Времена года

Фомкин Александр Ильич — народный художник России, кандидат искусствоведения, профессор Московского государственного художественного института им. В.И. Сурикова. Родился 8 сентября 1924 года. 
Умер в 1999 г. (В этом году ему исполнилось бы 90 лет.)
Он — из когорты первых выпускников Московской художественной школы (1944). Окончив школу,
по рекомендации известного художника С.В. Герасимова был принят в художественный институт
им. В.И. Сурикова без экзаменов. «Музыкальная живопись» — так отозвался через несколько лет о диссертационной работе А.И. Фомкина его научный руководитель, народный художник СССР К.Ф. Юон.

Я любил бывать у него в мастерской, рассматривать картины и этюды, развешанные по стенам; слушать суждения о художниках, и, конечно же, всегда хотелось увидеть его новые работы. Встречались мы не так часто, как того бы хотелось, но всегда сердечно. Я бывал у него один. Иногда приезжал с друзьями или знакомыми. Он радовался гостям. А мне хотелось, чтобы как можно больше людей узнали о замечательном художнике Александре Ильиче ФОМКИНЕ, который в современной русской реалистической живописи как никто знал и понимал природу.
От его пейзажей, будь то летние работы или этюды, написанные на натуре зимой, трудно оторваться. А его знаменитые цветы?

Сколько раз доводилось мне слышать от посетителей его мастерской:
— Боже, какая красота! Какая красота! — И оборачивались, ища взглядом художника.
Александр Ильич молча разводил руками и улыбался, когда чувствовал искренность сказанного. Лести не терпел и, если слышал её, мог резко осадить…
Желающих приобрести его работы было, судя по всему, достаточно. Для некоторых он делал повторения. За этой работой я иногда заставал его в мастерской. Одно из повторений есть и у меня — его знаменитые «Ландыши».
Он был очень гостеприимен.
Приедешь, а на разогретой сковородке шипит деревенское сало, жарится свинина. Из открытой кастрюли с горячей картошкой валит парок, на столике лежит нарезанная колбаса, лук, чёрный хлеб, красные помидоры, стоят гранёные стаканы. Рядом – отложенная хозяином газета «Советская Россия».
И начинались наши бесконечные разговоры о жизни, живописи, книгах…
Родился Александр Ильич в Орловской области, в небольшой деревне Елизаветино.
— Кругом просторы, — говорил он. — Ржаные поля. Семья многочисленная. Я из детей последний. Полная свобода.
Он умолкал, уходя в воспоминания, и через какое­то время продолжал:
— Годы были очень трудные. Начало тридцатых. Голод. А в Орловской области было особенно трудно. У нас нет ни речки, ни лесов, где человек мог бы подкормиться. Мы, деревенские ребятишки, знали все травы, которые можно есть и которые есть нельзя — ядовитые. Всё кругом наполнено жизнью и жизнью очень интересной. Поход в лес — это событие. Лес у нас маленький, но сказочный. Идти далеко...
Природа, казалось, доводилась ему деревенской роднёй, и он говорил о ней, как о ближайшем родственнике.
Именно Александр Ильич первый начал настаивать на том, чтобы я написал книгу об Александре Иванове.
— Его у нас не понимают, — с жаром говорил он. — А ведь в России не было и не будет сильней художника. Да что в России, в мире сравнить Иванова не с кем, — на секунду умолкал и добавлял — разве что с Микеланджело. Мирового значения художник. И ни одной толковой книжки о нём…
Народный художник России, профессор Суриковского института, он был предан своему делу донельзя.
Как­то признался:
— Придёшь из института в мастерскую усталый, пустой, руки опускаются. Ничего не хочется. Придвинешь холст, возьмешь кисточку, разбавитель… Раз тюкнул, другой, третий, и вот оно — пошло… Шишкин как говорил? Нет гениальных художников, есть трудолюбивые.
Однажды я рассказал ему, как после окончания школы, любя живопись и, как Суриков, не расставаясь с карандашом (кажется, и просыпался с одной только радостной мыслью, что вот сейчас снова могу рисовать), я поехал поступать в Суриковский, совершенно не зная ни правил, ни законов, действующих при поступлении. Думая по дороге, что если на экзамене придётся писать натуру, научусь на месте, глядя, как пишут соседи.
Где­то, едва ли не при входе, меня остановил какой­то мужчина. Был ли он преподавателем, не знаю. Попросил показать привезённые этюды и, посмотрев, сказал:
— Езжай обратно. Тебе здесь делать нечего.
Я так был задет за живое, что тут же решил никогда больше не приезжать в этот институт.
Слушая меня, Александр Ильич, слегка разгоряченный выпитым, ткнул вилкой в горячую картошку и, явно сердясь на моего обидчика, спросил:
— Ты, Лев Михалыч, его в лицо помнишь?
Я покачал головой и на всякий случай поинтересовался:
— А что?
— Что… Надо бы ему морду набить…
Мне тогда подумалось, встреться тот человек Александру Ильичу, несдобровать бы ему.
Вместо Суриковского я через несколько лет поступил в Литературный институт. Но любовь к живописи так и осталась, кажется, первой любовью. И потому, наверное, появились позже короткометражные фильмы о русских художниках, книги о Шишкине, Александре Иванове, Третьякове…
Эта моя любовь к живописи и подкупала, похоже, Александра Ильича...
Зимой 1995 года мы снимали телефильм об Александре Ильиче Фомкине. Его потом часто крутили по разным каналам. Видимо, живопись Александра Ильича пришлась по душе телевизионному начальству.
Вскоре после съёмок, в канун Нового года, играли с ним в шахматы. (Он был азартен в игре.)
— Коварный вы человек, Лев Михалыч, — говорил он, смеясь, видя, что проиграл фигуру.
И вдруг серьёзно, без перехода:
— А вы верно в прошлый раз сказали: что в детстве человек видел, то всю жизнь изображает. — И через паузу — Ещё вы говорили, почему у меня пейзажи без людей? Вот мой ответ: когда люди — это уже не мой пейзаж…
Он обожал Ивана Ивановича Шишкина. Через несколько лет в Союзе писателей России обсуждали мою книгу о Шишкине. <…> Помнится, Александр Ильич, взяв слово, сказал:
— Человек русский, я имею в виду того, кто любит природу, знает её и живёт среди природы, он не может не боготворить Шишкина. Люди же, которые далеки от природы, которые в городе по асфальту бегают, для них Шишкин не художник. Для них он что­то ненужное. Как­то у нас в институте даже об этом заговорили. Я очень активно выступил… Шишкина понять, это жизнь духовную понять русской семьи, той же Елабуги, в которой он родился. А духовность у таких отрицателей не в чести…
Не могу не привести здесь слова единственного в своё время православного профессора МГХИ имени В.И. Сурикова Николая Николаевича Третьякова:
«Самое произвольное истолкование получило за последнее время понятие живописности. На практике цветовое богатство колорита, свойственное русской живописи, драгоценность чистого цвета подменяются замутнённой, зачастую подчёркнуто тусклой гаммой. И такая мнимая живописность возводится в своеобразный принцип художественного обобщения! В этих условиях простые и ясные по форме, откровенно традиционные этюды и картины (точнее, этюды­картины) Фомкина приобретают особенное значение. И не только в качестве примера мастерства. Современный человек чаще всего живёт в отрыве от земли и сельской природы, среди шумной суеты и городской нервной сутолоки. Он забывает о том, что существует и небо, и тишина полей, и дивные виды вечно движущихся речных вод, и отрадный покой лесов. Фомкин принадлежит к тем художникам, искусство которых помогает людям возвращаться в мир природы…»
Вот уже более двадцати лет нет среди нас Александра Ильича Фомкина.
На мое счастье, у меня есть подаренные им три его работы. Ещё сохранились листки, вырванные им из блокнота с написанными по моей просьбе записками о природе. Приведу их, не изменяя, в память об Александре Ильиче:
«Говорить о зиме в городе даже нет желания. Вечно сырые улицы, политые какой­то жидкостью с солью, не доставляют радости.
В деревне зима не потеряла своих прелестей. А оттепели, которые теперь бывают чаще, чем прежде, не портят впечатления о зиме и её красотах. В зимнем лесу всегда сказка. Рассказывать об этом трудно. Надо побывать зимой в лесу. Тогда и рассказы, и картины будут вызывать очаровательные воспоминания. Когда подумаешь, в какое время года лучше в лесу, то трудно отдать чему­то предпочтение. Зимний лес в своём очаровании неповторим…»
* * *
«Весна рано начинается, а особенно в лесу. Когда я впервые увидел цветущий орешник, то никак не мог поверить своим глазам, и казалось мне, что это какая­то несуразица. Тогда мне было неизвестно, что орешник цветёт, когда в лесу ещё сугробы. Вся земля ещё покрыта толстым слоем снега. Большие серёжки цветущего орешника удивляли меня, но когда я увидел нежно­розовые мелкие цветочки, а кругом сугробы снежные – сразу было трудно понять и поверить увиденному. Честно говоря, я воспринял это, как случайную аномальность в природе. А ведь я много писал зимой в лесу, но не обращал внимания на цветущий орешник и серёжки считал цветами. Вот так природа удивляет всю жизнь, если станешь к ней присматриваться».
* * *
«И до поры цветущих ландышей ещё много чему будешь удивляться, бродя по лесу. Увидишь много чудес. Из­под сугроба появляются кустики брусники, настолько зелёные и свежие, что трудно поверить в их реальность. А как начинает расти папоротник? Что говорить — каждая травинка целый чудесный мир. Если добавить к этому ещё птиц. И какая из них когда прилетает и начинает петь?
Весенний лес – это цветы и птицы. Кому досталось счастье познакомиться с этим, считайте их самыми счастливыми людьми, потому что жизнь у них стала во много (раз) богаче.
И вот пора таинственного ландыша и фиалок. Поёт соловей. Много прекрасного весной. Пожалуй, весна — самая богатая пора года своими восторгами».
* * *
«Вот как весна промелькнула, то лето, как и зима, можно сказать, тянется долго.
Летом в деревне жизнь для художника как бы замедляет своё течение. А если лето ещё и хорошее, солнечное, то иногда кажется, что всё остановилось и повисло в знойном воздухе. Только жужжание пчёл и шмелей, перелетающих с цветка на цветок, напоминает о том, что не всё ещё остановилось в жизни.
И хочется вместе с Пушкиным повторить: «Ох, лето красное! Любил бы я тебя!..»
* * *
«Если говорить о природе с желанием как можно больше и лучше сказать, то надо взять Пушкина и переписать к себе его слова, его пейзажные моменты. Никто короче, образнее и полнее Пушкина не написал о природе.
Кто лучше Пушкина сказал об осени?
«Унылая пора! Очей очарованье!...»
Да, действительно, бесконечный восторг от общения с природой!
Если весной лес звенит, наполненный множеством птичьих голосов, то осенью — тишина. Только изредка слышна грустная, тихая, незатейливая песенка синицы, да прошуршит падающий с дерева лист. Под ногами золотой ковёр».
* * *
«Я счастлив, что не лишил меня Господь тех бесконечных радостей от общения с природой, которые наполняют жизнь восторгом.
Глядя на загадочный цветок ландыша или на небесную бирюзу незабудок, начинаешь понимать всю никчемность нашей бесполезной земной суеты.
В любом случае жизнь промелькнёт! Но жизнь в общении с природой будет окрашенной и наполненной радостью. А жизнь в суете промелькнёт пустой бесцветностью или, вернее, бесцветной пустотой».
Как тут не согласиться со словами этого замечательного мастера.

 

Лев АНИСОВ