вовремя, упрямо.
Остальное – суета сует…
В том краю весны осталась мама.
И увял последний первоцвет.

ОДА МАТЕРИ
Руза, недале – Смоленщина
Там – в предназначенный час,
Самая лучшая женщина –
Мама моя родилась.

Над поредевшими клёнами,
К тучам взлетала листва,
И опускалась пелёнами
В праздник её рождества –

Алыми, жёлтыми, бурыми –
В лужи покрытые льдом.
Под небесами угрюмыми
Прятался рубленый дом…

Сколько же было исхожено
Русских, родных палестин.
Сколько же было положено
Сил, чтоб поднялся твой сын,

И подружился негаданно
Со стихотворной строкой…
В облаке белого ладана
Ты обрела свой покой…

Мама, тобою не велено
Слёзы ронять по утрам.
Я, озираясь потерянно,
Молча проминую храм.

Лягу с распахнутым воротом
В стоги, где сено свежо.
Весть мне пошлёшь – чёрным вороном,
Иль – быстрокрылым стрижом

Прямо с небесной излучины,
Там, где в садах золотых,
Женщины самые лучшие
Скрыты от взоров земных.

Самые лучшие, близкие,
Из невозвратной дали,
Светят глаза материнские
Звёздами вечной любви!

В ДЕНЬ УСПЕНЬЯ
В день Успенья: тихо, тихо, тихо
Облетают жёлтые леса.
Вызревает густо облепиха,
Падая в окно на край листа

Писчего, исчерканной бумаги
На которой пёрышком скребя,
Купленном в КООП Универмаге,
Я пишу – надеясь и любя!
И полны лесной водой колодцы,
И стоят бадейки вдоль скамьи…
Трудно с одиночеством бороться,
Если годы минули твои…

Но строка с тропой пролягут рядом
До заветных тёсаных ворот,
Где Нижегородка с кротким взглядом –
Взглядом Богоматери живёт.

Над Окою – чайкой белоснежной
Промелькнёт изгиб её руки…
Свете тихий, свете безмятежный
Пролился на таинство строки

Той, что родилась под небесами
Осенин, начавших краткий пост.
Той, что я с утра читаю маме,
Забредя с цветами на погост…

И отступит горькое сомненье.
Всколыхнут ветра тугую тишь…
– Мама, может на ЕЁ Успенье
Сына одинокого простишь?

Может быть, покуда сердце бьётся,
Разрешишь окончить жизнь в любви?..
Трудно с одиночеством бороться,
Даже если годы – не твои.

Не твои! Опередили время.
Снегопадом душу замели…
И лежит на всём Успенья бремя,
Лествицею – в небо от земли!

ЭТИ ГОДЫ
Задыхаюсь от нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо…
В нём – цвели георгины по дачным садам,
И спускалась с крыльца синеглазая мама.

И парил над верандой дощатый балкон.
И скрипели под шагом сандалий ступени.
И взлетал поутру херувим-махаон
На процветшие гроздья махровой сирени.

И бежали в торосах коры муравьи
До вершины сосны, подпирающей небо,
Охраняющей лучшие годы мои
С молоком и краюхою тёплого хлеба.

Со слюдою стрекоз, со слезами росы,
И царапиной, честно полученной в драке.
С летним зноем в канун приближенья
грозы,
И любовью навек к самой первой собаке.

Это снится всё реже, средь сyетных снов,
Где в затменье мелькают недобрые лица.
Где проносятся стаи кладбищенских сов...
Но легла на бумагу годов вереница

Тех, которых теперь не предам, не отдам.
Да не uмут они ни сомненья, ни срама…
Я несу их на холм, к заповедным цветам,
Под которыми ждёт синеглазая мама.

Андрей Шацков