Хранитель древностей. Человек и его дело

  Сейчас весьма популярна жизнь артистов, музыкантов, людей театра: и сами они пишут мемуары, и о них пишут, их показывают, у них берут интервью. Но о жизни искусствоведов — музейных работников — мало кто знает. И многие думают, что уж в этих богоугодных заведениях тишь да благодать и что работают там лишь скромные и непримечательные люди, далёкие от мирских страстей. Но это совсем не так.

 Музей – огромное бушующее море, где неповторимые личности сталкиваются — с искусством, друг с другом, сами с собой. Их жизнь полна страстей, их кругозор охватывает прошлое и будущее, их отношения к миру и к себе подобным сложны и бесконечно интересны. Кроме того, только в наших музеях существует невероятная преданность делу и жажда абсолютного творчества, заставляющая людей самозабвенно работать, за гроши.

Светлана Измайловна Ходжаш… Маленькая изящная фигурка, красивое лицо с точёным восточным носиком, пышные вьющиеся волосы, огромные изумрудные глаза. Но почему такое имя? Она – караимка, родом из Евпатории. А кто такие караимы? Крымские евреи? Нет, здесь всё сложнее. Это, как мне объяснял специалист, «потомки иудейских царей и аристократии», изгнанные чернью из Палестины при каком-то восстании, кажется, во II веке до н.э., потом долго блуждавшие по миру и наконец во времена Византии осевшие в Крыму и, судя хотя бы по именам, сильно «исламизировавшиеся». Во всяком случае, недавно режиссёр Марк Захаров, пожелавший приобщиться к израильтянам на том основании, что у него бабушка по отцу караимка, был изгнан из-под Стены плача в Иерусалиме: караимы «никакого отношения к истинным евреям не имеют». Ну, не имеют и не имеют…
  Отца Светланы, который был намного старше матери и исполнял до войны должность, эквивалентную мэру Евпатории, расстреляли фашисты в 1941 году. Красавица мать умерла ещё раньше. Светлана уехала в Москву, где поступила на филфак МГУ, на искусствоведческое отделение, а с 1944 года стала работать в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, в отделе Древнего Востока. Здесь она проживёт всю свою долгую профессиональную жизнь – 63 года!
  Я познакомилась с ней, кажется, на 5-м курсе всё того же отделения истории искусств МГУ, в связи с обязательным прохождением музейной практики. Попала к Светлане Измайловне и, когда впервые увидела её воочию, была поражена. Она стояла в музейной библиотеке за большим и единственным, кажется, ещё цветаевским столом, в чёрном трикотажном платье с белой вставкой на поясе. Очень эффектная и – незабываемая. Она всегда, даже в преклонные годы, ходила в туфлях на невысоких каблучках, в шикарных ювелирных гарнитурах, всегда с крупными красивыми камнями – гранатами, рубинами, халцедонами. У неё их была огромная коллекция. И, когда она говорила, всегда с полуулыбкой, чем-то напоминая рокотовских дам, её глаза сверкали, а гранаты, сапфиры и халцедоны слегка раскачивались, в них отражался, как в зеркале, окружающий мир (и вы в том числе), и казалось, что это не женщина, а миниатюрная волшебница, под обаяние, но и жёсткую власть которой вы попадали, не ведая как.
  Она всегда, до последних своих дней рекомендовалась только Светланой (или Светой). Обращаясь к людям, даже вдвое и втрое моложе её, участливо спрашивала по телефону:
  — Это Давид Михайлович? Говорит Света…
  Меня она тоже всегда величала по имени-отчеству, но я буду называть её Светланой.
 
  Только совсем недавно удалось узнать некоторые обстоятельства её личной жизни, в которую она почти никого не посвящала. Но – отдала заблаговременно, уже лет 10—15 назад, в Отдел рукописей музея ряд личных архивных материалов. Среди них оказались много фотографий известного египтолога Михаила Александровича Коростовцева и даже снимки его родителей. Оказывается, у них был роман, объясняющий, почему такая обаятельная и необыкновенная женщина долго не выходила замуж. Она ждала своего рыцаря, которому можно было бы поклоняться, — человека значительного, авторитетного. В египтологии, которой она занималась, таковым ей представлялся Михаил Александрович. Он был на 23 года старше её, и она, страстно – и небезуспешно — пыталась привлечь его к чтению папирусов и вообще к работе над музейной коллекцией.
   М. А. Коростовцев до 35 лет был моряком, но потом обратился к египтологии. Многие знают его книгу «Религия Древнего Египта», которая стала чуть ли не настольной книгой всех любящих древность. Ко времени их знакомства у него уже были и авторитет, и звания, и должность, хотя «академика» он получит только в 1974 году, за шесть лет до смерти. Его научный и творческий путь был вполне успешен, но в один прекрасный день случилось необыкновенное происшествие. Михаил Александрович, член партии с 1926 года, влюбился в обворожительную женщину, латышку, решив развестись с первой женой и вступить в новый брак. Но этому не суждено было свершиться. Перспективные востоковеды были тогда под надзором «искусствоведов в штатском». За ними бдительно следили. И когда М. А. Коростовцев подал из-за границы (к тому времени он уже почти четыре года жил и работал в Каире) запрос о разводе, ему было предписано немедленно вернуться: якобы латышка оказалась матёрой разведчицей, заарканившей в свои сети недальновидного любителя древностей. М. А. Коростовцев отказался. Тогда на советском крейсере была устроена пышная вечеринка с его участием, где он и был арестован. Семь лет он просидел в тюрьме, выйдя на волю только в 1955 году.
  С 1955 по 1959-й они везде со Светланой – и в Троице-Сергиевой лавре, и в Ленинграде, и в Армении, и в подмосковных усадьбах, а иногда – и на египтологических конгрессах за границей. Масса фотографий – вот он стоит в пальто с развевающимися на ветру волосами, вот сидит на скамейке в каком-то парке, вот идёт по аллее, везде один, и только на одной или двух фотографиях рядом с ним скромно возникает Светлана.
  Но этому союзу не суждено было осуществиться. Светлана осталась одна. От горечи и разочарований её спасала только бурная деятельность. К этому времени она приобрела большой опыт в музейном деле: составляла картотеки на уже имевшиеся египетские памятники, а музейная коллекция, основанная на собрании Василия Семеновича Голенищева, — одна из лучших в мире; приобретала новые вещи, работала с армянским материалом – свыше 400 экспонатов поступило только благодаря раскопкам в Армении, инициированным отделом Древнего Востока. К этому времени она уже многое переняла у своих учителей – руководителя её диссертации Всеволода Владимировича Павлова, с которым она вместе выпустила книгу «Ремесло Древнего Египта», и своего основного куратора – Ирины Михайловны Лосевой. Мне ещё довелось на 1-м курсе МГУ, в 1967 году, слушать лекции по искусству Древнего Востока «Води Павлова», как его называли коллеги. Это был невысокий плотный человек с большой круглой головой, восточными чертами и круглыми чёрными глазами, очень интеллигентный. На занятия его, уже тогда тяжело больного, после инсульта, хромавшего и с неподвижной рукой, водила жена, «древнеруссница» Екатерина Алексеевна Некрасова. В. В. Павлов был большой специалист в «дешифровке» этнических черт, проявлявшихся в людях от неведомых предков. Иногда он, отвлекаясь от темы, пристально вглядывался в лицо какой-нибудь студентки и спрашивал:
  — Прошу прощения, а ваши родители какой национальности?
  Впрочем, этими определениями блещет и его книга «Фаюмский портрет». Но только сравнительно недавно я узнала, что у одной допрашиваемой им студентки, Татьяны Никиташиной – на вид стопроцентно русской, русоволосой и светлоглазой, мать имела среднеазиатские корни. Как он сумел разглядеть?!
  Об Ирине Михайловне придётся сказать особо. Эта блестящая женщина, из рода Голицыных, красавица и умница, сыграла в судьбе Светланы необычную роль. Она ещё студенткой вышла замуж за Сергея Михайловича Лосева — молодого человека, отцом которого был выдающийся изобретатель, химик по основной профессии Михаил Лукич Лосев; сведения о нём есть в старом издании Большой советской энциклопедии; мать его была из рода Кавериных – писатель Вениамин Каверин фигурирует на семейных снимках. В счастливой семье Сергея Михайловича и Ирины Михайловны, где муж — известный инженер, строитель атомных подводных лодок, а мать – искусствовед и археолог, первая исследовательница древних городов на территории Армении, росли два мальчика. 1950-е годы были для них временем особого взлёта: накоплен богатый опыт, многое достигнуто, а вместе с тем ещё столько сил, впереди столько свершений! Однако случилось непредвиденное. В 1958 году у Ирины Михайловны обнаружили неизлечимую болезнь, и через год её не стало. Светлана тяжело пережила эту потерю – она вообще была очень предана всем своим и не оставляла своим вниманием осиротевшего С. М. Лосева. В 1960 году она вышла за него замуж — ей было 37, ему 60; свадебное путешествие проводили на Иссык-Куле. Через год родился сын Сергей.
  В 1964 году она перенимает бразды правления Отделом от уже тогда тяжело болевшего В. В. Павлова. С этого времени её музейное творчество достигает пика активности. Прекрасные выставки, о которых можно было только мечтать, идут целыми сериями. Это сейчас шедевры добываются неимоверными трудами и с большими интервалами. А тогда – «Сокровища гробницы Тутанхамона», «Искусство Месопотамии», «Амударьинский клад»… Всё лилось волшебной рекой, как из рога изобилия. Москва стояла в неубывающих очередях, а «Тутанхамона» как выставку исключительной ценности каждый день во избежание инцидентов закрывали, совершая обход мощной комиссией, во главе со служебной овчаркой! Не дай бог, кто-нибудь затаился бы где-то в нише и навредил!
  Принимать выставки – не очень простое дело. Нужно приготовить место для распаковки экспонатов, сидеть со специалистами другой стороны, описывая и фиксируя сохранность каждого предмета; а задолго до этого, ещё не видя вещей, часто только по фотографиям, составить текст буклета, а то и альбома или каталога для публики, а в особых случаях, которых тогда было много, и сценарий для научно-популярного фильма, и «сопроводиловку» к набору открыток или слайдов. Всё это при бешеной загруженности сотрудников и небольшом числе специалистов – ответственная (любой посетитель заметит ошибку) и, как правило, срочная, авральная работа.
  К тому же в 1960-е годы в музее была старая экспозиция, где слепки висели наряду с подлинниками. Их решено было разделить. Конечно, Цветаевский музей был задуман как музей слепков, хотя Голенищевская коллекция поступила уже при основателе, ещё в 1909 году, и именно для её подлинников был устроен специальный зал – «№ 1». В некоторых залах невозможно было убрать монументальные памятники вроде слепков с «Угла Парфенона», громадной группы «Фарнезского быка» или рельефов из дворца Ашшурбанипала в зале № 2. Готовилась новая экспозиция, для которой Светлане, в частности, нужно было пересмотреть весь фонд имевшихся экспонатов – а их было почти 8 тысяч! – отобрать лучшие и выстроить их умно и эффектно. Египетский зал, зал № 1, был задуман С. И. Ходжаш как тайное гробничное пространство, с наглухо зашторенными окнами, с искусственным светом, с представлением в дальнем углу одной из человеческих распеленатых мумий и нескольких мумий животных – для демонстрации основного погребального обряда этой великой культуры. Вдоль стен с одной стороны шли ценнейшие додинастические памятники IV тыс. до н.э., ряд которых продолжали великолепные стелы Среднего Царства, с другой – витрины, стоявшие поперёк, с мелкими вещами: погребальными ладьями, подголовниками, ушебти, мелкими скульптурами. В центре стоял чёрный с золотыми перевязями саркофаг Маху, «земледельца дома Аммона», в отдельной небольшой витрине – изумительные статуэтки Нового Царства, жреца Аменхотепа и его супруги Раннаи, «певицы дома Аммона»; напротив них у стены – знаменитый мемфисский рельеф с плакальщиками и неподалеку – бесценная ложечка из слоновой кости, в виде плывущей девушки с розовым лотосом в руках. Всё лучшее и – ничего лишнего. Витрины были специальной конструкции, с предусмотренными в нижней их части увлажнителями для деревянных вещей и осушителями для металлических. Всё сделано с помощью инженерного гения С. М. Лосева и благодаря его связям, всё продумано до мельчайших деталей. Но подготовленная с таким трудом экспозиция не была принята руководством музея. Её открыли 2 января 1969 года только благодаря случайному появлению на ней Е. А. Фурцевой, которая и одобрила зал.
  В таком виде Египетский зал пребывает и сейчас. Совсем недавно, в 2007 году возникла мысль реформировать его, разбросав некоторые экспонаты по другим помещениям, в связи с переводом памятников XIX—XX веков в Галерею нового западного искусства. У С. И. Ходжаш был совсем другой, гораздо более дальновидный план: занять весь 1-й этаж музея памятниками древности – одно крыло египетскими, другое – античными, тем более что в коллекции находится большой и ценный фонд так называемых перемещённых ценностей, вывезенных из Германии. Но этот план не прошёл, и Светлана, сопротивляясь всеми силами, не дала разрушить свою старую экспозицию.
  Она никогда, ни минуты не сидела без дела. Светлана была прекрасным организатором и «менеджером» — могла уломать любого, склонив к своим нуждам. Ей удалось создать несколько замечательных выставок. В 2002 году под её началом была организована грандиозная выставка «Путь к бессмертию», где впервые было выставлено свыше 2 тысяч древнеегипетских памятников из музейной коллекции. Были явлены миру и зрителям сотни разнообразных, столь значимых для египтян амулетов, несколько прекрасных саркофагов – ряд из них был специально отреставрирован к этому событию; чуть ли не впервые, при особом бережном освещении, была показана «Книга мёртвых», а также скульптура, рельефные стелы, маски, сосуды; всё это сопровождалось изданием большого каталога, ценность которого заключается именно в публикации разнообразных памятников музейной коллекции. Вторая грандиозная выставка, 2006 года, под названием «Маски», была задумана Светланой яркой и необыкновенной. Она объездила, сначала одна, затем с фотографом, множество музеев в Москве и Петербурге, отобрала несколько сот экспонатов, подвигла руководство музея на подготовку выставки, где красочные ритуальные маски разных народов, археологические и этнографические, должны были предстать в широком спектре их явления; конечно, прибавлялись и роскошные дальневосточные маски из числа «перемещенных ценностей» и собственно музейные древнеегипетские. Но в результате идея была исковеркана, к ней добавили случайные античные памятники и совершенно бесцветные картины, на которых фигурируют маски, – без всякой мысли и отбора. Тем не менее даже в таком деформированном виде просматривались оригинальная идея Светланы и её высокий вкус: отобранные ею маски сияли на сиренево-праздничных фонах театрального дизайнера Бориса Мессерера как яркие, необычайные фантомы. Ей удалось достать и деньги для публикации посвящённого выставке сборника – что-то около 400 тыс. рублей. Их, однако, отвергли, и сборник не вышел.
  А кроме того — она «прошерстила» чуть ли не весь бывший Советский Союз в поисках египетских памятников в разных музейных коллекциях. Тем самым она продолжала дело выдающегося египтолога Бориса Александровича Тураева, работавшего в Египетском отделе музея ещё при И. В. Цветаеве. Уже немолодая, в сопровождении опытного музейного фотографа Эльвиры Вячеславовны Большаковой, она объездила и зафиксировала множество памятников – удвоив число экспонатов, разысканных в свое время Б. А. Тураевым (теперь их стало почти 3 тысячи). На этой основе была подготовлена солидная книга, изданная впоследствии вместе с Олегом Дмитриевичем Берлевым. Этот выдающийся петербургский учёный занял в научной жизни – и жизни Светланы вообще – исключительное место. Светлане удалось привлечь его к совместной работе над египетской коллекцией — они издали собрание скульптуры, рельефов и вышеупомянутые памятники из музеев бывшего Советского Союза. Эти издания принадлежат к лучшим отечественным музейным трудам. О. Берлев прекрасно знал английский язык и самолично перевел эти труды, сделав их доступными и зарубежным учёным. Едва ли правы те, кто считал, что Светлана лишь использовала в своих целях талант петербургского коллеги. Весь материал к тому времени был уже собран и подготовлен ею для комментариев, что само по себе – огромная работа. И даже, напротив, её энергия переборола присущую О. Д. Берлеву некоторую инертность, без неё он вряд ли бы смог реализовать свой талант в такой блестящей «музейной» форме. Светлана боготворила своего соавтора и друга, скоропостижно скончавшегося в 2002 году накануне открытия «Пути к бессмертию»; ему она и посвятила уникальную выставку.
  Но, помимо всех бесконечных дел, которыми она занималась в музее, она сама по себе была неповторимой, ярчайшей личностью, в которой бескомпромиссность, преданность людям и идеям, независимость сочетались с долей восточной хитрецы, умением склонить несклоняемого оппонента в свою сторону.
  Когда я вступала в партию, меня сопровождала на экзамен в райком именно Светлана, нагрузившая зачем-то тяжёлую, почти хозяйственную сумку. Мы вошли в ярко освещённую комнату, за которой сидели умудренные жизнью старцы. Я, оробев, стала в сторонке. Светлана, переживая, но не выпуская сумки из рук, вся красная от волнения, стояла рядом. Один из старцев, высокий, совершенно лысый, задал мне вопрос:
  — Какие у нас есть обчества?
  Я, совершенно смешавшись от волнения и не понимая, в чём суть вопроса, честно сказала:
  — Не знаю.
  — Ну, как же? – в глазах экзаменатора затеплились искорки симпатии от такой наивности. – Первобытное, начал подсказывать он…
  — А, вы спрашиваете про общественно-экономические формации? – спохватилась я. И бойко перечислила.
  Старцы были довольны, а Светлана, с умильной улыбкой, тихо, заговорщически раздавала им наши каталоги, очень хорошие и солидные. Некоторым они были совершенно не нужны – одни брюзжали и брали, другие подчас резко возвращали их назад. Светлана сносила всё молча и безропотно.
  Впрочем, диапазон её темперамента был неизмерим. В те времена, когда я проходила у нее музейную практику, мы ездили к ней домой, на её квартиру по Брянской улице, тогда ещё новую, большую, хорошо обставленную. По дороге заходили в кулинарию, и Светлана покупала ромштексы, яйца, зелень к ужину. Она была рассеянной, и порой случалось так, что в сумке, где лежали её замшевые перчатки, яйца разбивались, и приходилось жарить к ужину всё подряд. Впрочем, всё равно было вкусно.
  Практика заключалась в классификации орнаментов скарабеев (докторская диссертация на эту тему будет защищена спустя почти 20 лет, в 1990 году). Мы, ползая по ковру, раскладывали карточки с наклеенными на них типами декора, а за нами бдительно следил засевший под креслом кот Васька, недавно взятый с улицы. Пока мы совещались и сортировали карточки, он выжидал, но когда руки начинали мелькать на ковре, он стремительно выскакивал и вцеплялся в них. Мы со Светланой были в кровоточащих ранах, но Василия никто и не думал урезонивать. Что поделаешь? — член семьи.
  Кроме Васьки, была ещё породистый спаниель Дорфа, красивая, с длинной шелковистой шерстью, она спала в коридоре на коврике.
  Сыну, школьнику Серёже, было тогда лет 11. Светлана, босая, переодевшаяся дома в живописное цветное платье с огромным разрезом на боку, вызвала его из комнаты.
  — Что в школе задали?
  — Стихотворение Пушкина.
  — Читай!
  Заняв выжидательную позу, она настороженно, словно предчувствуя подвох, слушала. Серёжа, совершенный вундеркинд и немного не от мира сего, гениально, с моей точки зрения, как профессиональный чтец, высоко подняв голову и выставив вперед одну ногу, начал:
   Ветер, ветер, ты могуч,
   Ты гоняешь стаи туч…
  Так он прочитал ещё одну строфу, затем наступила заминка и… пошло продолжение, но уже не Пушкина, а собственного, впрочем, довольно ловкого сочинения.
  Светлана, как пантера, бросилась на него, с грозным рыком и потоком неразличимой брани, готовая стереть его с лица земли. Сережа с плачем удалился в свою комнату. Сергей Михайлович, сидя в кресле, невозмутимо продолжал читать Humanitе dimanche. Однако через пять минут все уже мирно и весело сидели на уютной кухне и ели ромштексы. Васька и Дорфа тоже пребывали за столом, каждый на своей табуретке, со своей порцией.
  Жизнь этой семьи показалась мне совсем необычной. Абсолютно лишенная обывательской скуки и мерности, она состояла – конечно, благодаря Светлане – из катаклизмов и праздников. Праздниками бывали все счастливые события музейной жизни, особенно прекрасные выставки, на которые Светлана гордо являлась в сопровождении Сергея Михайловича, капитана 1-го ранга, орденоносца, известного человека. Сережа отлично учился, очень хорошо рисовал, подавал большие надежды. По окончании филфака МГУ он станет прекрасным переводчиком и художником-любителем, но каким! Однако Светлана была очень скромна и никогда не бравировала достоинствами своих домочадцев. На вопросы о картинах Сергея она пренебрежительно махала рукой: «Ах, бросьте, это не Рембрандт!»
  А катаклизмы – их тоже было немало. Не вынося домашней скуки, она часто брала маленького Сережу, и они плавали целый день по Москве-реке на катере. Или, например, готовясь к обеду, замечали, что хлеба нет. Светлана вызывалась сбегать в магазин. Уходила – и пропадала. Её не было час, другой, третий. Потом раздавался телефонный звонок:
  — Я в Ярославле.
  В другой раз за хлебом шёл уже Сергей Михайлович. Но и ему приходилось исчезать. Его не было день, другой, третий. Потом, включая телевизор, вдруг видели передачу о спуске на воду новой атомной подводной лодки, и в кадре – папа! В целом же бурность этой жизни задавалась Светланой, и Сергей Михайлович не раз шутя говорил, что жить с ней – всё равно что иметь торпеду за пазухой.
  Его уход был для неё трагедией. Он умер в 80 лет, до этого болел, многократно лежал в госпиталях. В день его смерти она звонила только самым близким, не рекомендуясь, без всяких вводных слов, страшным свистящим шепотом:
  — Сережа умер!
  Но ей досталось пережить и своего единственного сына. Сергей в свои 46 сделал очень много, но уже за два года до своей фактической кончины он знал о близости конца, беспокоился о своём наследии. Он погиб при странных обстоятельствах, и это был чуть ли не единственный день, когда на глазах Светланы были слёзы. Ее давно уже больное сердце получило сокрушительный удар. Однако запас её жизненных сил был столь велик, что она могла бы преодолеть и это. Тем не менее ещё одна смерть, её давнего коллеги, благороднейшего Юры (Юрия Александровича Савельева), окончательно пошатнула её здоровье. Светлана надолго слегла. Её лечили родственники, хорошие хирурги, отец и сын. Им удалось вернуть её к жизни после тяжёлого внутреннего кровотечения, но у неё, такой бесконечно подвижной, не любившей сидячую жизнь, пропало желание подниматься с постели. Или не было сил.
  Она очень много ездила в течение всей своей жизни. В те времена, когда за границу редко выпускали, она вырывалась туда всеми правдами и неправдами, потом стала ездить в командировки или за собственный счёт, копя деньги и отгулы – для чего приходилось брать бесконечные дежурства в музее. Она была в Америке, в Китае, в Австралии, во всех странах Европы, в Египте, в Ираке, в Сербии, на Сицилии. Она буквально объездила весь мир.
  Она любила природу, и в её спальне часть комнаты у постоянно открытого балкона – с гуляющей там очаровательной кошкой Маргошей и прирученным вороном – занята огромными экзотическими деревьями в кадках, в цвету. Она любила мир – всё, что за стенами домов и городов, всё, что независимо и свободно. Светлана ценила всё живое и понимала его нутром, как если бы сама была собакой или кошкой. Отдельную главу мог бы составить её рассказ о любви к животным. Заботе о них, о сострадании к ним. Она и их любила совершенно особо – без сюсюканий, но верно и преданно. Даже будучи тяжело больной и даже более того – умирающей, она поручала купить еду для животных, передавала свои последние гонорары на это душеспасительное дело.
  Она вообще любила жизнь. Своей, особой любовью, со всем её трепетом, дыханием, жаром. Она была человек совершенно особый – хотя, казалось бы, и понятный, но многие её действия, мотивы и поступки выходили за грань общепринятых норм. Она ни в коей мере не была ординарной личностью, «простым» человеком, человеком быта. Её вечно мятежный, неуспокоенный дух рвался в другие миры, и кажется, что Светлана, как инопланетянин, провела здесь, на Земле, пусть и долгую жизнь, но это лишь краткий миг её бесконечных скитаний. Она – человек природы, космоса, некий космический странник, но совсем не в понятиях модных ныне фантастических фильмов. А в смысле представления о сущности бытия. Как говорил известный историк Арнольд Тойнби, история развивается витками, и мы сейчас где-то на уровне витка, соответствующего правлению Нерона, жившего в I веке нашей эры, и потому не можем понять того, что пишет принадлежащий другому, позднейшему витку IV века, римский же автор Аммиан Марцеллин. Непонятны ни структура речи, ни смысл, ни форма, ни даже стилистика.
  Так и Светлана – я думаю, несмотря даже на общеизвестное «никто никого не знает» — осталась загадочной кометой, ворвавшейся в нашу жизнь и осветившей её нездешним светом.