«Я отрицаю отрицанье...»

В эти дни выдающийся русский поэт Владимир Андреевич КОСТРОВ отмечает своё 85-летие. Редакция газеты «Слово» сердечно поздравляет признанного мастера слова со славной датой и желает ему крепкого здоровья, благополучия, а его поэтической лире — новых вдохновенных строк.

* * *
Ликующей листвы
крутая распродажа,
Медлительный исход реки,
текущей всклень.
Здесь я всего лишь часть
знакомого пейзажа,
Случайный огонек в одной из деревень.

Здесь так понятны мне
плакучесть и текучесть,
И не страшит меня
зимы грядущей транс.
Какую бы и где
ни предвещал мне участь
Болот и журавлей
прощальный декаданс.
Я не один — со мной
И Пушкин, и Есенин.
Последняя слеза еще не утекла.
Приди ко мне и ты,
мой нежный друг осенний,
И стань ещё одним
источником тепла.

* * *
Не гасите свет. Довольно мрака.
Я приду и вам в глаза взгляну.
А в глазах голодная собака
Воет на холодную луну.
Город спит.
Всё мертвенно-прекрасно.
Пропороли брюхо кораблю.
Под луною волчьей слишком ясно
Понимаю я, что вас люблю.
Мир покрыт лазурью и глазурью,
Белый пар как ангел у дверей.
Доедим последнюю глазунью
Из мохнато-жёлтых фонарей.
Отзвенели мёрзлые ступени,
Клавиши проёмной немоты.
Пали на открытые колени
Красные базарные цветы.
Не гасите. Нет. Кругом скольженье,
И живая жизнь недорога.
Побеждает белое движенье
Русская смертельная пурга.
«Ящик» стих.
Молчат врали и стервы.
И сошла действительность на нет.
Пусть взорвутся нервы,
как цистерны,
Умоляю: не гасите свет.
В городе большой избыток мрака.
Я в глаза вам лучше загляну.
Но и там голодная собака
Лает на холодную луну!

* * *
Непродвинут я в общем строю,
Мне по жизни немногое нужно.
Я народную песню пою –
Потому что она простодушна.
Бурной страстью меня не трави,
Не буди во мне дикого чувства.
Друг, эротика меньше любви,
Потому что любовь безыскусна.
Простодушный уходит сонет –
Явлен нерв оголённой натуры,
Есть опасность,
что нежный предмет
Станет частью
простой физкультуры.
Мой гламурный, продвинутый брат,
Инвективы твои надоели.
Забери себе «Чёрный квадрат».
И оставь мне «Грачи прилетели».

МОСКОВСКИЙ ДВОРИК
Сварен суп… пора делить приварок…
…Весь заросший, чёрный,
словно морж,
На скамейке возле иномарок,
Холодея, помирает бомж.
Над скамейкою стоит ужасный
Липкий запах грязи и мочи.
И взывать к кому-нибудь напрасно:
Потеряли жалость москвичи.
Телевизор учит выть по-волчьи –
Дикторы бесстрастны и ловки.
Диво ли, что злость
в крови клокочет,
Отрастают когти и клыки?
Бомж хрипит от наркоты
иль спьяну –
Холодна последняя кровать.
Неужель я оборотнем стану,
Чтобы слабых гнать,
и глотки рвать,
И считать, что только в силе право,
Думать: что хочу, то ворочу?
Господа! Не надо строить храмы
И держать плакучую свечу.
Сварен суп. Пора делить приварок.
Падает, как саван, свежий снег.
Дворик спит. А возле иномарок
Умирает русский человек.

* * *
На бетонной площади московской
Отлитой, возможно, на века,
Бронзовый Владимир Маяковский
На буржуев смотрит свысока.
Да, была строка его крылата,
Но иначе повернулась масть.
Есть свобода у пролетарьята –
Может гегемон упиться всласть.
И опять тревожно за Россию –
Новый класс пришёл к её рулю.
Но признаюсь вам, буржуазию
Я пока не очень-то люблю.
Горько было – и сейчас не сладко.
Вороватым вызрел новый класс,
Приобретший подлую повадку
Выставлять пороки напоказ.
Обещают думские пророки
Довести Россию до ума.
Стилями «вампир» или «морока»
В Подмосковье тешатся дома.
Негодуем, трудимся, бомжуем,
Отмечаем дни великих вех,
Но покуда всё же на буржуев
Мы смотреть не будем снизу вверх.
Всё перемешалось:
сушь и влажность,
Не сошлись закон и благодать.
Скользкая всеобщая продажность
Стала на земле преобладать.
Извели почти любовь и жалость.
Посадили юность на иглу.
То, что никому не продавалось,
Продаётся на любом углу.
Выборы, парламент и свобода,
Как у всех. Но горько оттого,
Что всё меньше на земле народа,
Милого народа моего.

* * *
Я потихоньку умираю,
Сижу на лавке у стрехи
И в памяти перебираю
Друзей любимые стихи.
Я не ищу себе забаву.
Я вслушиваюсь в бытиё.
Одни друзья познали славу,
Другим не выпало её.
Но были мы одна стихия,
Но были мы одна волна.
Была Советская Россия.
Была великая страна.
Стихи друзей придут оттуда
И возвращаются туда.
Такого певческого чуда
Уже не будет никогда.

* * *
Душа, не кайся и не майся –
За то, что я другим не стал.
Да, я стихи колоннам майским
На Красной площади читал.
Как Ванька, не ломал я лиру
У всей планеты на виду.
Я воспевал стремленье к миру
И славу честному труду.
Колонны шли путём кремнистым,
И флаги красные вились.
Я был тогда идеалистом,
Да и теперь – идеалист.
Уйдя в подземную квартиру,
Равно – в раю или аду,
Я буду звать народы к миру
И бескорыстному труду.

* * *
Завершаю жизненную драму,
Веря в Вифлеемскую звезду.
К ближнепеределкинскому храму
Переулком из дому иду.
По дороге беспризорный щеник
Прихожан бесчувствием корит.
В этом храме старенький священник
Тихую молитву говорит.
Я молюсь на Бога-Человека.
Он мне указал на свет и тьму
И не дал за творческих полвека
Надоесть народу своему.
Никакой я вовсе не вития.
Плосок мир.
Ломать его нельзя.
И в меня вонзает Византия
Чёрные сионские глаза.
Вновь в тысячелетиях не лишний.
В центре мира — мать сыра земля.
Рядышком смиренное кладбище,
Где лежат мои учителя.
Глубину земли нельзя измерить,
На свечах сердечки из огня.
Я пришёл надеяться и верить.
Родина моя, прости меня!