Тяга

Наталья Мелёхина родилась в Вологодской области. Прозаик, критик, окончила факультет филологии, теории и истории изобразительного искусства ВГПУ. Лауреат ряда всероссийских литературных конкурсов, а также Международного Волошинского конкурса (2013 и 2014 гг.). Печаталась в изданиях «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Север», «Вологодский лад», «Охотничьи просторы», «Лёд и пламень», «Петербургская газета», «Foreign Literature and Art» (Китай) и т.д. Автор книг «Медведь с заплатой на ухе», «Забывай как звали», «По заявкам сельчан».
Каждую весну старый охотник дядя Гриша давал себе зарок больше не ходить на вальдшнепиную тягу. «Уши не слышат, глаза не видят – своё отохотился», — убеждал он себя.

Но апрель шлёпал губами мокрого ветра по всем щекам, невзирая на пол и возраст. И лайки, греясь на солнышке, часто беспокойно зевали и без причины поскуливали. Сыновья дяди Гриши доставали из сейфов ружья, протирали сухими тряпочками... Оружейная сталь страстно ластилась к широким ладоням, и стволы, подобно птенцам, жадно открывали чёрные пустоты ртов, выпрашивая личинки патронов. Мужики лили дробь, рубили пыжи.
Дядя Гриша старался не замечать этих приготовлений.
Но потом пацанка-весна подкладывала «поджиги» под зелёный подол каждого леса и перелеска, куста и поляны, и дружно взрывалась деревенская округа оглушительным птичьим ором под канонаду капели. И запевали звонкую строевую новобранцы-ручьи. И каждый год младший сын Игнаха лукаво подмигивал: «Отец, на тебя-то сколько патронов заряжать?»
И дядя Гриша не выдерживал искушения: «Десятка два заряди «семерочки», да «пятеры» штук шесть».
В семье дяди Гриши сложилась традиция: на открытие весенней охоты все мужчины от мала до велика вечером выходили на тягу за деревню на огромные поляны у реки. Когда-то охотник сам же эту традицию и завёл. Теперь старший сын Саня каждый год нёс для отца складной табурет: родоначальник постарел и часто присаживался отдохнуть. Дядя Гриша мог бы, конечно, и на валежнике каком примоститься, но сыновья посмеивались: «Не может пенёк на пеньке сидеть! Пирамидка получится!» Прикрывая грубым щитом лёгкой насмешки свою нежность, они, как на трон, каждую весну возводили отца на табурет, коронуя потрёпанной кепкой.
На полянах охотники разбредались кто куда, потому что вальдшнепа в этом месте совершали перелёт сразу в нескольких направлениях. Рядом с дядей Гришей нынче остался внук — 12-летний Гришка. Мальчугану своего ружья ещё не полагалось: стрелял из дедовой одностволки 16-го калибра по очереди с Григорием-старшим.
Погода выдалась как раз для тяги — тепло, пасмурно. Вальдшнепа начали свой перелёт рано. Только за первый час Гриши, старый и малый, насчитали восемь птиц, причём шесть из них вышли на выстрел. Внуку везло больше, чем деду: двух вальдшнепов подросток спрятал в рюкзак.
Гришка-младший был глазами и ушами Гриши-старшего. Мальчик вслушивался в птичью ораторию и, словно спаниель, делал стойку, замирал, а потом, по-щенячьи поскуливая от азарта, громко шептал: «Деда, деда! Близко, слышь, хоркает? Готовься! Сейчас покажется! Дед, стреляй! Да вот же он, дедон!» Но «дедон» слышал хорканье и цвирканье только тогда, когда вальдшнеп уже проносился у него над головой, к тому же часто путал ценную птицу с дурой-трещоткой, перелетавшей из ивняка на ёлку.
Когда пришла пора идти домой, у дяди Гриши ещё и поясница разболелась. Всё семейство возвращалось в деревню через недавно вспаханное поле. Совсем стемнело, пошёл дождь. Огромные комья пашни липли на сапоги, так что охотники еле выдирали ноги из беззубой пасти старухи-земли. Дядя Гриша, превозмогая боль, борясь с пашней, ругал себя за то, что вновь не выдержал и поперся на эту тягу...
И вдруг Гришка-внук, указывая куда-то влево в сторону полян, схватил деда за рукав: «Вальдшнеп! Хоркает! Дедон, стреляй!» Ориентируясь только на жест внука и свой слабый слух, дядя Гриша взмолился: «Господи! Матушка Богородица, помоги перед сынами не опозориться!» Грянул выстрел, и земля подхватила птицу в мокрую ладонь. Гришка-младший кинулся подбирать.
— Ай да, отец! Всем нам нос утер! В такой темнотище, а вальдшнепа взял! — ликовал Саня, старший, и поддакивал младший Игнаха, и смеялись средние сыны Димка и Женька, и сыны сынов радовались за деда. Дядя Гриша, пряча улыбку, плёлся впереди, а за его спиной вязла в пашне вереница потомков. Они тянулись за отцом и дедом, как птичий клин за вожаком, и в темноте дядя Гриша слышал их молодой, грубый, похожий на хорканье вальдшнепов, говор и смех.

Всё перемелется
Дед Гриша и внук Гриша отправились за грибами в плохом настроении.
У деда всю ночь надсадно, не давая ни передышки, ни послабления, ныл правый бок. «Да, что б тебя, надолоба! Хоть в гроб полезай!» — ругал Григорий-старший свою печень, измученную онкологической опухолью. До утра он так и не смог заснуть.
Внук вчера поссорился с единственным другом – одноклассником Лёнькой. Двенадцатилетний Гришка рос один-одинёшенек в маленькой деревне Паутинка. Не было в крохотной Паутинке других детей, только старики и взрослые окружали его. Лёнька жил в соседнем большом посёлке Батагово.
Вчера Гришка поехал в Батагово на велике кататься, а там Ленька с местными пацанами гулял. Гришка крикнул ему: «Привет!» А Ленька демонстративно отвернулся в сторону: при батаговских приятелях испугался признать парнишку из Паутинки своим товарищем — вдруг засмеют? Да и велик у Гришки был старенький: все уже на «скоростниках» гоняли, а у него незавидный «Стелс». «Курица напыщенная!» — мысленно обзывался Гришка, измученный непосильным крестом одиночества. Он слышал эту фразу в каком-то старом кино, и это ругательство из мира взрослых показалось ему особенно обидным.
Так и вошли в березовую рощу Гришка-старший и Гришка-младший, оба, словно пригнувшись к земле от тяжких дум. В роще, похожей на храм, рябые колонны берёз держали небесный купол. Солнечный свет просеивался сквозь кроны, как сквозь сито, и лишь мелкой мукой долетал до земли. В жёлтой листве под ногами прятался то боровик-огневик, то сыроежка, и сидели в земле, грязные, как маленькие поросятки, белые подгрузди, которые на паутининском языке назывались «сухарики».
Быстро пополнялось пластиковое синее ведро на руке у Гриши-старшего. Корзин и коробов в Паутинке не водилось: давным-давно умер последний мастер-корзинщик, и постепенно пришлось паутининцам заменить бересту да ивовый прут на пластик. Время от времени оба Гриши заглядывали в ведро — хороша добыча! Не только на суп, на «жаренину» хватит!
И так велика была красота предосеннего леса, что ни у одного человека на земле не хватило бы ни души, ни сердца, чтобы вместить её. Скоро она вытеснила всё иное прочь. И весело аукались дед и внук, и вторило им эхо. И берёзы, как ласковые сестры, готовые обнять и пожалеть, гладили старого да малого по макушкам и спинам листочками-ладошками.
— Дед, смотри-ка, что покажу, — позвал Гришка-младший, увлекая деда в самую гущу смородиновых кустов. Кто бы мог подумать, что и там тоже вырастут боровики! Внук разгрёб листья, а под ними оказался целый выводок «боровичат», слишком крохотных для того, чтобы их срезать.
— Ух, толстопузики! – восхитился Гриша-старший.
— Дед, я их листиками присыплю, они подрастут за день-два, и мы вернёмся за ними.
Рассмеялся Гриша-старший.
— Гришка, Гришка, — покачал он головой. – Грибы-то в лесу не хранят. Вот я тебе историю расскажу. Был у меня в молодости друг – Веня Иванов, двоюродный брат твоей бабушки, ну да ты не знал его.
Так начинались многие дедушкины рассказы об уже умерших родных. «Сейчас скажет, отчего этот Веня помер. Стопудняк – и этот спился», — подумал внук с усмешкой.
— Умер он молодым от пьянки, — продолжил дед. — Был Веня, как и я, заядлый грибник, рыбак и охотник. И ходили мы с ним на работу в Клыгино.
«Сейчас про деревню расскажет», — «пророчествовал» внук. В нежилом Клыгине Гришка вместе с дедом охотился на тетеревов. На месте изб теперь простиралось травяное море да возвышался остров из яблонь, чудом выживших на месте бывших садов. Гришка любил играть в компьютерную игру «Сталкер», и в Клыгине он представлял, что это и есть аномальная зона, возникшая после глобальной катастрофы, и вот он, последний выживший на Земле сталкер, должен бороться с крылатыми монстрами и собирать артефакты на развалинах цивилизации.
— Жилым тогда Клыгино было, изб – три десятка, ферма там работала! А сколько садов яблоневых росло! Помнишь, мы с тобой видели, яблони среди поля стоят? Не всегда на них тетерева токовали. И кузня своя в Клыгине работала. А в центре деревни – качели-гиганты! Петр-кузнец ставил. На Троицу из Паутинки, из Батагова, из Торокши, из Васильевского – да отовсюду! – соберутся у качелей ребятишки, ох, и визг стоит! Вот, Гришка, тебе б на те качели попасть!
Задолго до рождения Гришки-младшего десятки деревень в округе вместе с избами и жителями ушли в небытие. Остались на долю внука только дедушкины байки про чужое веселье. Мальчик и любил эти истории, и относился к ним с недоверием и досадой. Порой они казались Гришке столь же фантастичными, как и сюжеты компьютерных игр: трудно представить оживлённый праздник на месте тетеревиного тока.
В глубине Гришкиного сердца, подобно яблокам, зрели пока ещё не осознанные вопросы: куда ушли все эти Троицы и Успенья? Почему люди бросили свою землю? Гришка чуял обиду, но не мог понять, на кого и за что, и прятал её за недоверчивой усмешкой, и жадно вслушивался в устные летописи местных деревень за авторством единственного верного друга – деда Гриши.
Выдержав паузу, дед вернулся к рассказу о Веньке:
— Ну, так вот работали мы с Венькой скотниками в Клыгине посменно и всегда ходили туда дорогой мимо запруды. А там в ельничке белых грибов росло видимо-невидимо! Нашёл я их как-то целую уйму! А собрать некогда – опаздывал! Засыпал хвоей, думаю, вечером обратно пойду и соберу. И вот возвращаюсь с работы, а грибы мои срезаны! И на земле острой палочкой написано: «Гриша, грибы в лесу не хранят!» Встретились с Венькой. Я спрашиваю: «Как ты понял, что это я белых спрятал?» А он в ответ: «А ты как узнал, что это я записку нацарапал?» Ох, и хохотали же мы!
Присели два Гриши на поваленное дерево. И внук с улыбкой думал: «Мне бы друга, как Венька!» А дед: «Господи, мне бы ещё ночь продержаться! Днем-то как жить хорошо!»
Синело у их ног ведро, полное грибов, шумели берёзовые листья, пахло грибным духом и смородиной, и падала солнечная мука на седые да чёрные волосы.

 

Наталья МЕЛЁХИНА