ТВОЯ КАТЕЧКА, А КОЕ ДЛЯ КОГО АНГЕЛ…

Зимой 1826 года А. С. Пушкин был возвращён государем Николаем Павловичем из Михайловской ссылки. В Москве его познакомили с Екатериной Николаевной Ушаковой. Ей шёл восемнадцатый год. И была она красавицей. Блондинка, тёмно-голубые глаза, роста среднего и косы до колен. Она занималась литературой, имела много женихов, однако по молодости лет замуж не спешила.

…Она должна была стать женой поэта, и судьба Пушкина могла быть совсем иной… 

Впервые сёстры Ушаковы, Ка-тенька и младшая Лиза, увиде-ли Пушкина в московском театре. По зале прокатилось волной: «Пушкин вернулся… Пушкин в театре!» Это имя завороженно повторялось в общем гуле. Все бинокли были обращены на него, стоявшего меж рядов в окружении друзей и оживлённо разговаривающего с ними.

А вскоре Катенька уже танцевала с ним на балу в Дворянском собрании. Их познакомил Киса – Сергей Дмитриевич Киселев, друг Пушкина и жених младшей из сестер – Лизоньки. В танце Катюша раскраснелась, щеки её горели. Да и Пушкин был обворожителен. Говорил много и весело. Часто смеялся, обнажая поразительной белизны зубы. В Собрании все исподволь следили за ними. Про себя Катюша отметила: росту он совсем невысокого, но сложён превосходно. Глаза голубые, с серым оттенком, но порой зрачки расширяются и глаза кажутся чёрными. Странные глаза! Меняют цвет в течение одного разговора.

Под конец бала Пушкин получил приглашение посетить Ушаковых. Ему сказали адрес: Средняя Пресня, собственный дом… В гостеприимной семье статского советника по строительству Николая Васильевича Ушакова частыми гостями бывали именитые музыканты, певцы, литераторы. Было много и молодёжи – всё больше поклонники его красавиц дочек. Мало-помалу Пушкин стал приезжать к Ушаковым всё чаще и чаще. Порой в течение дня заезжал раза по три. Отношения с Катенькой становились нежнее, теплее. В доме поэт сделался своим человеком. Много позже со слов Елизаветы Николаевны (Лизоньки Ушаковой) её сын Николай Киселев записал: «Пушкин езжал к Ушаковым часто. Бывало, рассуждая о Пушкине, выездной лакей Ушаковых Иван Евсеев говаривал: «Сочинители всё делают не по-людски. Ну зачем, прости Господи, вчера он к мертвецам-то ездил? Ведь до рассвета прогулял на Ваганькове!» Действительно, уехав с вечера от Ушаковых, Пушкин велел кучеру повернуть из ворот к кладбищу. А на рассвете его карету видели возвращающейся обратно на Пресню. Часто он приезжал верхом. Прекрасный он был наездник. И если случалось ему быть на белой лошади, Катенька с трепетом вспоминала слова известной московской гадалки (которую посетил поэт вместе с актёром Сосницким), что он умрёт от белой лошади или от белокурого человека – «ИЗ-ЗА ЖЕНЫ».

Ныне мало кто знает, что в те времена были модны ночные гулянья по аллеям Ваганьковского кладбища. Гулял не один Пушкин, гуляла вся Москва. Променад. К тому же Пушкину просто не терпелось лишний раз проехать под окнами дома Ушаковых. 

Пушкин жил тогда у Соболевского на Собачьей площадке и, возвращаясь домой, часто навещал друзей и знакомых. Ездил он в установленные часы и на Волхонку к художнику Тропинину. По заказу Соболевского тот писал тогда портрет поэта, и, позируя, двадцатишестилетний Александр, разумеется, думал о своей Катечке, с которой только что расстался. И, кажется, на тропининском портрете эта страсть отразилась в его глазах.

А в Москве уж заговорили о скорой женитьбе.

«…Вчерась обедали у Ушаковых… — пишет в дневнике Телепнева. – Меньшая очень, очень хорошенькая. А старшая чрезвычайно интересует меня, потому что, по-видимому, наш знаменитый Пушкин намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо положил оружие у ног её, т. е. сказать просто, влюблен в неё. Это общая молва. Ещё не видевши их, я слышала, что Пушкин во всё пребывание свое в Москве только и занимался, что на балах, на гуляньях говорил только с нею. А когда случалось, что в собрании Ушаковой нет, Пушкин сидит целый вечер в углу, задумавшись, и ничто уж не в силах развлечь его!.. В их доме всё напоминает о Пушкине: на столе найдёте его сочинения, между нотами – «Черную шаль» и «Цыганскую песню», на фортепианах – его «Талисман», в альбоме – несколько листочков картин, стихов, карикатур, а на языке беспрестанно вертится его имя».

Пушкина тянуло в дом Ушаковых! Он был там свой! Подолгу недавний михайловский отшельник беседовал со старухой Ушаковой. Записывал под её диктовку старинные русские песни, слушал древние напевы. Но главное – был рядом с НЕЙ.

Вглядись, милый читатель, в пушкинский портрет кисти Тропинина, и  ты невольно почувствуешь дыхание той поры. О многом, многом пришлось поразмышлять поэту в то время. Наверное, размышлял о своём новом отношении к государю-императору,  о том, что увидел в Москве после долгого одиночества, наконец, о том, что пришло новое, глубокое чувство: и если ты решил завести семью, как тут не задуматься?

Вряд ли он думал только о том, чем он стал для Катеньки.

Часто время пребывания Пушкина в Михайловском называют ссылкой. Думается, это далеко не так. Государь Император Александр Павлович, отправляя Пушкина в родовое поместье, смею предположить, исходил из других соображений. Он явно оценил талант молодого человека. И понимал, как важно, чтобы талант этот созрел в одиночестве, наедине с Богом и природой. Давайте вспомним, что испытываем мы, оказавшись в одиночестве в лесу. Не чувствуем ли мы, как шелуха спадает с нас и глубокие мысли заполняют сознание? И с удивлением каждый замечает, каким необычным, интересным, даже незнакомым человеком становится он для себя. В городе, в суете, мы постоянно напяливаем на себя маски. И только оставшись наедине с собой, скинув маску, мы можем почувствовать себя, прислушаться к своим мыслям.

Михайловское углубило мысли поэта, помогло их созреванию. Недаром же, когда один из ближайших людей к Государю Николаю Павловичу  поинтересовался,  почему он опоздал на бал, царь ответил: «Я беседовал с умнейшим человеком России». А на вопрос кто он? император отвечал: «Пушкин». И можно представить, какое впечатление произвел на юную красавицу двадцатишестилетний Пушкин: весёлый, счастливый, озорной, смешливый и очень глубокий.

По обычаю тех лет у обеих сестёр Ушаковых были альбомы. Таковые были во всяком московском доме, где  подрастали невесты. Знакомые литераторы и просто поклонники писали красавицам стихотворные комплименты. Так вот, в альбомы Лизы и Катеньки Пушкин внёс множество шутливых записей, стихов, рисунков. Рисовал друзей, сестёр, не забывал и себя. Подтрунивал над Лизонькой и её женихом, а затем мужем Сергеем Киселевым – Кисой. Нарисует Лизоньку в очках (она была близорука) в окружении котят и жирного кота, тоже в очках, а внизу подпись: «Елизавета Миколавна в день ангела Д. Жуана». Иногда, чтобы сконфузить её намёком на предмет любви, Александр мог неожиданно замяукать и позвать: «Кис-кис-кис»… Да! В этом доме любили друг друга, подтрунивали и прощали шутки. К сожалению, из двух альбомов сестёр до нас дошел лишь Лизонькин. Альбом Катеньки трагические погиб вместе с бесценными пушкинскими стихами и рисунками. Он был сожжён самой Екатериной Николаевной по требованию её мужа, вдовца М. Д. Наумова, за которого она вышла замуж лишь после смерти поэта. В огне погибли многие-многие его автографы. По преимуществу любовные стихи, посвящённые Катеньке.

Как-то вечером дома Лизонька предложила гостям поиграть – сочинить стихи, начинающиеся словами «аминь, аминь, рассыпься». То есть чур-чур, сгинь, нечистая сила. Пушкин поймал взгляд Катеньки и попросил её альбом. Ни минуты не колеблясь, что-то быстро написал и вернул альбом. Девушки вслух весело прочли:

Когда, бывало, в старину

Являлся дух иль привиденье,

То прогоняло сатану

Простое это изреченье… 

Когда я вижу пред собой

Твой профиль и глаза,

И кудри золотыя,

Когда я слышу голос твой

И речи резвые, живыя, —

Я очарован, я горю

И содрогаюсь пред тобою,

 И сердцу, полному мечтою,

«Аминь, аминь, рассыпься!» говорю. 

16 мая 1827 года на весеннем маскараде у генерал-губерантора Голицына печальный Пушкин, вдруг неожиданно собравшийся в Петербург, танцуя с Катенькой прощальную мазурку, прочитал ей экспромт, который она запомнила на всю жизнь:

В отдалении от вас…

С вами буду неразлучен, —

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, —

Вы ж вздохнёте ль обо мне,

Если буду я повешен? 

Слово «повешен» прозвучало не случайно. Трагическая память о недавно повешенных декабристах была в душе поэта неизгладима. Он и сам, если бы не Провидение, мог оказаться в их числе. Но, слава Богу, положение было спасено. Велением ли Спасителя, но словно выгнал кто-то на дорогу, по которой Пушкин спешил к декабристам, зайца, перебежавшего дорогу, и поэт, так верящий в приметы, свернул назад, в Михайловское. В ту же ночь декабристы были арестованы.

Собственно, нынешнего отъезда Александра из Москвы в Петербург вообще могло не быть. Однако между ним и Катенькой, уже официально считавшейся его невестой, произошел некий важный разговор. Но какой? Во всяком случае, этот разговор резко изменил и судьбу Катеньки, и весь ход жизни самого поэта. Он уехал.

Позже Лизонька писала брату: «… В Катюше большая перемена. Она ни о чём другом не может говорить, кроме как о Пушкине и его сочинениях. Она их знает наизусть. Прямо совсем рехнулась. Не знаю, откуда в ней такая перемена. В эту минуту, пока я пишу, она громко читает «Кавказского пленника» и не даёт мне сосредоточиться».

А в конце письма приписка, сделанная рукой Катеньки: «… я скучаю до смерти… Он уехал в Петербург… Может быть, он забудет меня. Но нет, нет, будем надеяться… Город опустел, ужасная тоска. До свидания, дорогой брат, остаюсь твоя Катечка, а кое для кого ангел».

Она была так увлечена поэтом, что почерк её повторял почерк Пушкина!

Они переписывались. Она всё ещё оставалась для него «ангелом». Он отвечал ей в стихах. В январе 1830 года, в третьем номере «Литературной газеты», за подписью «Крс», было напечатано его стихотворение «Ответ»:

Я вас узнал, о мой оракул!

Не по узорной пестроте

Сих неподписанных каракул;

Не по весёлой остроте,

Но по приветствиям лукавым,

Но по насмешливости злой

И по упрёкам… столь неправым,

И этой прелести живой.

С тоской невольной, с восхищеньем

Я перечитываю вас

И восклицаю с нетерпеньем:

Пора! В Москву! В Москву сейчас!

Здесь город чопорный, унылый,

Здесь речи – лёд, сердца — гранит;

Здесь нет ни ветрености милой,

Ни муз, ни Пресни, ни харит. 

Но всё-таки что же произошло между ними. Не даёт ли на это ответ запись известного в позапрошлом веке пушкиниста П. И. Бартенева?

«… Является в Москву А. С. Пушкин, видит Екатерину Николаевну Ушакову в Благородном собрании, влюбляется… Завязывается тесная сердечная дружба и наконец… Она соглашается выйти за него замуж. В это время в Москве жила известная гадальщица, у которой некогда бывал и государь Александр Павлович. Пушкин не раз высказывал желание встретиться с ней. Но Катенька постоянно отговаривала. Однажды Пушкин пришел к Ушаковым и… сообщил, что был у гадалки. Та предсказала ему, что он «умрёт от своей жены». Сказано это было как бы в шутку, как враньё и нелепость… Однако Катенька приняла это предсказание с ужасом и объявила Пушкину, раз он не послушался её и был у гадалки, то она сомневается в силе его любви, к тому же такое страшное предсказание… заставило бы её постоянно опасаться за себя и за жизнь безгранично любимого человека, которому она станет женой. Поэтому она и решается на героическую отвагу – отказать ему для его же пользы… И дело разошлось»…

«Господи. Я скучаю до смерти»…

Однако через полтора года, вернувшись в Москву, один из первых визитов Пушкин делает в родное ему семейство Ушаковых. И с печалью узнаёт – Катя помолвлена с князем Долгоруковым.

— С чем же я-то остался? – сидя за чаем, пытался шутить он.

— С оленьими рогами, — через стол напряжённо отвечала Катенька, намекая на его петербуржское увлечение Олениной.

Пушкин пригласил её в гости в дом дяди Василия Львовича Пушкина. Екатерина приняла приглашение, однако приехала не одна. «Мы вчера ужинали у Василия Львовича с Ушаковыми, пресненскими красавицами, — писал жене П. А. Вяземский, — но не думай, что это был ужин для помолвки Александра. Он хотя ещё и влюбляется на старые дрожжи, но тут сидит Долгорукий, и дело на свадьбу похоже». 

Однако эту свадьбу Катеньки с князем Долгоруковым появление поэта расстроило. Вернее, расстроил её сам Пушкин. Он кинулся по Москве, начал собирать сведения о князе Долгорукове, по-нынешнему говоря, собирать на него компромат, собрал и представил Николаю Васильевичу Ушакову. Свадьба была расстроена. Жестоко? Конечно, жестоко. Казалось бы, в самую пору Пушкину уговорить красавицу идти под венец. Какой был разговор между ними после этого, остается неизвестным. Скорее всего Катенька оставалась верной своему решению.

Можно ли без грусти читать письмо Сергея Киселёва из Петербурга своим домашним в Москву в мае 1833 года, когда Пушкин был уже женат на Наталии Гончаровой: «… Под моими окошками на Фонтанке проходят беспрестанно барки и разного рода лодки. Народ колышется, как муравьи, и между ими завидел я Пушкина (при сём имени вижу, как вспыхнула наша Катя). Я закричал, он обрадовался, удивился и просидел у меня два часа. Много говорили и о новом, и о старом. Вспомнили кой-что и кончили тем, что зван я в его семейственный круг…»

Знал ли Пушкин, что в день его венчания с Наталией Гончаровой Катенька металась, не находя себе места. И чтобы никто не видел её смятения, нашла предлог уйти из дома. Не по Ваганьковским ли аллеям, где теперь их семейная усыпальница, бродила она в слезах?

В старости Екатерина Николаевна скажет племяннику, просящему оставить воспоминания о Пушкине: «Когда-нибудь я примусь за это повествование… и много кое-чего сообщу любопытного. Но теперь ничего не могу написать: забота кружит голову. Иногда вспомнишь минуты счастливые молодости, улыбнёшься, да в тот же миг и махнешь рукой, да и надуесся».

Любовь к Пушкину она сохранила до конца дней своих. А незадолго до смерти Екатерина Николаевна приказала дочери подать шкатулку с многочисленными письмами  поэта и приказала сжечь их. Дочка просила оставить, сохранить их. «Мы любили друг друга горячо, — отвечала Екатерина Николаевна. – Это была наша сердечная тайна. Пусть она и умрёт с нами».

 

Лев АНИСОВ