СТАЛИН И ГЕНЕРАЛЫ

Величайшая победа в Великой Отечественной войне резко повысила престиж военных в советском обществе. Сталин не без оснований опасался генеральской фронды со стороны военачальников, сыгравших решающую роль в разгроме германской армии, – без сомнения, самой мощной в тогдашнем мире, – и по праву претендовавших на новый статус в системе высшей власти.

Поэтому в ряду многих политических комбинаций И. Сталина после войны стала и атака на генералитет, цель которой заключалась в том, чтобы приструнить  «лампасников». Всё это происходило на фоне, казалось бы, серьёзного переосмысления советским вождём недавней истории после победы в войне.  Юрий Жданов, сын члена Политбюро, вспоминал неожиданные слова Сталина, произнесённые  в узком круге членов Политбюро: «Война показала, что в стране не было столько внутренних врагов, как нам докладывали и как мы считали. Многие пострадали напрасно. Народ должен был нас за это прогнать. Коленом под зад. Надо покаяться».

Мы знакомим читателей  с двумя любопытными эпизодами, красноречиво свидетельствующими о том, что покаяния, увы,  не получилось.

Эти материалы содержатся в книге   «Сталин: Судьба и стратегия» Святослава и Екатерины Рыбас, только что выпущенной издательством «Молодая гвардия».

Редакция.

На очереди было «дело Жуко-ва». Великий маршал явно зазнался. До марта 1946 года он был главнокомандующим группой войск в Германии и находился в Берлине. Он часто встречался с Эйзенхауэром, пригласил его в августе 1945 года в Москву, где того принимал Сталин. Жуков давал много интервью и пресс-конференций иностранным журналистам. Касаясь своей роли, маршал, как свидетельствует его коллега Конев, «не всегда был точен». А говоря точно, Жуков заявлял о своём выдающемся вкладе в победу над Германией. Уж какой славы не хватало ему? Но, видно, чего-то не хватало.

Вряд ли это понравилось Сталину. Ему представили подборку интервью и фотографии Жукова из американской прессы, и он увидел в этом признак не то что самовосхваления, — это можно было бы извинить, — а излишнего расположения к вчерашним союзникам, то есть «молотовский синдром».

Жуковское «фонтанирование» пришлось на крайне сложный для Сталина период взаимоотношений с Западом: ничего из послевоенных призов СССР не получил. Ни Триполитании, ни базы в Проливах, ни Карса и Ардагана, ни концессий в Северном Иране, ни острова Хоккайдо. В мае 1946 года под жёстким напором США, грозивших даже войной, пришлось вывести войска из Ирана. Также были выведены войска из Маньчжурии, хотя там успели прочно закрепиться войска китайских коммунистов. При этом американцы своих войск из Китая не вывели. Даже в районе Синьцзяна, стратегически очень важном, где Москвой была создана Восточно-Туркестанская Республика, пришлось прекратить помощь и оставить территорию.

И на этом мрачном фоне — объявляется кандидат в Наполеоны, герой войны, признанный лидер всей военной верхушки.

Дело Жукова вели военные контрразведчики. Из показаний арестованного маршала Новикова выяснилось, что Жуков в узком кругу высказывался о своей решающей роли в достижении Победы и вообще вёл «антисталинские разговоры».

1 июня 1946 года состоялось заседание Высшего Военного Совета, на котором обсуждалось дело Жукова. В нём участвовали Сталин, маршалы Жуков, Конев, Рокоссовский, генерал армии Соколовский, маршал бронетанковых войск Рыбалко, генерал армии Хрулёв, генерал-полковник Ф. И. Голиков, генерал-полковник Штеменко, а также все члены Политбюро и все члены Главного Военного Совета.

Начало обсуждения не предвещало Жукову ничего хорошего. Сталин попросил секретаря Главного Военного Совета Штеменко зачитать материалы допроса Новикова. Из них следовало, что Жуков, обсуждая положение в Ставке, «нелестно отзывался о Сталине».

Маршал Конев о ходе обсуждения рассказывал так: «Суть показаний А. А. Новикова сводилась к тому, что маршал Жуков — человек политически неблагонадёжный, недоброжелательно относится к Центральному Комитету КПСС, к правительству, ставилась под сомнение его партийность.

После того, как Штеменко закончил чтение, выступил Сталин. Он заявил, что Жуков присваивает все победы Красной Армии себе. Выступая на пресс-конференциях в Берлине, в печати, Жуков неоднократно заявлял, что все главнейшие операции в Великой Отечественной войне успешно проводились благодаря тому, что основные идеи были заложены им, маршалом Жуковым, что он в большинстве случаев является автором замыслов Ставки, что именно он, участвуя активно в работе Ставки, обеспечил основные успехи Советских Вооруженных Сил.

Сталин добавил, что окружение Жукова тоже старалось и не в меру хвалило Жукова за его заслуги в разгроме немецко-фашистской Германии. Оно подчёркивало роль Жукова как основного деятеля и наиболее активного участника в планировании и проведении всех стратегических операций. Жуков против этого не возражал и, судя по всему, сам разделял подобного рода суждения.

— Что же выходит, — продолжал Сталин, — Ставка Верховного Главнокомандования, Государственный Комитет Обороны, — и он указал на присутствующих на заседании членов Ставки и членов ГКО, — все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании и проведении всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны? Поведение Жукова, — сказал Сталин, — является нетерпимым, и следует вопрос о нём очень обстоятельно разобрать на данном Совете и решить, как с ним поступить» (Конев И. С. Записки командующего фронтом. С. 588).

Казалось, это конец Жукова, после заседания его арестуют. Но на самом деле события развернулись по-другому, что явилось для Сталина полной неожиданностью. Выступили Конев, Рыбалко, Рокоссовский, Хрулев — и все в защиту Жукова. Они говорили, что характер у него тяжёлый, неуступчивый, но маршал — политически честный человек.

Затем выступил начальник Управления кадров министерства вооружённых сил Голиков и «вылил на Жукова ушат грязи». «После военных выступили члены Политбюро Маленков, Молотов, Берия и другие; все они в один голос твердили, что Жуков зазнался, приписывает себе все победы Советских Вооруженных Сил, что он человек политически незрелый, непартийный и что суть характера Жукова не только в том, что он тяжёлый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки.

Обвинения были тяжёлые. Жуков сидел, повесив голову, и очень тяжело переживал — то бледнел, то заливался краской. Наконец ему предоставили слово. Жуков сказал, что совершенно отвергает заявление А. А. Новикова; что характер у него не ангельский, это правильно, но он категорически не согласен с обвинениями в нечестности и непартийности, — он коммунист, который ответственно выполнял всё порученное ему партией; что он действительно признаёт себя виновным только в том, что преувеличил свою роль в организации победы над врагом» (Конев И.С. Там же. С. 590).

Итак, стало ясно, что военные не хотят «отдавать» Жукова. Несмотря на дружную поддержку Политбюро, Сталин должен был уступить. Жуков был смещён с поста командующего Сухопутными войсками и отправлен в полуотставку — командовать второстепенным Одесским военным округом. (Позднее Жукова ещё дважды трепали: по поводу незаконного награждения им артистов орденами и по поводу трофейных ценностей на его даче.)

*  *  *

Настроения военных действительно вызывали тревогу в Кремле. Они испытали унижение после опалы Жукова, и кульминацией этого события явилась история двух фронтовиков: генерал-полковника В. Н. Гордова, командовавшего в Сталинграде армией, а потом и фронтом, и генерал-майора Ф. Т. Рыбальченко. Оба в начале 1946 года служили в Приволжском военном округе, Гордов — командующим, Рыбальченко — начальником штаба. Однако в процессе борьбы с «жуковским влиянием» были отчислены в распоряжение министра вооруженных сил, что означало либо новое назначение, либо отставку. Генералы встретились в Москве на улице Горького в одном из лучших домов столицы (№ 21/23), где у Гордова была квартира. На их беду, квартира была оборудована подслушивающими устройствами, и их разговор был записан.

В итоге на стол Сталина лёг следующий документ:

«Совершенно секретно

СПРАВКА

28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован следующий разговор Гордова с Рыбальченко, который, прибыв в Москву проездом из Сочи, остановился на квартире Гордова.

Р. — Вот жизнь настала, — ложись и умирай! не дай бог ещё неурожай будет.

Г. — А откуда урожай. Нужно же посеять для этого.

Р. — Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал поездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят, в поездах, везде прямо говорят.

Г. — Эх! Сейчас всё построено на взятках, подхалимстве. А меня обставили в два счёта, потому что я подхалимажем не занимался.

Р. — Да, всё построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. «Что газеты — это сплошной обман», — вот так все говорят. Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах одна трепотня началась.

Г. — Ты где будешь выбирать?

Р. — А я ни х... выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами!

Г. — Раньше один человек управлял, и всё было, а сейчас столько министров, и — никакого толку.

Р. — Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живёт только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?

Г. — Он всё видит, всё знает. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют, — ну что пыль в глаза пускать? Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у неё два мешка, сзади неё ещё одна баба везёт два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет!.. А вот Жуков смирился, несёт службу.

Г. — Формально службу несёт, а душевно ему не нравится.

Р. — Я всё-таки думаю, что не пройдёт и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Г. — Безусловно.

Р. — О том, что война будет, все говорят.

Г. — И ничто нигде не решено.

Р. — Ничего. Ни организационные вопросы, никакие.

Г. — Эта конференция в Париже и Америке ничего не дала.

Р. — Это сплошное закладывание новой войны. А Молотова провожали как?

Г. — Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.

Р. — Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как негры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдёт...

Г. — За что браться, Филипп? Ну что делать, е... м..., что делать?

Р. — Ремеслом каким, что ли, заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.

Г. — Что с писанины — не пропустят же.

Р. — Сволочи, е... м...

Г. — Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?

Р. — Охо-хо! Только подумай! Нет, мне всё-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.

Г. — Дай бог!

Р. — Эта политика к чему-нибудь приведёт. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.

Г. — Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?

Р. — Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.

Г. — Где же правда?

Р. — Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся...

Г. — Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжёлое состояние у меня сейчас. Ну, х... с ними!

Р. — Но к Сталину тебе нужно сходить.

Г. — Сказать, что я расчёта не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня не посадят.

Р. — Конечно, нет.

Г. — Я хотел бы куда-нибудь на работу в Финляндию уехать или в скандинавские страны.

Р. — Да, там хорошо нашему брату.

Г. — Ах, е... м... что ты можешь ещё сказать?!

Р. — Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне всё в порядке, а народ умирает.

Г. — Едят кошек, собак, крыс.

Р. — Раньше нам все-таки помогали из-за границы.

Г. — Дожили! Теперь они ничего не дают, и ничего у нас нет.

Р. — Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

Г. — Но народ молчит, боится.

Р. — И никаких перспектив, полная изоляция.

Г. — Никаких. Мы не можем осуществить лозунга: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ни х... всё пошло насмарку!

Р. — Да, не вышло ничего.

Г. — Вышло бы, если всё это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.

Р. — Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно всё это делать. А то всё разрушается, всё смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет. Это просто какая-то тупость! Зачем нам нужны министры?

Г. — А людей честных стало меньше.

Р. — Гораздо меньше стало. А цены сейчас какие — ужас! Как собак на аркане тянут на работу. Так сейчас все работают, сейчас никто на заводах как следует не работает.

Г. — Да потому что работают не добровольно, всех принуждают.

Р. — А возьми деревню — очень много земли пустует.

В тот же день Рыбальченко выехал из Москвы к месту своего жительства в Куйбышев.

(Экштут  С.   1000 дней после Победы.  М. 2006. С. 47—52).

31 декабря 1946 года также был записан разговор Гордова с его женой Татьяной Владимировной. Генерал сказал о Сталине: «Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет!»

В начале января Гордов и Рыбальченко были арестованы. Их ждал суд и расстрел в 1950 году.