«Всегда над нами – власть вещей…»?

«Всегда над нами – власть вещей…»? – задумывались известные русские поэты в самом начале XX века, в частности Иннокентий Анненский, которому и принадлежит данная строка. Слово «вещь», имея в отечественной культуре несколько значений, заставит любого читателя вспомнить и про отдельные предметы, изделия, и про произведения искусства. Будучи вынесено в заглавие художественной книги, оно, конечно, пробудит мысль и об уверенности автора в собственных силах. Провокативна для читателя уже сама возможность быстро перепроверить объявленное качество этой небольшой книги, тем более что чаще всего в последние годы стихотворцы отличаются завышенными претензиями.

Однако автор нас продолжает удивлять. Оказывается, он предлагает нам не просто стихи, а «поэтические инсталляции» – таков жанровый подзаголовок его «Вещи». Читатель понимает: с ним играют всерьёз и по-крупному, сознательно заявляют правила, требуют внимания и сотворчества, а не только оценки. Ему автор предлагает готовый чужой художественный визуальный ряд и оригинальную стихотворную (уже свою) реакцию на этот ряд (преимущественно в восемь-двенадцать строк). Тем самым читатель приобщается к процессу сотворчества, открыто втягивается в него, соотносит собственные и авторские возможности, эмоции, сопоставляет свой и чужой опыт. Совпадая, он получает удовольствие, а не совпадая, ищет точки соприкосновения – активизируясь, переживая, соревнуясь.
Можно сказать, что Александру Новопашину (а именно он выступает здесь в качестве автора) не хватает собственных лирических ситуаций, скрытых стимулов для словесного творчества, и поэтому он ищет их вовне – в художественном фото. А можно сказать иначе: он конструирует нового современного героя, мир которого чрезвычайно визуализировался, переполнился самыми различными вещами, и герой хочет упорядочить этот мир, установить с каждой вещью прямой субъективный контакт, прорваться через этот «потребительский мир» к самому себе, предъявить сконцентрированную до стиха одухотворённую эмоцию, сказать открыто и всем: это мы, это наше психоаналитическое зеркало. В нём, в зеркале, всё естественно и вещественно, всё связано и проверяемо: детство, любовь, малая родина, родители, труд, память, благодарность, судьба, война и мир, земля и небо. Я – здешний, я – русский. Поэтому так органично достраивается словом Александра Новопашина заполнившее всё чёрно-белое пространство изображение десятка «луковых кос», развешенных на стене:
«Заплетая луковые косы
На закате солнечного дня,
Улыбалась милому сквозь слёзы,
Голову бедовую склоня.
Наливались новой жизнью грозди,
Сладостным предчувствием маня…
И однажды сын у мамы спросит:
Ты одна придумала меня?»
Эта условная взаимосвязь троих людей (мужчина – женщина – сын), положенная на полуфольклорный, казалось бы, канонический язык, просвечивает драму и идиллию народной жизни, её повторяемость и нерушимость, её мечтательность и предусмотрительность, её общность и конкретность. И главное – сопричастность к ней автора и читателя.
Переворачиваем страницу книги (а в ней стихи расположены по алфавиту – от А до Я) и читаем текст «Морожена», сопровождающий фотографию престарелого в штопаной телогрейке сухонького, но ещё физически крепкого мужчины, бредущего мимо чужого палисадника с неначатым стаканчиком пломбира:
«У деда Евсея
Весёлая жизнь –
Ни пашет, ни сеет,
Живёт – зашибись!
В худой телогрейке,
С ушанкой на лбу.
Богатства Евсейке
Уже ни к чему…
Цигарку закурит,
Морожену съест.
Не надо другую,
Коль Родина здесь».
Сопричастность к судьбе не известного никому россиянина, чувство мудрой самодостаточности жизни с её субъективной логикой и правотой не дадут частушечному стиху морализаторски указать на возможные альтернативы существования, удержат автора в рамках классического гуманизма. Зато текст, достраивающий до целостного образа фото «Ножички», полон живой свободной иронии современного человека, немало знающего о построении глобального мира:
«Песочный круг земли,
Расчерченный на страны,
Делили, как могли,
Бросая нож карманный.
Империи росли,
Колонии стирались…
Политики Земли
Без дела оставались».
Конечно, чтобы текст с малой стиховой массой естественно работал с читателем, нужны и техничная неточная рифма (например, распахнут – лопаты, нарекания – руками я), и неожиданные острые концовки, и оригинальные эпитеты (зажмуренная тишь, растрогавшийся ветер), нужны и психологически опознаваемые наблюдения («Вот с гладиолусами школьник / Никак не может дрожь унять»; «Маминой кофточки всполохи нежные / С чёрной, от папиных брюк полосой»; «буханка / прижалась щербатой щекой к целлофану» и т.п.).
Но Александр Новопашин умеет и взорвать этот узнаваемый предметный мир укрупнённым и колористичным образом, не теряющим своей эмоциональной сложности: «И смотрит вслед растерянная ёлка / Глазищами накрашенных гирлянд». Классическое филологическое образование (автор окончил Тюменский госуниверситет) позволяет Александру Новопашину обеспечивать стратегический замысел «Вещи» необходимой культурой слова. Не случайно он выходит к своему читателю уже с третьей книгой стихов. Что ж, будем ждать четвёртую книгу поэта из Тюмени, города ассоциирующего в сознании страны с «нефтяными качалками», о которых автор столь же естественно и понимающе не мог промолчать:
«Лбом с размаху стуча что есть силы,
На коленях поклоны творя,  
Нефтяные качалки молились
На бескрайних снегах января.
И Земля отдавала из сердца
Черной нефти дремучую кровь.
А качалки, не в силах согреться,
В ноги кланялись ей вновь и вновь».
На презентации «Вещи» в родном городе автор немного смущённо сказал: «Мы все Новопашины – из деревни, от земли, от корней». И этому веришь.

Сергей КОМАРОВ,
доктор филологических наук,
профессор Тюменского государственного университета.