slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Химеры и реалии коммунистического интернационала

Окончание. Начало в № 8—9.
  «ДЕМОН  РЕВОЛЮЦИИ»

  Среди коминтерновской верхушки горячечной активностью выделялся Лев Троцкий, будораживший всех лозунгами «перманентной революции»: «Из провинциальной Москвы, из полуазиатской России мы выйдем на широкую дорогу европейской революции. Она приведёт нас к революции мировой». В августе 1923 года он «продавил» решение ЦК партии о выделении «в помощь немецким товарищам» 300 миллионов золотых рублей. Выгребая эти деньги из российской казны, Троцкий демонстрировал своё отношение к России как к «удобрению» и «пушечному мясу» для мировой революции. 

  Пропагандируемая Троцким идея «перманентной революции» отрицала как национальные рамки революции, так и всякую национальную специфику вообще. Лев Давидович вещал: «Завершение революции в национальных рамках немыслимо. Революция начинается на национальной арене, развивается на интернациональной и завершается на мировой. Она становится перманентной до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете».
  Крестьянской России в будущей «планетарной федерации» Троцкий отводил роль сырьевой провинции и объекта эксплуатации со стороны «передового западного пролетариата». Типичный носитель западной ментальности, он выступал за безоговорочный диктат города над деревней, за «сверхиндустриализацию», которая расшифровывалась как ограбление деревни для нужд городской цивилизации.
  Всемирный масштаб своих прожектов Троцкий трактовал как законную гарантию их неподсудности, а потому присвоил себе санкцию на неограниченное насилие и право судить, какое количество русских крестьян нужно бросить в «топку истории». Точно так же он относился и к другим сословиям – дворянам, купцам, священникам, казакам. Гражданская война красными комиссарами для того и затевалась, чтобы «перемолоть» этот «исторический хлам».
  Несмотря на все старания Троцкого, мировая революция, однако, упорно пробуксовывала. Революционные авантюры проваливались одна за другой. Деньги, заработанные кровью и потом русских рабочих и крестьян, уходили в «чёрную дыру». Многим партийцам это не нравилось. Маниакальная решимость Льва Давидовича, обильно приправленная звонкой демагогией, стала их раздражать. Стремясь остудить «перманентный» пыл Троцкого, коллеги по политбюро сместили его с поста военного наркома. С этого момента политическая карьера главного певца «мировой революции» постепенно, но верно покатилась вниз.
  А начало этой карьеры для Льва Давидовича было весьма многообещающим. В октябре 1905 года, в разгар первой русской революции он стал заместителем председателя, затем председателем Петербургского Совета рабочих депутатов, познал вкус известности, о которой мечтал с детства. С юных лет ему хотелось возвыситься над всеми, он лелеял в себе ощущение собственной неповторимости и исключительности.
  До 1917 года Лев Давидович жил в эмиграции – в Австрии, Франции, США, Испании, занимаясь журналистикой и участвуя в социал-демократических съездах и сходках. Нередко оппонировал Ленину, за что удостоился от него кличек «иудушка» и «политическая проститутка». О том, что его дядя Абрам Львович Животовский был американским банкиром, Троцкий среди социал-демократов не распространялся и от дяди отказываться не собирался. Пылкие лозунги нисколько не мешали ему воспринимать революцию как отличный «гешефт».
  За границей Лев Давидович стал «своим» для германской и австрийской политической элиты. В 1905 году он вместе с международным авантюристом Парвусом прибыл в Россию, чтобы осуществить здесь план государственного переворота. Не вышло, но в тех европейских кругах, где вращался Троцкий, его политический рейтинг заметно вырос. Накануне и в годы Первой мировой войны он, выступая в роли революционера, попутно выполнял функции информатора австрийского Генштаба и одновременно агента британской разведки.
  После падения монархии Троцкий прибыл в Россию, рассчитывая извлечь максимальные дивиденды из возникшей здесь политической смуты. На то же самое рассчитывал и Ленин, обладавший к тому же финансовыми ресурсами для осуществления своих планов. В этих обстоятельствах резонов вспоминать старые споры с Ильичём у Троцкого не было – он, не мешкая, присоединился к большевикам, энергично подключился к подготовке вооружённого переворота и в итоге стал вторым после Ленина большевистским вождём.     
  Своё влияние в большевистской партии Троцкий усилил, став организатором и командующим Красной Армии. Создавая её, приказывал публично расстреливать тех, кто не хотел служить «делу всемирной революции». Он всячески подчёркивал свою беспощадность, стремился нагнать жути на всех, практикуя заложничество, концлагеря и массовые казни. Крови Троцкий не боялся, с удовольствием нося прозвище «демон революции» и гордясь своим «умением ненавидеть».
  В момент захвата власти, он, подобно Ленину и Зиновьеву, не имел никакого управленческого опыта, но не переживал по этому поводу и учил подчинённых: «Чем компенсировать свою неопытность? Запомните – только террором! Террором последовательным и беспощадным! Мягкотелости история никогда нам не простит. Пришло время уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени выискивать действительных наших врагов. Мы вынуждены встать на путь физического уничтожения всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти».
  До середины 20-х годов Троцкий чувствовал себя хозяином положения и в армии, и в партии, и в Коминтерне. Но после смерти Ленина его позиции сильно поколебались. Виной тому стал Сталин, который отверг курс на мировую революцию, выступив с лозунгом построения социализма в одной стране. Троцкий вознегодовал на Сталина, яростно доказывая, что Россия должна остаться «военной базой международной революции» и требуя сделать ставку на принуждение и устрашение, перевести жизнь страны на казарменный режим.
  Несмотря на провалы всех своих международных авантюр, «Демон» никак не хотел успокоиться: «После поражения германской революции у нас наступил отлив. Из этого отлива выросла сталинская теория социализма в одной стране, упадочная теория, которая в корне противоречит основам марксизма». Он поучал Сталина: «Мы можем победить только как составная часть мировой революции. Нам необходимо дотянуть до международной революции, достичь того, что нас возьмёт на большой исторический буксир международная революция». Считая Россию страной никчёмной и бесперспективной, Троцкий не мог и помыслить, что она способна обойтись без всяких «буксиров».
 
БЮРОКРАТИЧЕСКИЕ  «БИТВЫ»  ЗИНОВЬЕВА
  В январе 1924 года на заседании ИККИ впервые в унисон с Троцким выступил Зиновьев. До этого момента, постоянно борясь за лидерство, они не ладили между собой. Зиновьев редко говорил о Троцком без грубой ругани, однажды аттестовав его «дохлой собакой, которую больше нельзя держать в политбюро». Троцкий отвечал Зиновьеву взаимностью. Но при всей неприязни друг к другу они были единомышленниками в стратегических вопросах,  воспринимая Россию как «навоз для мировой революции». И того и другого коробило от разговоров о «возможности построения социализма в одной стране».
  После смерти Ленина Троцкий и Зиновьев попытались восстановить курс на разжигание мировой революции, вернуть Коминтерн к «наступательной» тактике. Усилились их нападки на социал-демократию, в ход пошло выражение «социал-фашизм». Европейским коммунистам предлагалось, как и в 1919 году, «не гоняться за голосами избирателей», а делать упор на нелегальную деятельность.
  Для повышения заинтересованности компартий в такой деятельности Коминтерн значительно увеличил их финансирование. В 1925 году ИККИ выделил в распоряжение зарубежных компартий более 4 миллионов золотых рублей. Больше всех – свыше миллиона – досталось Германской компартии. Французские коммунисты получили 600 тысяч рублей золотом. Смета Польской компартии выросла сразу на 140 тысяч золотых рублей и достигла 240 тысяч. Было решено погасить все долги компартий. В следующем 1926 году Коминтерн к зарубежным коммунистам стал ещё более щедрым.
  Зиновьев провозгласил курс на «большевизацию» коммунистических партий, раскрыв её как «непримиримую, пламенную ненависть к ублюдкам буржуазной идеологии и социал-демократическим предательским вождям, центристам, полуцентристам и пацифистам, допустимость любого стратегического манёвра в борьбе с врагом». Под флагом «большевизации» Зиновьев объявил войну против разнообразных уклонов в европейских компартиях. К этому Зиновьева толкала необходимость обозначить активную деятельность на посту председателя ИККИ. Проявились и его личные качества – сектантский взгляд на мир, начётничество, тяга к бюрократической раздаче директив и указаний.   
  Исполком Коминтерна, задвинув на задний план другие вопросы, начал с инквизиторской суровостью отслеживать «уклоны» у европейских коммунистов. Зиновьев педантично перечислял всех, против кого нужно было вести борьбу внутри Коминтерна: «эклектиков» Фроссара во Франции и Грациани в Италии, «теоретического ревизиониста» Лукача в Венгрии, норвежскую рабочую партию, итальянских социалистов, шведских коммунистов, правых уклонистов и носителей «пацифистских иллюзий» в Германии, Болгарии, Франции, США, «ультралевых» во всех компартиях.  
  В рабочем движении битвы Зиновьева с уклонами воспринимались как мелкая, недостойная возня, как желание подчинить всех своим распоряжениям. Командный зуд председателя ИККИ противоречил самостоятельности входящих в Коминтерн партий. Блокируя проект программы итальянской компартии, Зиновьев заявил: «Лучше, если бы эта партия довольствовалась тезисами исполкома Коминтерна, если бы отказалась от выработки собственных тезисов». Итальянских коммунистов раздражали бюрократические манеры Зиновьева, сопровождаемые нудным брюзжанием. Немудрено, что некоторые из них перешли к социалистам или примкнули к Муссолини. Так что для Коминтерна польза от затеянной Зиновьевым «войны с уклонами» была весьма сомнительна.
  Принявшая отпечаток пустопорожней канцелярщины, эта «война» была никому не нужна, кроме самого Зиновьева. Она призвана была закрасить его собственную бездарность и беспомощность. Прошло пять лет после создания Коминтерна, а главный коминтерновец толком не знал, куда его вести и что с ним делать: «Приходится прямо признать, что дело оказалось не таким лёгким, как это представляли себе руководители Коминтерна при его основании. …Наш организационный аппарат хромает, наш центр недостаточно эластичен. Мы не умеем комбинировать выступления отдельных отрядов пролетариата. Мы не умеем ещё концентрировать удар; мы не научились достаточно видеть вперёд. Мы не умеем ещё вести ударную работу с напряжением всех сил», – жаловался Зиновьев делегатам пятого конгресса Коминтерна.
  Эти жалобы заканчивались неестественным, надуманным выводом: «И, тем не менее, мы с бодростью глядим в будущее... Легко будет быть коммунистом через несколько лет, когда движение перевалит через главные трудности. Предыстория Коминтерна кончается. Начинается подлинная история борьбы пролетариата за создание Международного Союза Советских Социалистических Республик. Пройдёт пять лет, и первое десятилетие Коминтерна международный пролетариат наверняка будет отмечать в обстановке победы коммунизма».
  Зиновьев взбадривал Коминтерн тем же, чем и раньше, – обещаниями, радикальным пустословием, жреческими пророчествами под видом «научных предвидений». Как и прежде, он заклинал приход германской революции: «Курс на близкую пролетарскую революцию в Германии целиком остаётся в силе. Не только германская коммунистическая партия, но и коммунистические партии Франции, Польши, Чехословакии, Австрии, России должны готовиться к наступлению великих событий в Германии, должны готовиться к боям за власть в Германии».
  История осталась равнодушной к этим заклинаниям.
 
МИРОВАЯ  РЕВОЛЮЦИЯ  ИЛИ  СОЦИАЛИЗМ  
В  ОДНОЙ  СТРАНЕ?
  Весной 1925 года Зиновьев инициировал внутрипартийную полемику, в центре которой оказался вопрос о возможности построения социализма в одной стране. Демонстрируя свою значимость в роли теоретика, товарищ Григорий  решил указать Сталину «его место». Критикуя генсека за признание такой возможности, Зиновьев вопрошал: «Разве это ленинская постановка вопроса, разве здесь не отдаёт душком национальной ограниченности?».
  Сталина зиновьевские ссылки на Ленина не смутили. Пропагандируя идею социализма в одной стране, он для пущей убедительности и сам цитировал Ленина,  ибо исход политического противоборства между Сталиным и его соперниками во многом зависел от верно выбранной тактики. Из тактических соображений Иосиф Виссарионович никак не мог отмахнуться от «ленинского наследия», нужного ему для обеспечения своей «легитимности». Прикрываясь именем «вождя и учителя», Сталин постепенно разворачивал пропаганду теории социализма в одной стране.
  Троцкий и Зиновьев видели в этом покушение на ленинизм, ядром которого считали «отрицание любых форм национальной ограниченности». Троцкий возбуждённо доказывал: «Интернационализм Ленина – никак не формула примирения национального с интернациональным, а формула международного революционного действия».
  Жонглируя цитатами, оппоненты почти ничего не доказывали друг другу. Исписав за свою жизнь огромное количество бумаги, Ленин оставил простор для цитирования и Зиновьеву с Троцким, и Сталину. Казус в том, что сталинские оппоненты цитировали Ленина как «классика» военного коммунизма, а генсек апеллировал к речам «нэповского», «прозревшего» вождя.   
  Цитатная пикировка была рассчитана на неискушённую публику. Троцкий и Зиновьев были обеспокоены не столько «чистотой ленинского учения», сколько возможностью пересмотра подходов к России как к «удобрению для мировой революции», как к стране, приговорённой выплачивать «революционную» контрибуцию и перекачивать деньги за границу. Чтобы не допустить такого пересмотра, они не жалели слов, клеймя Сталина как «правого оппортуниста», а сталинскую теорию – как «реакционно-утопическую». Взгляды Сталина они называли «источником социал-патриотических блужданий».
  Сталин переживал за «чистые ризы ленинизма» ещё меньше, чем Троцкий с Зиновьевым. Очевидно, что он не принимал многое из того, что говорил и делал Ленин – в том числе и его веру в мировую революцию. Ещё в 1918 году на VII съезде РКП(б) не очень-то влиятельный тогда Сталин выразил скептическое отношение к возможному приходу мировой революции: «Революционного движения на Западе нет, нет фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться. …В октябре мы говорили о священной войне, потому что нам сообщали, что одно слово «мир» поднимет революцию на Западе. Но это не оправдалось». Ленин тогда был крайне раздосадован и обижен на Сталина.
  В 1924 году, когда пропагандистская машина большевиков ещё продолжала настойчиво внушать, что «пролетарская революция никогда не сумеет восторжествовать в пределах одной страны – только в международном масштабе», генсек призвал партию «не гнить на корню в ожидании мировой революции», а заняться практическим строительством и укреплением государственности. Видя, что Сталин не собирается «отменять» государство, как предписывал Маркс, сторонники Троцкого и Зиновьева повели разговоры о том, что он перестал быть революционером, погряз в местной бюрократической рутине, отказался от «священного дела мировой революции».
  Троцкий горячился: «Построение самостоятельного социалистического общества невозможно ни в одной из стран мира. Теория социализма в отдельной стране, поднявшаяся на дрожжах реакции против Октября, есть единственная теория, последовательно противостоящая теории перманентной революции. Разрыв с интернациональной позицией неизбежно ведёт к национальному мессионизму, отрывает национальную революцию от интернациональной». Переживания Троцкого были вполне обоснованы: сталинская теория означала именно «национализацию революции».
  Эта теория вызывала негодование «демона», помимо прочего, и потому, что смысловой акцент в ней смещался с понятия «коммунизм» на понятие «социализм». Если эти понятия соотнести по смыслу, то коммунизм можно представить как социализм в его предельном выражении. Но полного тождества между ними, конечно, нет. «Коммунизм» – понятие, производное от слова «коммуна». Классиками марксизма коммуна мыслилась как форма общежития с максимальной степенью обобществления, когда общим является всё – орудия производства, жилища, предметы быта, когда «отменена» семья в её традиционном виде. Коммунизм означает жизнеустройство, при котором отсутствуют товарно-денежные отношения, господствует тотальное равенство, а личные интересы полностью нивелированы.
  Понятие «социализм», производное от слова «социум», то есть «общество», означает приоритетность общественных интересов над частными. Конкретные формы и градации такой приоритетности могут варьироваться. Социалистическое устройство общества не оппонирует ни динамике развития, ни бытийному многообразию. Социализм оппонирует капитализму – социальной модели, базирующейся на всевластии капитала, денег, прибыли, на господстве частных, эгоистических интересов, на убеждении, что всё на свете продаётся и покупается. Поскольку очевидно, что есть ценности, которые нельзя купить ни за какие деньги, постольку понятно, что «чистый», «стерильный» капитализм – такая же утопия, как и коммунизм в его законченном выражении.
  История знает разные варианты социализма. Его элементы присутствуют в любой стране, находя выражение в различных общественных фондах, пособиях по безработице или уходу за детьми, пенсиях, стипендиях, бесплатном образовании, социальной медицине, содержании приютов. Социализм способен уживаться с использованием рыночных механизмов, хотя и ставит пределы их воздействию на общественную жизнь.
  Сталинский социализм принял жёсткий, сверхцентрализованный вид, в отдельных фрагментах напоминая военный коммунизм. Но и такой социализм не устраивал Троцкого тем, что отвергал всеобщую уравнительность. «Идеалом» Троцкого являлась планетарная обезличенная казарма, которую он и называл «коммунизмом» и которая могла быть достигнута лишь насаждением механических шаблонов и обрубанием всего, что в них не вписывалось.
  Считается, что Сталин выиграл политическую схватку с адептами мировой революции только потому, что был непревзойдённым мастером политических интриг и «разводок». Разумеется, для того чтобы взять партию под свой полный контроль, ему приходилось искусно лавировать и продумывать изощрённые тактические схемы. Однако этого было явно недостаточно для полного успеха – его главным условием была поддержка со стороны партийной массы. Сталин такую поддержку получил: на XIV съезде РКП(б) за его политическую линию проголосовало 559 делегатов, а за Зиновьева и его напарника Каменева – только 65.
  Надеясь вернуть политическое влияние, Зиновьев и Каменев заключили политический союз с Троцким. Эффект этого шага оказался обратным тому, на что рассчитывали оппозиционеры: они были накрыты плотным валом критики. «Мы не ожидали, что поцелуют, – жаловался Зиновьев. – Но, конечно, мы ожидали другого тона». Позиции Зиновьева пошатнулись и в Коминтерне: в ноябре 1926 года VII пленум ИККИ лишил его должности председателя Коммунистического Интернационала. В этот момент история Коминтерна как «штаба мировой революции», по сути дела, закончилась.
  На XV съезде РКП(б) Сталин громил Троцкого, Зиновьева и Каменева как одну команду. Съезд исключил их из партии. В отличие от слабовольного Зиновьева Троцкий не стал искать компромисса со сторонниками Сталина, назвав их «тупой бандой ничтожных бюрократов, предавших революцию», и заявив, что когда он, Троцкий, получит власть, то они будут расстреляны: «Да, мы сделаем это. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но вы не смеете. А мы посмеем…».
  К тому времени поддержка Сталина внутри партии увеличилась, что легко объяснимо. Подавляющее большинство народа было озабочено прежде всего проблемами своей собственной страны, не имея никакого желания становиться заложниками утопической химеры по имени «мировая революция». Сталин и опирался на эти настроения, и выражал их. В своём ближайшем окружении он высказывался о коминтерновских активистах как о «нахлебниках, живущих за наш счёт». К началу 30-х годов «кремлёвский горец» выяснил пути оттока денег из страны, нашёл доступ к информации о заграничных счетах «ленинской гвардии» и о хранившихся на них суммах. Оставалось вернуть российские деньги из иностранных банков. Задача была трудной, но выполнимой.
 
КОМИНТЕРН  
И  ДИПЛОМАТИЯ
  При Зиновьеве Коминтерн практически не подчинялся дипломатическим задачам СССР. Наоборот, советская дипломатия во многом зависела от решений Коминтерна. Георгий Чичерин, возглавлявший наркомат иностранных дел, пытался «достучаться» до большевистских вождей, жалуясь на то, что НКИД по штатному расписанию был в сотню раз меньше, чем Коминтерн: 3 тысячи дипломатов против 300 тысяч работников системы Коминтерна. К тому же на дипломатов постоянно навешивали коминтерновские функции. В статье с красноречивым названием «Диктатура языкочешущих над работающими» Чичерин писал: «В Турции вся компартия служит в наших учреждениях; в Берлине весь актив партии сидит в наших учреждениях: это форма финансирования партии».
  До середины 20-х годов дипломатическое ведомство Советского Союза мучилось необходимостью совмещать подготовку «мирового революционного штурма» с политикой «мирного сосуществования с капиталистическим окружением». С этим «окружением» нужно было торговать, чтобы удержать на плаву советскую экономику. Приходилось старательно делать вид, что наркомат иностранных дел не имеет ничего общего с Коминтерном, и тот существует будто бы сам по себе, а советское правительство никакой ответственности за него не несёт.
  Ситуация выглядела нелепо. «Замаскировать» Коминтерн было нереально хотя бы потому, что он являл собой раздутую структуру, куда, помимо исполкома и его местных представительств, входили Профинтерн, Спортинтерн, Крестьянский Интернационал, КИМ, Международная Ленинская школа, Коммунистический университет национальных меньшинств, Коммунистический университет трудящихся Востока, Коммунистический университет трудящихся китайцев, военные школы, Межрабпом, Межрабпомфильм, Международный женский секретариат, радио имени Коминтерна, Международное объединение революционных писателей, Антиимпериалистическая лига, Международное объединение революционных театров, Комитет друзей СССР, Интернационал квартиросъёмщиков и т.д. Структура Коминтерна являлась нелёгким бременем для советского бюджета, и вовсе не случайно белоэмигранты, ностальгируя по России, употребляли выражение «иго Коминтерна».
  На рубеже 20-х – 30-х годов Сталин, занимаясь укреплением своей власти,  ещё не покушался на напыщенную коммунистическую риторику, напуская тумана на реальное положение дел. Однако курс на строительство социализма в одной стране означал, что усилия будут тратиться в основном на решение внутренних задач. Нужда в огромных средствах на индустриализацию не позволяла Сталину отвлекаться на экспорт революции. В соответствии со сталинским курсом Коминтерн должен был превратиться в «филиал» кремлёвского правительства.
  Генсек остановил растаскивание казны, проводившееся под флагом мировой революции. Он внятно дал понять, что практике бесперебойной раздачи денег на нужды зарубежных компартий приходит конец. Политбюро ЦК РКП(б) приняло ряд постановлений, призванных умерить аппетиты коммунистических вождей в европейских странах. Смета ИККИ была сокращена на четверть. В 1927 году политбюро приняло знаковое постановление, в назидание другим «страждущим» поставившее на место верхушку норвежских коммунистов: «Товарищу Яглому указать, что выставленная норвежцами цифра – 2 миллиона крон безвозвратно и 3 миллиона взаимообразно – есть шантаж, о чём Яглом должен отдать себе отчёт».
  Прозрачным указанием на то, что распределение прав между Коминтерном и партийно-государственным аппаратом теперь будет осуществляться по-новому, стала четырёхлетняя пауза между пятым и шестым конгрессами Коминтерна. До пятого конгресса делегаты съезжались в Москву ежегодно. При Сталине такая практика была признана неоправданной и неэкономичной.
  Зиновьев и Троцкий долго держали Сталина на солидной дистанции от Коминтерна, и впервые реальное участие в его работе он принял только осенью 1923 года. Паузу между пятым и шестым конгрессами генсек использовал, чтобы вникнуть в дела и планы Коминтерна, понять скрытую от посторонних глаз кухню, где варились хитроумные финансово-организационные комбинации.
  Прежде чем собрать очередной конгресс Коминтерна, Сталин хотел «очистить» руководящие органы коминтерновского аппарата и компартий, так или иначе затронутых борьбой между троцкистами и сталинистами, то есть между коммунистическими доктринёрами и национал-большевиками.
   К июлю 1928 года многие последователи Троцкого и Зиновьева были выведены из ИККИ и зарубежных компартий. Тогда и был созван шестой конгресс Коминтерна. Он поставил перед зарубежными коммунистами задачу: всеми способами защищать Советский Союз от возможной агрессии. По сути, на компартии возлагалась обязанность быть проводниками внешнеполитических интересов СССР. Этот факт тут же чутко зафиксировал Троцкий, находившийся в тот момент в казахстанской ссылке: «Коммунистический Интернационал низводится теорией национал-социализма на степень подсобного орудия, полезного для борьбы против военной интервенции».
  На конгрессе говорилось о важности активизации работы Коминтерна в колониальных и полуколониальных странах. В такой постановке вопроса просматривались внешнеполитические цели Советского Союза, нуждавшегося в преодолении дипломатической изоляции, в обеспечении геополитического влияния и в широком развитии внешнеэкономических связей. Отношение к колониям и полуколониям Коминтерн формулировал теперь без ультралевых загибов. Азиатским и латиноамериканским компартиям вместо диктатуры пролетариата предложили идею рабоче-крестьянских правительств. Троцкий так отреагировал на это: «Стремление Коминтерна навязать восточным странам лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, давно и окончательно исчерпанный историей, может иметь только реакционное значение: он противопоставлен лозунгу диктатуры пролетариата и политически содействует растворению пролетариата в мелкобуржуазных массах».
  Недовольство «демона» шестым конгрессом подогревалось тем, что в его решениях троцкизм был заклеймён как «контрреволюционная платформа». Против Троцкого и его взглядов выступили такие авторитетные деятели из числа зарубежных коммунистов, как Э. Тельман, В. Коларов, Г. Димитров, П. Тольятти, М. Торез, С. Катаяма, О. Куусинен, и другие.
  Повестка дня шестого конгресса Коминтерна была согласована с наркоматом иностранных дел, что отразило принципиально новые политические реалии: Коминтерн превращался в инструмент внешней политики СССР. Советская дипломатия в то время наращивала контакты со всеми странами, распространяя пакет предложений по всеобщему разоружению.
  В европейских столицах, где была свежа память о «боевом рычании» зиновьевского ИККИ, эти предложения принимались с недоверием. Особый скепсис инициативы Кремля встретили у англичан – в Лондоне помнили, как Зиновьев запугивал европейский истеблишмент: «Два-три года понадобятся, чтобы вся Европа стала советской. У вас ещё есть отсрочка – потом вы будете уничтожены». В 1926 году, когда в Великобритании проходила забастовка горняков, Коминтерн оказал забастовщикам поддержку, позволившую им несколько месяцев не спускаться в шахты: из СССР для них было перечислено более 10 миллионов золотых рублей. Действия Коминтерна привели к разрыву дипломатических отношений и торгового договора между Англией и СССР.
  МИД Британии на советские предложения о всеобщем разоружении ответил без политеса: «На протяжении прошлых лет вся советская внешняя политика строилась на разжигании вооружённых восстаний, которые приводили бы к гражданским войнам во всех странах. Нам нужно знать: собираются ли Советы теперь прекратить вмешательство в дела других стран?».
  Чтобы растопить лёд отчуждения в отношениях с другими странами, советской дипломатии потребовались огромные усилия. В сентябре 1934 года Советский Союз был принят в Лигу наций, получив постоянное место в главном совете этой международной организации. К этому моменту международная обстановка заметно накалилась. Вспыхивали захватнические войны: итальянцы оккупировали Абиссинию, японцы – Маньчжурию. В Германии к власти пришёл Гитлер. Проповедуемая им идеология нацизма смыкалась с курсом на мировое господство Германии. В 1934 году Германия заключила межгосударственный договор с Польшей, направленный против Советского Союза. В этих условиях главной задачей советской дипломатии становилось обеспечение безопасности страны. В мае 1935 года СССР подписал соглашения о политической и военной взаимопомощи с Францией и Чехословакией. При этом партнёрам Советского Союза были даны гарантии о политическом невмешательстве в их внутренние дела со стороны Коминтерна.
 
НЕУДАЧА  БУХАРИНСКОГО  ПОВОРОТА
  После снятия Зиновьева должность председателя ИККИ была упразднена, создавался политсекретариат, которому отводилась роль коллективного органа. Исполнять обязанности главы политсекретариата стал Бухарин, поддержавший Сталина в противостоянии троцкистско-зиновьевскому блоку.
  Бухарин выступал за планомерный рост экономического потенциала СССР, предлагал не форсировать развитие промышленности, не спешить с «экстренными» мерами в отношении крестьянства. Создавалось впечатление о Бухарине как о взвешенном и реалистичном политике. Но оно было обманчивым: в Коминтерне Бухарин сохранил ультралевую фразеологию, бичуя «примирительное отношение к реформистам», призывая к «решительному изживанию парламентского кретинизма и левых блоков». Речи Бухарина на тему мировой революции мало отличались от речей Троцкого. Бухарин провозглашал: «Мы признаём международный характер русской революции, которая является составной частью революции мировой. Мы признаём и другую аксиому, гласящую, что окончательная практическая победа социализма в нашей стране без помощи других стран и мировой революции невозможна».
  Бухарин написал «Программу мировой революции», выдержанную в тональности, характерной для периода военного коммунизма. Ему пришлось вставить в текст «Программы» тезис о возможности победы социализма в отдельных странах, о чём попросил Сталин. Для Бухарина добавление этого, на его взгляд, сугубо тактического тезиса не имело принципиального значения: он был уверен, что развёрнутое хозяйственное строительство в СССР не только не тормозит движение к международной революции, а напротив – укрепляет её материальную базу.
  Троцкий, не признававший никаких доводов, оправдывавших «соединение несоединимого», писал: «Программа Коминтерна, созданная Бухариным, делает безнадёжную попытку примирить теорию социализма в отдельной стране с марксистским интернационализмом, который неотделим от перманентного характера международной революции».
  В феврале 1928 года девятый пленум ИККИ усилиями Бухарина одобрил решение о «левом повороте», в котором легко угадывались мотивы всё той же «мировой пролетарской революции». Сталин к «левому повороту» Коминтерна отнёсся прохладно. А поскольку генсеку не нравились бухаринские подходы и к внутренней политике, он разошёлся с Бухариным и в стратегии, и в тактике.
  Сталин выступал за «чрезвычайные» меры в деревне. Сторонники Бухарина усматривали в «чрезвычайщине» проявления «неотроцкизма». Формально они были правы, но в реальности дело обстояло сложнее: Сталин частично вернулся к методам военного коммунизма, но при этом отбросил идею мировой революции, подвергнув ревизии прежние стратегические цели. По его логике, старая тактика должна была работать на новую стратегию.
  Бухарин был верным ленинцем и искренне верил в идеалы коммунизма. Разойдясь с «коварным византийцем» в концептуальных вопросах, он решился на борьбу с ним, вступив для этого в контакт с опальными Зиновьевым и Каменевым. Те оказались слишком ненадёжными партнёрами, предав огласке антисталинский настрой Бухарина. К тому же организационный потенциал Бухарина явно уступал возможностям Сталина. Бухарина обвинили в «правом уклоне внутри партии», на него полилась массированная критика, и в итоге он был лишён руководящей должности в Коминтерне.   
  В ИККИ бразды правления перешли к сталинскому соратнику Молотову, который сразу же занялся разграничением функций Коминтерна и наркомата иностранных дел, делая это с позиций теперь внятно доминировавших государственных интересов.
 
«ЦАРСТВО  ОДИНОКОГО  ВЕПРЯ»
  Троцкий, в отличие от Бухарина свободно «читавший» логику генсека, не только не обнаружил в сталинском политическом курсе «неотроцкизма», но и обвинил Сталина в «компрадорском перерождении». В данном случае он не ошибался, не понимая лишь того, что «перерождение» Сталина было по-своему закономерным и диктовалось не столько личными качествами генсека, сколько конкретными историческими условиями.
  Проницательный Василий Шульгин, будучи монархистом и противником коммунизма, ещё в 1920 году напророчил неизбежность поворота большевиков от марксистской ортодоксии к новому варианту «царизма»: «Мертвящий коммунизм будет эпизодом, уйдёт в теоретическую область, в глупые слова, в идиотские речи, его сдадут в музей, а жизнь войдёт в старое русло при новых властителях». Тогда он писал, что имя нового «царя» пока не известно, и ясно лишь то, что им будет не Ленин и не Троцкий: «На этих господах висят несбрасываемые гири – они не могут отказаться от социализма (Шульгин имел в виду коммунизм. – Слово.), они ведь при помощи социализма схватили власть. Они должны нести этот мешок на спине до конца, и он их раздавит. Тогда придёт Некто, который возьмёт от них их «декретность», их решимость принимать на свою ответственность невероятные решения, их жестокость. Но он не возьмёт от них их мешка. Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. У него нижняя челюсть одинокого вепря…».
  Сталин и оказался тем Некто, приход которого предсказал Шульгин. «Красный цезарь» стал править с помощью строгой директивности и жёсткого контроля по выполнению указаний на всех этажах административной лестницы.
  Троцкий в изгнании негодовал по поводу «вырождения партии», ссылаясь на своего единомышленника Адольфа Иоффе: «Решающее большинство партии гораздо больше заинтересовано в назначениях и повышениях, чем в вопросах теории или в событиях международной революции. В нашей политике они видят донкихотство». От себя Троцкий добавлял: «Бывшие помещики, капиталисты, адвокаты включились в государственный аппарат, а кое-кто и в партию. К ним надо прибавить огромное число обывателей, которые, убедившись в крепости советского государства, устремились на ответственные должности. Вся эта огромная и разношерстная армия стала естественной опорой термидора».
  Троцкому явно не хватало объективности: в партию и на госслужбу принимались и многие выходцы из рабоче-крестьянской среды. Сталин отдавал им предпочтение перед остальными, подчёркивал свою близость к ним. Поддержала Сталина и часть инженерно-технических кадров, полагавших, что мобилизационная экономика открывает возможности для крупных технических проектов, не выполнимых без концентрации государственных средств.
  На пленумах ИККИ ещё произносились фразы о «назревании нового тура войн и революций», а Сталин уже умерял революционный энтузиазм в своей партии. Он заговорил о том, что большевистская власть является фактической наследницей царского режима. Георгий Димитров законспектировал в своём дневнике высказывания Сталина, относящиеся к 1937 году: «Русские цари сделали много плохого. Но они сделали и одно хорошее дело – сколотили огромное государство. Мы получили это государство в наследство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство как единое и неделимое не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся. Каждый, кто попытается разрушить единство социалистического государства, – заклятый враг народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага. Будь он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью».
  В 1936 году была принята новая Конституция СССР, ставшая открытым вызовом трубадурам мировой революции: в ней о «революционных боях» не было сказано ни слова. Выражение «мировая революция» вообще ушло из языка официальной пропаганды. Реабилитировались понятия «родина», «отечество», «патриотизм», в 20-е годы употребляемые в негативном, ругательном смысле. Восстанавливалось преподавание отечественной истории в школах и вузах. Стали положительно оцениваться многие деятели русской истории и культуры.
  В марте 1936 года в интервью американскому журналисту Рою Говарду Сталин назвал идею мировой революции «трагикомическим недоразумением» и «чепухой». Троцкий в эмиграции возмущался: «Зачем же в таком случае существует Интернационал?», назвав Сталина «могильщиком большевизма».
ЗАКАТ  КОМИНТЕРНА
  Понятно, что Коминтерн не мог остаться в стороне от происходившего в СССР и в мире. Кардинальный перелом в его стратегии и тактике произошёл после установления в Германии гитлеровского режима. В мае 1934 года исполком Коминтерна возглавил верный соратник Сталина болгарин Георгий Димитров. Кроме него, в руководящие органы Коминтерна вошли Молотов, Мануильский, Морис Торез, Пальмиро Тольятти и другие люди, которым Сталин полностью доверял.
  Была проведена структурная реорганизация Коминтерна, ликвидировались многие коминтерновские подразделения – потребители бюджетных денег. Были разогнаны все учебные заведения ИККИ, не исключая и Ленинскую школу. Изменился механизм взаимодействия между политбюро ЦК ВКП(б) и ИККИ. Теперь ни одно серьёзное решение не могло быть принято Коминтерном без согласования с политбюро.
  Состоявшийся летом 1935 года седьмой конгресс Коминтерна утвердил тактику народного фронта, нацеленную на развёртывание массовой борьбы против фашизма, противодействие которому объявлялось приоритетной задачей, означавшей отказ от социалистических революций в пользу демократических правительств.
  Димитров предложил изменить методы руководства компартиями со стороны Коминтерна – ослабить директивность, предоставить зарубежным коммунистам самостоятельность, учитывать своеобразие условий в отдельных странах, не допускать шаблонного подхода и подмены конкретики общими положениями и трафаретными формулами.
  Эти новации вызвали резкое недовольство Белы Куна, видевшего в них окончательный отход от идей всемирной революции. Кун выступил с критикой лидера французских коммунистов Мориса Тореза, успешно осуществлявшего в своей стране тактику «народного фронта». Торез был обвинён в отказе от диктатуры пролетариата. Сталин встал на сторону своего соратника Тореза. Бела Кун был арестован и по приговору трибунала расстрелян. Эту участь разделили Яков Ганецкий, Христиан Раковский, Иштван Бирман, Ян Берзин и другие видные интернационалисты.
  Чтобы обосновать ликвидацию активистов мировой революции из числа иностранцев, Сталин заявил, что через Коминтерн в СССР проникают шпионы и диверсанты. В декабре 1935 года секретариат ИККИ принял постановление, в котором говорилось о «преступно небрежном отношении некоторых компартий к даче рекомендаций для перевода в ВКП (б), что привело к проникновению в ВКП(б) шпионских, диверсионных и классово-враждебных элементов». Один из руководителей Коминтерна Мануильский написал письмо в НКВД, требуя провести серию мероприятий «против проникновения в СССР шпионов и диверсантов». Предлагалось исключить любые возможности для нелегального перехода советских границ со стороны «поляков, финнов, латышей, литовцев и эстонцев как партий, неблагополучных по провокации»; ограничить приезд политэмигрантов в СССР; запретить всем организациям, кроме специальной комиссии при ЦИК СССР, решать вопросы, касающиеся въезда и пребывания в СССР иностранцев; провести специальную проверку всех политэмигрантов, находящихся на советской территории; «принять меры к высылке из СССР политэмигрантов, которые, не будучи больными, систематически уклоняются от работы и паразитически живут за счёт МОПР».
  После этого 15 тысяч политэмигрантов, находившихся в Советском Союзе, подверглись тщательной проверке со стороны НКВД. Для многих она заканчивалась арестами и судами. Из аппарата Коминтерна были уволены около сотни сотрудников. Димитров и Мануильский просили ЦК ВКП(б) помочь Коминтерну в подборе новых работников. В своём письме они указывали: «В прошлом аппарат Коминтерна укомплектовывался преимущественно за счёт кадров иностранных компартий, особенно нелегальных, располагавших большими эмигрантскими резервами в СССР. Опыт показал, что такой способ укомплектования аппарата Коминтерна в нынешних условиях опасен и вреден».
  В марте 1937 года Сталин получил письмо от венгерского коммуниста Варги, который, описывая обстановку в аппарате ИККИ, отмечал: «Ненависть к иностранцам свирепствует. Иностранцы без разбора рассматриваются как шпионы. Эта всё более расширяющаяся ненависть к иностранцам вспыхнула вследствие массовых арестов иностранцев. Находящиеся на свободе в Советском Союзе кадры вследствие массовых арестов деморализованы и обескуражены. Распространяется опасная атмосфера паники. Даже честнейший иностранный революционер не может быть уверен в своей свободе. Многие вследствие постоянной боязни стали полусумасшедшими». Стоит отметить, что сам Варга избежал политических репрессий. Впоследствии, став академиком, он занял высокое положение в Академии наук СССР.
  Во второй половине 30-х годов Коминтерн мало напоминал ту организацию, которую создавали Ленин, Троцкий и Зиновьев. Коминтерн, отступив от идеологии мировой революции, окончательно превратился во вспомогательное орудие советской внешней политики. Сметы расходов Коминтерна из года в год сокращались.
  Сталин был готов без особого волнения «разменять» Коминтерн на геополитические преимущества для СССР, что с особой отчётливостью проявилось при подписании пакта о ненападении с Германией в августе 1939 года. Димитров в своём «Дневнике» законспектировал сталинские указания, прозвучавшие в те дни: «Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. Война идёт между двумя группами капиталистических стран за передел мира. Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если бы руками Германии было бы расшатано положение Англии. Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались».
  Очевидно, что к подписанию пакта с Германией советскую дипломатию вынудили неумные политические манёвры правительств Англии и Франции, стремившихся направить гитлеровскую агрессию на восток. Советскому Союзу просто не оставили выбора. Понятно, что резкая смена политических установок СССР и Коминтерна вызвала отток людей из компартий европейских стран, но для Сталина это не имело большого значения: для сохранения геополитических преимуществ, открывшихся после советско-германского пакта, он готов был вообще отказаться от Коминтерна. В апреле 1941 года «кремлёвский цезарь» впервые озвучил мысль о возможности роспуска Коминтерна.
  Однако имелось обстоятельство, не позволявшее торопиться с таким роспуском: Коминтерн уже служил государственным интересам СССР, являясь испытанным источником разведывательных кадров, нужных советским спецслужбам. При нём существовала тайная лаборатория по изготовлению нелегальных паспортов и других нужных разведчикам документов. Немало коммунистов из Германии, Италии, Франции, Чехословакии, Югославии и других стран прошли подготовку на специальных курсах по разведывательному делу и ведению диверсионной войны.
  Опыт этих курсов сильно пригодился, когда вероломный Гитлер начал войну против Советского Союза. С началом войны главной задачей Коминтерна стала борьба против гитлеризма. 24 июня 1941 года Димитров отправил письмо руководству компартии Англии, в котором разъяснял: «Не надо изображать вероломное нападение германского фашизма на СССР как войну между двумя системами – капитализмом и социализмом. Советский народ ведёт отечественную войну в защиту своей страны против фашистского варварства, не навязывая никому своей социалистической системы». В директиве ИККИ зарубежным компартиям подчёркивалось: «Болтовня о мировой революции оказывает услугу Гитлеру и мешает международному объединению антигитлеровских сил».  
  Коминтерн взял на себя организацию движения Сопротивления в Европе. Оно как нельзя лучше вписывалось в военно-политические расчёты советского руководства. 30 июня 1941 года Вячеслав Молотов заявил Димитрову: «Каждый час дорог. Коммунисты должны везде предпринимать самые решительные действия в помощь советскому народу. Главное – дезорганизовывать тыл врага и разлагать его армию». Исполком Коминтерна взялся за радиопропаганду, направленную на оккупированные немцами и японцами страны.
  Наступивший после Сталинградской битвы коренный перелом в ходе военных действий на советско-германском фронте открыл путь к Победе Советского Союза в войне, высветил перспективы превращения его в мощную державу, в ключевого игрока мировой политики. На фоне этих обстоятельств Коммунистический Интернационал был распущен. Это произошло в мае 1943 года.
  Вопрос был решён на заседании политбюро в кремлёвском кабинете Сталина. Описывая это заседание, Димитров рассказал, как глава ВЦИК Калинин попытался предотвратить роспуск Коминтерна, заявив, что его руководящие органы нужно «переселить» в Лондон. Коллеги по политбюро подняли «всесоюзного старосту» на смех. Сталин на том заседании заявил: «Мы переоценили свои силы, когда создавали Коммунистический Интернационал, и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее его существование будет дискредитацией идеи Интернационала, чего мы не хотим. …Компартии, входящие в Коминтерн, обвиняются в том, что они являются якобы агентами иностранного государства, и это мешает их работе среди широких масс. С роспуском Коминтерна этот козырь выбивается из рук врагов».
  Ликвидируя Коминтерн, Сталин демонстрировал мировому сообществу свой разрыв с «классическим» марксизмом, с идеями мировой революции и свою готовность проводить традиционную политику разделения сфер влияния на планете. Геополитические позиции Советского Союза ставились выше, чем теоретические догмы.

Сергей РЫБАКОВ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: