Виват, арефьев!

Если бы сегодня были живы Пётр Великий и Благоверный, непобедимый флотоводец Фёдор Ушаков, они, узнав о возвращении из кругосветного плавания на барке «Крузенштерн» писателя Вадима Арефьева — второго писателя в истории российского мореплавания (первым был И.А. Гончаров 200 лет назад, создавший прекрасный роман «Фрегат «Паллада». Замечу, что Иван Александрович Гончаров прошёл только половину кругосветки, но за то его именем назван остров!), они воскликнули бы: «Виват, полковник! Россия по-прежнему демонстрирует миру силу и дух морских традиций!»

Представьте, дорогие друзья, себя на парусном барке, на котором 34 паруса, и ты приписан к команде и должен, обязан выполнять все команды, положенные по корабельному уставу в любую непогоду, в любой шторм, и так 311 суток!
Мы никак не можем научиться у других народов уметь видеть подвиги своих сыновей, дочерей. Я убежден, будь на месте Вадима Арефьева представитель другого народа, о нём бы слагали поэмы, его физиономия не сходила бы с телевизионного экрана.
Хочу поздравить — хотя и с запозданием — от имени ВСЕХ писателей России, патриотов, кому дороги, близки преемственность великих исторических традиций Отечества, с благополучным возвращением на любимую, многострадальную Родину Вадима Арефьева!

 

Ямиль МУСТАФИН.

Канарская тележка
На Канарские острова, где находился «Крузенштерн», я добирался со значительным грузом. Помимо собственного багажа, почти на год плавания, надо было отвезти ещё и сотню футболок с эмблемой «Рос-
оборонэкспорта». Короче говоря, и вес, и объём моей поклажи был приличным. Когда мы прилетели в аэропорт Тенерифе, для перевозки этого груза к такси потребовалась тележка. Казалось бы, все просто – подходи и бери так же, как у нас в Домодедово, откуда мы улетали. Но не тут-то было.
Все тележки в канарском аэропорту оказались скованными цепочками. Чтобы отсоединить одну от другой, требуется в специальный замок вставить монету достоинством в один евро. Хорошо, что со мной летел мой товарищ, у которого эта монета нашлась в портмоне. А если бы её не было, то пришлось бы мне бегать и менять стодолларовую купюру. Если учесть, что ни английского, ни испанского языка я не знаю, то повозиться пришлось бы основательно. Среди многих достопримечательностей этого центра мирового туризма наиболее яркое впечатление на меня отчего-то произвела именно эта тележка.

Католические свечи
На канарском острове Тенерифе я побывал в католическом храме. Я зашёл туда из любопытства – интересно было своими глазами увидеть, что собой представляет западная европейская церковь. Никогда раньше не был. Однако уже при входе туда стало неуютно. Причиной тому послужили церковные свечи. Они оказались... электрическими. Перед статуями католических святых стоял ящик, в который и были вмонтированы ряды этих самых свечей-светильников. Под каждой из них в этом ящике была прорезь, чтобы опускать туда монеты. Чем больше монет опустишь, тем, наверное, дольше будет гореть лампочка-свечка.
Глядя на этот свечной ящик, мне почему-то вспомнились автоматы для газированной воды. Бросишь копейку – вода без сиропа, бросишь три копейки – с сиропом.

Страна
перелётных птиц
Когда мы приехали в российское посольство в Уругвае, то первое, что узнал я об этой стране, – это смысл её названия. Уругвай переводится с индейского языка, как Страна перелетных птиц. Правда, красиво? Сказал всего лишь одно слово: «Уругвай», и целая картина перед глазами. Но нам и говорить ничего не надо было. Мы пришли в Монтевидео, по-нашему, осенью. На дворе был ноябрь. В южном полушарии – это как у нас весной, в мае. Все утопало в яркой молодой зелени. Солнце сияло так ярко, как я нигде и никогда раньше не видел.
— Здесь нельзя ходить без солнечных очков, — то и дело повторяли нам сотрудники посольства. – И обязательно надо использовать крем от солнца. Сгореть можно в пять минут. Монтевидео – это же самая южная столица в Южном полушарии. Надо быть осторожным. Тут самый высокий процент заболеваний кожи у людей.
Но осторожным быть не хотелось. Представляете?! Конец ноября, а вокруг все просто полыхает от молодой зелени, лазурного неба, искристого моря. И главное – как поют, как щебечут на все лады уругвайские птицы.
— Как же чудесно у вас тут поют птицы, — восторженно сказал я сопровождавшему нас сотруднику посольства.
— Это, конечно же, хорошо день, два, три, ну, неделю послушать. А потом тишины захочется. Они ведь тут почти круглосуточно поют. И спрятаться просто некуда.
Недели через две мы покинули Страну перелетных птиц. Экзотическая и приветливая страна – осталась за кормой. О ней теперь хорошо и приятно вспомнить или рассказать кому-нибудь. Рассказать о том, как там хорошо и красиво, и ещё о том, как приятно потом возвращаться домой.
Староверы в Уругвае
Не раз во время нашей стоянки в Монтевидео я слышал то от кого-нибудь из посольских сотрудников, от представителей агентирующих фирм или от разного рода торговцев, которые во множестве вились вокруг нашего судна, о том, что в Уругвае живет община русских староверов. Узнал я и о том, что живут они не близко – километров за 300 от города. А поскольку паспорт моряка разрешал отъезжать от места стоянки судна не более чем на двадцать миль, то есть около 40 километров, то повидаться с ними особой надежды я и не питал. Хотя стоянка в порту у нас была долгая – почти две недели находились мы в Уругвае. Но, признаться, не рассчитывал я на то, что получится увидеться с этими необычными земляками. А хотелось. Хотелось и поговорить – как, мол, живётся им за тридевять земель от своей исконной родины. Хотелось услышать, насколько сохранили они родной язык. Да просто увидеть – во что одеты, каковы черты лица. Короче – насколько сохранили они себя в этом дальнем-предальнем южном полушарии. Но я понимал, что шансы практически нулевые. Что это – почти невозможно.
И вот эта встреча состоялась. После очередной прогулки по ослепительно солнечному Монтевидео я возвращался на судно. Я уже сидел на катере в компании моих товарищей и минут тридцать ждал, когда нас доставят на «Крузенштерн». Само наше судно стояло на рейде – в двух милях от порта – на якоре. Я сидел и думал, что это какая-то странная задержка. Обычно-то мы всегда своевременно – минута в минуту – отправлялись. А тут – стоим и стоим. А было жарко. Особенно внутри этого небольшого катерка.
— Это мы, наверное, посольских ребят ждем, — заговорил кто-то из моих попутчиков. – У них там делегация за делегацией к нам. Туда-сюда только и ездят. «Крузенштерн» у нас здесь вроде как министерство иностранных дел. Все каких-то гостей водят и водят. Наши паруса им показывают.
И вот они появились. Мать и дочь. Ульяна Павловна и Софья Андреевна. Я сразу их узнал. Нет, не то чтобы по имени-отчеству. Просто я сразу понял, что они – это те самые наши русские староверы. Думаю, что все их узнали. Да и не узнать их было просто невозможно. Русые волосы. Длинные традиционно-русские светлые сарафаны. Характерная вышивка. И дело даже не в этом. А просто – фигуры, лица. Это были женщины какой-то особой стародавней стати. И — глаза. Широко открытые, спокойные, полные достоинства глаза...
И вот мы на судне.
— Здорово тут печет у вас, — сказал капитан-наставник Геннадий Васильевич Коломенский. Ему, видимо, выпала миссия сопроводить необычных гостей по судну, и надо было как-то завязать разговор.
— А вот жарко-то, то круто повернуло, — ответила Софья Андреевна. – Но вот, сейчас, дождь прошёл. На прошлой неделе. Да и на этой неделе был дождь. Оно как-тось здесь быват пройдет, а к нам-то придёт — дён на второй да на третий. У нас позже быват дождь.
— А берёзки тут растут у вас? – включился в разговор мой товарищ и коллега Володя Кирюхин — наш пресс-атташе, как называют его на судне.
— Нет. Кустарник у нас тут, как сказать, терновник растет, а не берёзка.
— А церковь у вас деревянная?
— Деревянная.
— А из чего её построили? Из какого дерева?
— Из эвкалипта, наверное. Здесь большинство — дерево строевое – из эвкалипта... Ёлки — садят. Каку-то ёлку садят, одну. Её – для бумаги. Её – сдают в Испанию. Вот — эта вот — ель. Потом, вторая ещё есть. «Сирийская», или ещё как-то её зовут. Она тоже годится для постройки. Но её очень мало. Её даже в другие страны вывозят. Большинство – эвкалипт.
— Давайте посмотрим с вами наш судовой музей, — предложил Володя Кирюхин.
— Ну, посмотрим. История тут у вас — в живом состоянии.
Из разговора на ходу.
— Да. Тут у нас всюду живая история.
— Ну, вот, когда мы поедем в Россию, побольше узнаем. Живы, будем. Оно не так-то дорого и выходит – поехать туды.
— А вы уже бывали в России?
— Никогда. Интересно, но… Помоги, Господи. Счастливы будем, дак. Мои родственники, недавно, из Бразилии — ездили в Россию. Оне бывали там везде – у наших. У меня там есть двоюродный братанник и две сестры – Анки. Тётка наша померла уже. У неё рак был в крови или в костях. Что-то такое. Но она ещё – не так чтобы…. Не так и много было лет ей. Болесь своё взяла. А дети её живут там. Там целый посёлок есть.
— А как называется этот посёлок?
— Не помню. На Амгуни. Река – Амгунь. Посёлок.., не помню. Забыла. Я не писала, так – не помню… Берёзовое. Деревня – Берёзовое.
В это время к нам присоединилась телевизионная группа «Звезда».
— Хотели бы вас наши телевизионщики снять, — обратился Володя Кирюхин.
— А не велено нам себя показывать. Это — не разрешается. Я от себя не могу ни разрешить, ни запретить. Но наша религия – не разрешает. Вы простите нас за это.
— Нет. Это вы нас простите за то, что мы обратились к вам с такой просьбой.
— Ничё, ничё. Это можно – спрашивать и разговаривать. Это всё можно.
Мы вошли в судовой музей.
— Это крокодил?
— Да. Это все подарки. Крокодила подарили на Кубе во время визита.
— В Боливию вам надо заплыть. Там… Порт есть в Боливии. Почему – нет? В Боливии не были?
— Нет. Там не были.
— У меня родственники в Боливии живут. Дочки – там.
— То есть по всему свету родня? И на Аляске, наверное, есть кто-то?
— Есть. На Аляске у меня – тётки, братанники. Моей маме было 80 лет. Сейчас сестры ее проживают в Канаде, и в Оригоне живут. Одна там осталася. И на Аляске – две осталися. Все оне уже поумирали. И дядя – мамин брат – один всего остался. Восемь девок, один я.
— А как фамилии у вашей родни? Вот Вы – Черемнова…
— Мамина фамилия была Маркишева. А так, у нас в посёлке – Павлов есть фамилия — мой братанник. Берестов, Чупровы, Ефимовы. Ну, а мои дети – не Черемновы, а Бочкарёвы. Потому что мой муж был – уругваец. Он – русский же. Бочкарёв. А моя свекровка была – Футина. Она – нерусская. Она другой какой-то нации. Белорусы… А – Бочкарёвы – они как казаки были какие-то.
— А вы, видимо, сибиряки коренные?
— Нет. Почти что так. Потому что моя бабушка, дедушка – они из Сибири были. Из Красноярска были. Качкаровка – деревня. Они — из Качкаровки были. Когда, этот, ходил – Дерсу-Узала – он был в ихней деревне. И дядя Сидор – моей бабушки брат, он был небольшой – он его помнит. И я, здесь – в Монтевидео – фильм увидала «Дерсу-Узала».
— Это про встречи с Дерсу-Узала нашего русского писателя-путешественника Арсеньева?
— Да, Арсеньева. Капитан Арсеньев. Он был не просто капитан. Он экспедицию возглавлял. Его так называли – «капитан». Я дома – там приехала – и рассказываю. А он (дядя Сидор. – Ред.) – говорит, что ты фильм увидела, а я сам его видал – в Кочкаровке. Это, скажем, оттедова – ещё звали Кочкаровка. Город – Красноярск был. Там — ишшо ить были деревни. Только я не помню, как называются. А потом, когда перешли в Китай-то, пришли в Харбин. В Харбине жили. Но — не в городе жили, а своим участком – тоже жили. Там уже поселки были – с названиями китайскими. Какие – сейчас уже не помню – как называли их. Видишь, а раньше, хотя и в России, хотя и в Китае – куды избрали место: переселяют и живут. И – всё. Пошли – все оставляют. И – пошли. Всё-таки нам сказали – какие вещи нам можно взять. Так же – и в Китае было. Когда мы поехали — в Китае — там тоже началось такое… Немножко – не по нам, наверно, было. Я маленькая была. Мне три года было. Нас взяла организация — всемирная. У нас своего средства — не было.
— Это, наверное, Международный Красный Крест?
— Ага. Нас – вёз. Довезли нас до Гонконга. И в Гонконге – тогда оттуда выбирали место – куды поехать. Кто – уехал обратно в Россию. Кто – поуезжали в Австралию, в Новозеландию, Бразилию — Парану. Вот нас – привезли в Парану. Тут я, немножко, помню – что с «Камеона» нас сгрузили — посадили в муравьятники; где нас искусали. Ни палатки, ничего не было. Но, потом, палатку – натянули. Свою же. У нас была, эта…сами пряли, ткали изо льна. И вот – льняная палатка. Под ней, не знаю как, но жили.
— А нет ли какой-либо книги воспоминаний о вашей жизни, о вашем пути? Не написано?
— Не думаю. У нас – из нашенских – писателей не было никого. А так, никогда, нигде…
— А, просто, историю не собираете? Какого-либо музея у вас нет?
— Нет, ни чё нет. У нас так живут — знашь, если бражка есть – выпить – выпьют, погуляют. Ну, пришел день рабочий – работают. А чтобы, чем-нибудь – такое.., интересовались? Никого, абсолютно, ничего.
— А какие-то предания?
— Нет. Живут так – как им сдались. Или же по-старинному, как-то всё. Так – как раньше было: «право-лево» – не знали, «сено-солома» – только и знали. Так же – и у нас сейчас. Дети, скажем, образования не имеют никакого. Он, тебе, выскочит – накричит чего-нибудь – и пошёл себе. А не учёные. По-испански – не учёные совсем. Мои дети – учёны по-испански. Потому – что я жила (в испанской среде. – Ред.) – то у их свое образование есть. Мой сын недавно вышел – на телевизоре. Приехали так же – с бухты-барахты. То – в Монтевидео, пока был – по всему Уругваю показали. То – все благодарили его образование. Что – не учёный – и знает – что ответить.
— Это сын Николай?
— Нет, Гавриил. У меня – Николай и Гавриил. Но Николай — старший сын. Он, кактось, немножко, или же стесняется, и как-то – не может. А тот – он, кактось, больше так – открытый. Ему – 22 года. Он – высокий такой. Почти два метра. Красивый парень.
— В маму, наверное, пошёл?
— Рабочий. Мой муж оставил нас, когда ему было 17 лет. Ушёл от нас. Он нас просто обворовал, ушёл от нас. Мы остались — без ничего. Ни крыши у нас своей не было. До сих пор нету дома своего у нас. Но люди мене помогли. Мы купили участок земли – 45 гектар. Там есть домик. Нужно крышу только перекрыть. И всё ещё — не можем. Нужно собрать деньги. Нужно – тысячу долларов на крышу. Но дети стали работать. И, кактося, я на их гляжу – они два брата – они сто гектар обихаживают. Обихаживают – вдвоём. Они ни – это, как сказать, – лишнего ни с кем не имеют разговора. Они – меж собой: «Давай, Коль, вот так сделаем. Вот так – сделаем. А давай, вот так сделаем». И у них как-то само стало – как, что. Как, чего – лучше? Они сами догадываются – как и чего сделать – как хорошо. Как – вот это? Вот, они всё, знашь, сами стараются. Уже без отца живут. И отец наш – остался…. За четыре года семьдесят тысяч долларов прогулял. Пришёл теперь – проволоки городит. А нас оставил – без ничего, без денег. Без — ничего. Но, мы, слава Богу, помаленечку, всё равно работаем…
— Какая непростая судьба-то у вас. Как не просто было вам подниматься.
— Очень трудная судьба. Очень трудная. Моя жизнь произошла – я, как какой-то, всё, работник в семье. Когда мне было 17 лет, мы потеряли отца. Из деревни – из нашего посёлка – никто не разговаривал по-испански. Одна я говорила. А я – не учёна нигде. Я так – родом. И давалось – скоро. Я научилась по-испански говорить с людями. Значит (в смысле – в семье насчитывалось. – Ред.), моя бабушка была – моего отца мама. У неё – дочка – больная эпилепсией была. То, значится – я открыла торговлю. Продавать и с чакры вести. Или – зелень, или – яички, или – сметану, творог – всё такое…
— С чакры – это учёт?
— С чакры – это с участка. То, я зачла этим тогда торговать. Бабушке – продавала. Себе. И бабиному брату – вот – дядя Федос, который здесь. Они бездетные были. Имя — (в смысле – всем им. – Ред.) продавала. Потом — братану моему. Тяте моему – мы «тятей» зовем по-старинному – отца. У их тётка была ишшо. Для всех. Соберут меня – с пятницы. Дюжин сто – яичек, да кил тридцать – масла, там, и творога, и сметаны. Всего. Я везу всё. Продаю… Продала я. Все продукты – набрала. Рассчитала. Привезла всем имя… Потом – когда я вышла замуж – мне было уже 24 года. Но мой муж – он хотел на мне жениться, когда мне было 12, 13 лет. Но он меня не интересовал. Вообще, меня – замуж – не интересовал. И как-то он мне не нравился… Он приехал… А мы уехали оттуда, когда отца потеряли – отец утонул – года два. И чё получилось? Он (отец. – Ред.) был очень добрый человек. Очень хороший был человек – и с людями, и, не знаю.., таких людей надо поискать… И, значится, я осталася с семьёй. Ростила – семью мамину. Почему (в смысле – потому что. – Ред.) — нас было – восьмеро. Нас было восьмеро у мами. Потом мы переехали в Бразилию. И он приехал за мной в Бразилию. Бочкарёв-то. Плакал, чтобы я за него вышла замуж. Но я – не хотела. Не было у меня желания за него идти. Но – приказали…
И тут, да простит меня читатель, почти по законам «телесценаристики» возник неожиданный перерыв в нашей беседе. Причём тут нет, и не могло бы быть никакого юмора. Просто – к борту нашего судна подали катер. Время присутствия наших гостей на «Крузенштерне» истекло. Я решил, что завтра, а мы еще стояли в гавани Монтевидео пару дней, повстречаюсь с нашей гостьей и собеседницей. И беседа продолжится...
Но, не случилось. Нас перебросили с одной якорной стоянки на другую. Были проблемы с глубиной под килем во время отлива. Капитан, понятно, нервничал. Сход на берег был отменен. Так бывает. Единственно, что меня радует – мы всё-таки успели поговорить. Пусть — без продолжения «сериала». Это – живые наши русские люди, которые каждодневно живут на далёкой южно-американской земле, под жгучим уругвайским солнцем. Они никогда не были на своей далёкой родине. Но, я надеюсь, побывают.

 

Вадим АРЕФЬЕВ