Тихая живопись мастера

Москва для него – это огромный мир, в который он вошел 27 апреля 1926 года. Замоскворечье, там жил его дядя. Слева — Каменный мост, справа – роддом. Хотя страна была безбожников, мать и отец были верующие. Крестили младенца в храме Николы в Темниках.
Сама же семья Рогозиных жила в Марьиной Роще в двухэтажном доме, что на Стрелецкой улице. Шесть человек теснились в 12-метрой комнате. Соседями были капитан Мягков Алексей Герасимович с двумя детьми, в другой комнате – два брата — музыканта. Замков, запоров не было. Одним словом, свобода и равенство. Братья слыли ребятами шалыми. Занимали у Рогозиных деньги, но отдавали вовремя.

А как облава – тут же исчезали. Неподалеку от его дома располагалось Миусское кладбище. Подросток Юра перелезал через его ограду с блокнотом под мышкой порисовать старые деревья и храм погостный. Из сарая рисовал двор, мгновенно «схватывал» композицию (это умение у Рогозина первородное, и сохранилось на всю жизнь). А дворик – это конюшни, сараи, идет дымок из печных труб... Но какая при этом славная чистота и ясность чувств!
Быть художником – вот мечта! Юрий уже тогда, в малых летах, имел собственный тезис: художники – это особые люди. Ради живописи отметал соблазны улицы, игры с ровесниками. Благо, мамаша потворствовала страсти сына, покупала на рынке картины, краски, картон, старые живописные работы известных художников и самодеятельных мастеров, рамы, интересные копии. Но зимой-то, в мороз, когда несподручно стоять с этюдником, хорошо кататься на лыжах. А на коньках и вовсе замечательно: цеплялись за трамваи, машины и катились по улицам.
«Писать до предела» — любимое выражение Юрия Ивановича. Это и вправду страсть. В отличие от земных пороков, издревле проклинаемых, страсть, рождающая красоту, – вот сила человеческого духа! На работу в типографию издательства «Правда» шел с этюдником, чтобы к вечеру проехать в Замоскворечье и стоять там, пока небосклон не окутает город кобальтовой шалью. Чаще всего ходил по своей Марьиной Роще, рисовал неказистые улочки, деревянные дома с фигурками взрослых и детей. Рогозинская манера: фиксировать людей силуэтно – одним-двумя мазками. Главное — светоносная лепка городского пейзажа, с бескрайним небом, то хмурым, то ясным. Оно манило — не в заоблачные дали, а вширь и глубь жизненного пространства, где запрятаны деревни, монастыри, провинциальные города, коих неисчислимо по всей России. Как величава и стройна живопись Рогозина! На его холстах и картонах вроде бы и нет человека, а порой, кажется, он спрятался за раскидистым дубом, ощущаешь его дыхание или самого художника, стоящего возле этюдника. Нет в его манере и стиле ничего, чтобы побудило критиков, жаждущих применить модные нынче словечки: «авангард», «концептуализм». Но то еще будет впереди, за бруствером грядущей войны. А пока — зарисовки, эскизы, этюды. Они дисциплинируют, формируют характер личности, который всегда держит в сознании: ты — художник.
Переехали на Беговую, в комнату (наконец, большую, с удобствами и двумя балконами). Любил вечерами ходить по Арбату, заглядывать в окна домов: а там — картины в позолоченных рамах. Он уже знал, в каком доме висят они и млел от восторга.
Москва в ту пору гляделась уютной, компактной. Все, казалось бы, рядом – и Пушкинский на Волхонке, и Третьяковка в Замоскворечье. В Пушкинском музее изящных искусств стоял как завороженный перед скульптурами, мраморными ангелочками. Но ближе сердцу все-таки Третьяковка. Портреты Венецианова, огромные полотна Верещагина и маленькие работы Пахитонова. Что-то было в них сказочное, таинственное. И все-таки важнее всего была учеба у мастеров, поначалу «на глаз», а потом, спустя пять лет, освоение азов на практике — собственным трудом.
Так бы и шла жизнь в Москве – тревожная и радостная.
Если бы не война...
Пришел с работы, и вдруг Юрий слышит интенсивную пальбу, явно не учебную. Поднимается на крышу и видит, как в небе, то в одном, то в другом месте, светятся точки. Свист – первая авиабомба. Академия слева, Динамо – справа. Вдали Ходынка. Вспышка, что-то полетело вниз. За один день было подбито 16 самолетов. Каждый подбитый сопровождался криками «Ура!». Вскоре открыли выставку трофеев. Запах паленого металла, бензина, масла. Изуродованные и разбитые самолеты, «юнкерсы», авиа, осветительные бомбы, парашюты. Дежурства на крыше позволяли кое-что прихватить с собой домой из «трофейного» — осколки бомб, снарядов — и припрятать в укромном месте. Только вот отец эту «коллекцию» изъял да в придачу зарисовки, которые Рогозин успевал сделать. Слишком опасно: не дай Бог, прознают, где следует.
Ему было тогда 16 лет. Еле-еле дотягивал до «взрослого», чтобы смело идти в военкомат и сказать: «Хочу на фронт». Отправили учиться на курсы снайперов, потом в автошколу. И только спустя два года ушел на фронт. Успел-таки сбить самолет, да из траншеи! Понятное дело – глаз художника, сумевшего к тому времени «пристреляться», если считать карандаш и кисти оружием постоянными спутниками Юрия Рогозина.
Желание было учиться большое, но хромал по русскому языку. Тогда никого не волновало: рисуешь ты или нет. А ведь пытался пройти как участник войны. Пришел в училище 1905 года. В одной из аудиторий студенты пишут девушку в национальном костюме. «Нет, это не для меня, — решил Рогозин. — Это что-то свыше».
Не прав оказался Рогозин. Судьба его выводила на свою высоту, к которой он с годами приблизился как художник, которому по плечу любая техника, любой материал в графике и живописи. Ему представилась счастливая возможность объездить страну вдоль и поперек: Заполярье и Средняя Азия, Кавказ, Памир и Байкал, древнерусские города Вологодчины, Псковщины, Калужской земли. И, как итог – участие во многих всезоюзных, республиканских и московских выставках, награды. Его портреты, пейзажи, натюрморты находятся во многих галереях страны и за рубежом, в частных собраниях. Опыт и мастерство наполняли духовный и сердечный «сундучок» несметным сокровищем, с которым он бережно обходился, не растрачивая себя на мелочи и суетность, на поиски сомнительной славы и почета. Но Юрий Иванович не скупой рыцарь. Он щедро делился своим богатством, и когда руководил художественной Студией при издательстве «Правда», и теперь делится, когда в мастерскую приходят его новые ученики.
О возрасте Юрия Ивановича Рогозина как-то неловко говорить, ибо своим творчеством, словно реставратор, он восстанавливает утраченную и позабытую красоту, отмоленную судьбой России, родной Москвой и, наконец, одухотворенной тихим, как икона, искусством.
Сергей ЛУКОНИН.