slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

В сумерки

Рассказ

Давно это было. Полвека назад. Я тогда кончил школу и впер-вые оказался на Волге. Родители отправили меня к родственникам в Васильсурск. Плыл я в каюте третьего класса. Находилась она внизу, рядом с машинным отделением. В окно иллюминатора видно было краешек неба, высокую волну, бегущую от парохода, и брызги, ударяющие по стеклу. Смотреть было не на что, и свободное время я проводил на палубе.

  Здесь было куда интереснее. Кричали чайки. Они подлетали к самому пароходу и подбирали брошенный им пассажирами хлеб. Раскачивались на волнах вдоль берега привязанные к корягам, чёрные смолёные лодки. Появлялись и проплывали мимо незнакомые деревни. Паслись на лугах стреноженные лошади.
  Пароход мерно подрагивал и изредка оглашал воздух протяжными бархатными гудками. Деревенские ребятишки на берегу махали руками ему вслед. Пассажиры проводили время по-разному. Кто загорал в шезлонгах на верхней палубе, отложив на колени книгу или журнал, кто прогуливался по средней палубе, а кто-то коротал время в музыкальном салоне или в библиотеке в ожидании обеда или ужина.
  Плыли на пароходе вместе со всеми и актёры одного из московских театров. Пассажиры узнали через команду, что они направлялись на гастроли в Саратов. Некоторых я увидел ещё в Москве, на речном вокзале, но тогда и подумать не мог, что окажусь в числе их попутчиков. О театре, в котором они служили, в ту пору много говорили в Москве. Рассказывали, люди по ночам стояли в очередях, чтобы купить билеты на спектакли. Об этих очередях, нашумевших спектаклях и каком-то необыкновенном режиссёре я слышал, но где находится театр, не знал, да, признаться, меня это и не интересовало. В ту пору я любил живопись, не расставался с акварельными красками и мечтал об одном — о поступлении в Суриковский институт. От природы сдержанный, замкнутый, в незнакомых компаниях я терялся, держался особняком и лишь с обострённым вниманием вглядывался в окружающих, интуитивно отыскивая тех, кому бы мог довериться.
  Шумные, даже в чем-то озорные, актёры держались вместе. Подтрунивали друг над другом, отпускали шпильки, но могли вдруг замолчать, подолгу наблюдая за красивым пейзажем на берегу, и этим привлекали к себе.
  В один из дней увлечённый рисованием, я не заметил, как остался на палубе один. Вечерело. Заходило солнце. Заметно свежело. Река становилась особенно красивой: вода то белела, затем желтела, то вдруг окрашивалась в красный цвет, затем вновь белела. По верхушкам деревьев вырисовывались крупные тени, над водой поднимался редкий туман.
  Кончив работать, я спустился с темнеющей палубы в ярко освещённый музыкальный салон и увидел актёров. Они о чем-то спорили. Это было необычно для них. Меня они не заметили. Слегка продрогший, я сел в уютное кожаное кресло, утонув в нем, и глядел в окно на темнеющие берега, избы, в окнах которых зажигался свет.
  Наблюдая за надвигающимися сумерками, я вдруг понял, что становлюсь невольным слушателем чужого разговора. Это было не в моих правилах и чуждо моему характеру. Я сидел спиной к актёрам и готов был уже подняться и уйти, но что-то помимо моей воли задело меня и заставило остаться на месте. Говорили об отношениях между мужчиной и женщиной, и разговор шёл об актрисе, ушедшей от мужа к известному кинорежиссёру.
  — Не ожидал от неё, — сказал кто-то за моей спиной. — Были у неё на свадьбе. Любят друг друга. Дружная семья.
  — Да он талантливый режиссёр, — возразил актер, сидящий за пианино. Было ему лет тридцать. Худощавый, с красивыми руками, какие бывают у пианистов. В окно я видел его отражение. – Любит дело и выкладывается весь. А темперамент? Бешеный. Такому увлечь не проблема.
  — Не для того же даётся талант, чтобы разрушать чужие семьи, — услышал я женский голос.
  — А-а, никак зависть заговорила? – пошутил худощавый, но тут голос его переменил интонацию: — А если серьёзно, ещё неизвестно, кто из них более виноват в этой истории.
  — Что ты хочешь этим сказать?
  — В жизни всякое происходит. Могу рассказать одну историю, связанную, кстати, с именем Хмелева.
  — Николая Павловича?
  — Да-да, нашего гениального Николая Павловича.
  — Интересно послушать.
  — Послушайте, история поучительная, — он помолчал, собираясь с мыслями, и, закрыв крышку пианино, продолжил. — В начале войны театр «Ромэн», которым тогда руководил Михаил Михайлович Яншин, был в эвакуации в Нальчике. Туда же приехал на гастроли МХАТ. Всех актёров поселили в одной гостинице. В ней и увидел Николай Павлович Хмелев супругу Яншина — красавицу Лялю Черную. Её тогда называли цыганской Любовью Орловой. Хмелев был так поражен её красотой, что сделал то, что сделал. Узнал, в каком номере живут супруги, постучался к ним, а войдя, прямо на глазах у изумлённого Яншина подхватил его жену на руки и вынес из номера. А вскоре она вышла замуж за Хмелева, и у них родился ребёнок. А Яншин, который очень любил жену, вы только подумайте, стал крестным отцом ребенка.
  — Не факт, что Хмелев её умыкнул, — раздалось за моей спиной. – Не дай она повод ему, ничего бы не было.
  — И я о том, — произнес худощавый. — Не мужчина выбирает женщину, а она его. Он это в последнюю очередь понимает.
  — Но цыганки не изменяют мужьям, — заметил кто-то.
  На слова его никто не отозвался.
  — Поклонники всегда рождают соблазн, — продолжил худощавый, — А женщины существа слабые. Слабые, не станем оспаривать это. И не мудрено, что у нас нет семьи, особенно в актёрской среде, в которой когда-либо подобное не происходило.
  — Считаешь, женской верности не существует? – спросила молодая актриса, сидящая рядом с ним.
  — Отчего же. Вопрос, чем она вызвана.
  — В России до революции расторгалось лишь пять процентов браков, — послышалось из угла.
  — К чему ты клонишь? – спросил худощавый.
  — К статистике. К голой статистике.
  — Хочешь сказать…
  — Хочу сказать, чем более человек отходит от своей религии, тем более он безнравственен, как и всё наше нынешнее общество, начиная с его верхов.
  Все вдруг замолчали. В наступившей тишине стали слышны отдалённые голоса пассажиров, направляющихся на ужин.
  — А я вам скажу одно, — раздался шутливый голос, – увидим теперь её на всех главных ролях.
  Но тишина поглотила эти слова.
  — Берёшься отрицать, что между ними могли возникнуть глубокие чувства? — спросил актёр, стоящий у двери и до этого молчавший.
  — Там где деньги, всегда расчёт, — ответил худощавый. — А в кино крутятся крупные суммы.
  — Он прав, — послышался женский голос. — Мы живем и судим старыми категориями. А мир давно поменял ценности. Были мы в Европе. Видели всё это. Прагматизм, слава Богу, приходит и к нам.
  — С цинизмом вместе, — резковато заметил кто-то.
  — Братцы, ну а если всё же здесь глубокое чувство?! Да забудем, что он режиссёр… Как в жизни чаще всего бывает? Взглянули друг на друга и вдруг поняли – родная душа рядом.
  — Почему бы и не взглянуть, — услышал я всё тот же шутливый голос. — Он фильм новый снимает, и полгода как в разводе…
  — Но мы совсем не знаем, какие у неё отношения с мужем. Уйти из дома – для этого нужна веская причина, и на такое не каждая решится.
  — Женщины всё прощают, кроме одного – неприятного общения с собою, — сказала актриса, сидящая за моей спиной.
  — И что бы там ни случилось, она всегда старается сохранить семью, — вторила ей её соседка.
  — А как же не сохранять, если у неё, скажем, муж в МИДе работает, как у тебя, к примеру.
  — Боже, ты о чём?!
  — И вообще, вы когда-нибудь задумывались, что людей в семьях связывает? У-сло-вно-сть! Да-да-да. Она самая. Брак лишь на время держит человека в узде. Но он зверь по натуре. Животное, когда-никогда, прорвётся в нем, и он начнёт жить...
  — По-скотски, без Бога, хочешь сказать? – оборвал его кто-то.
  — Не знаю. Возможно, и так.
  — А без него полмира живет. Может, с того нас, русских, и не балуют. Прагматизм, о котором вы говорили, — следствие войны. Он пришёл к нам с Запада. Пришел, к несчастью, с нашими же солдатами-победителями. А русских, как таковых, ни деньги, ни вещи никогда не интересовали. Они жили и живут, слава Богу, другим.
  — Да потому и живут, что никогда ни денег, ни вещей не видели. А ты их дай им. И посмотрим.
  Слова эти вызвали у актёров оживление. Все как-то зашумели, загалдели, но скоро разговор иссяк и затих. Теперь надолго.
  — Николай Николаевич, ну а вы-то что об этом думаете? Вы же драматург, мы пьесу вашу играем, — обратилась молодая актриса к пожилому человеку.
  — А знаете, откуда родом моя жена? – спросил тот. — Из Сигулды. Есть такой городок в Латвии. Я ведь в Риге родился. Мальчишкой, меня каждую осень туда отвозили. С Сигулдой связаны мои самые светлые воспоминания. Если не притомились, расскажу одно любопытное предание. Точнее — быль.
  — У вас всегда всё интересно. Расскажите.
  — Дед мой жил в Сигулде, там русских много было, и частенько водил меня к старому Турайдскому замку. Однажды привел к одинокой могиле, которую я, признаться, запомнил на всю жизнь. В ней похоронена девушка, с которой и связано это предание. Найдены теперь и документы, подтверждающие его.
  Он помолчал. Все смотрели в его сторону.
  — А произошло весьма и весьма любопытное. В мае тысяча шестьсот первого года шведы захватили замок. Наутро после битвы местный писарь отправился на поле битвы и увидел среди трупов живую девочку. Кто её родители, рассказать никто не мог, и он взял крошку в свою семью. Воспитывал как родную. Образование она получила у местного пастыря, освоила Закон Божий и стала настоящей помощницей в семье. Подрастая, поражала всех своей красотой. Её так и прозвали в народе – Турайдская Роза, хотя имя её было Майя. Ведь нашли-то её в этом месяце. К девятнадцати годам у неё от женихов отбоя не было. Многие сватались, но всех она отвергала, пока не встретила своего желанного – молодого садовника, служившего в Сигулдском замке. Молодые полюбили друг друга, и на осень намечена была их свадьба. Встречались жених и невеста в большой пещере в скале на полпути между Турайдой и Сигулдой. Встречались каждый вечер. Она всегда приходила пораньше, чтобы увидеть, как спешит на свидание её желанный.
  Драматург замолчал, и я поразился тишине. Она была какая-то таинственная.
  — Обычно они встречались, повторюсь, по вечерам, — продолжил он. – Но в один из августовских дней девушке передали просьбу жениха прийти к пещере в полдень. Она удивилась, но пришла. Пришла с восьмилетней родной дочерью писаря. Велико же было её удивление, когда она увидела не жениха, а двух поляков-дезертиров, нанятых силгудским управляющим два года назад на службу. Оба бежали из польской армии после какого-то скандала. Служили они сносно, но были не дураки выпить и подебоширить. Один из них, Якубовский, грубоватый, суеверный, с первых же дней службы в Турайде влюбился в девушку и домогался её внимания. Но тщетно. Она была предана своему жениху. Отказ разозлил его, и он решил во что бы то ни стало овладеть непокорной девицей. Подговорил приятеля и хитростью заманил её в пещеру. Приятель же и передал Майе известие якобы от жениха.
  Кто-то из актёров прикрыл дверь в коридор, чтобы не слышны были голоса пассажиров в коридоре.
  — Едва она вошла в пещеру, — продолжал рассказчик, — Якубовский загородил вход и разорвал на ней одежду. Она отбивалась, как могла, но на помощь наглецу пришёл его приятель. Схватил её за плечи и повалил на землю. Девушка громко взывала к Богу, потом поднялась из последних сил и в большом волнении крикнула Якубовскому: «Оставь меня! Я отдам тебе самое ценное, что имею. Королевский дар – ничто по сравнению с этим!». Тот на мгновение отпустил жертву и поинтересовался: «Что за ценность?» Майя сняла с шеи красный платок и протянула ему. «Возьми, он волшебный. Если повяжешь себе на шею, тебя не сразит ни меч, ни копьё». «Что за чушь!» — возразил тот. – Даже доспехи, бывает, не спасают. При чём здесь какой-то платок!» И накинулся вновь на девушку. И тут Мая вскричала: «Стой! Сейчас ты сам убедишься в силе платка. Я повяжу его себе на шею. Меч при тебе, так ты ударь изо всей силы и увидишь, что он не причинит мне никакого вреда!» Якубовский схватил меч, а она повязала платок, скрестила руки на груди, и, глядя в небо, принялась что-то шептать. Поляки посчитали, — это заклинание. «Ну что ж, попробуем, — сказал Якубовский. – От меня тебе всё равно не уйти». И с силой ударил мечом по платку на шее девушки. Хлынула кровь, и Майя безмолвно осела наземь. Приятели остолбенели. И тут только Якубовский понял, что произошло. Тело девушки вздрогнуло ещё раз, и душа её отошла в вечность. «Боже, не ожидал!.. Она решила остаться верной своему жениху! – закричал Якубовский. – А я..? Я зверь, зверь бешеный!..» Он кинулся из пещеры, бросил меч в родник и закричал приятелю: «Не подходи — убью!» и убежал в лес.
  Совесть не давала покоя приятелю убийцы, и он через некоторое время явился к управляющему с повинной. На вопрос судьи, почему не пытался удержать Якубовского от рокового удара, он признался, что поверил словам девушки о волшебном платке и что только потом понял замысел её – лучше принять смерть, чем бесчестие.
  А Якубовского позже нашли повесившимся в лесу. Через некоторое время нашлась испуганная маленькая дочка писаря, которая видела всё, что произошло в пещере. Она подтвердила рассказ поляка. Через четыре месяца его освободили из заключения и отправили за границу.
  На могиле невесты садовник поставил деревянный крест и вскоре исчез из Сигулды. Никто не знает куда. Вот, собственно, и вся история. Если не сказать ещё об одном. В Сигулде красивые девушки. Там и отыскал я в девятнадцать лет свою суженую. Мою Наташу. На лыжных соревнованиях. Ну а теперь пора и нам идти на ужин.
  Все стали подниматься, задвигали креслами и, пропуская один другого, направились к выходу.
  Я остался один. Надо было идти и мне, а я всё смотрел и смотрел в чёрное окно на давно наступившие сумерки.

 

Лев АНИСОВ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: