slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Служи Отечеству, брат

Русская провинция. Она единственная, кажется, сохранила дыхание православной Руси. Не однажды замечал: чем дальше отъезжаешь от Москвы, давно потерявшей своё национальное лицо, тем спокойнее становится на душе. А оказавшись в сельской местности или в старинном русском городе, невольно думаешь, вот ты и дома. Здесь, слава Богу, ещё живут по совести. Живут, как Бог велит.

Здесь ещё живы народные характеры, русские типажи. Там только и отдыхаем мы душой и там вспоминаем, что мы русские.
Думаю об этом всякий раз, когда приезжаю в гости к замечательному художнику, действительному члену Российской академии художеств Михаилу Юрьевичу Кугачу. Много лет назад покинул он Москву и живёт в Тверской губернии, в деревне Новое Котчище, близ известной всем художникам Академической дачи. Живёт постоянно. Порывать с местами, ставшими ему родными, Михаил Юрьевич не думает и не собирается.
Как-то сказал мне:
— Говорят, русская идея, русская идея. А идея заключается в том, чтобы жить среди народа и впитывать в себя его идеологию. Художник должен уметь всё: косить сено, ловить рыбу, ходить на охоту, заготавливать дрова на зиму, жить как все, забыв о регалиях и званиях. Именно тогда ему легче будет понимать русскую жизнь. Её и выражает художник. И ещё, пожалуй, самое главное — ему дано уметь думать.
Он идеолог по натуре своей, жил и живёт живописью, и потому беседы наши об искусстве всякий раз заканчиваются далеко за полночь.
— Ведь основное для художника – умение чувствовать и умение передавать эти чувства, — говорит Михаил Юрьевич. – Если картина оставляет зрителя равнодушным, значит, он в чём-то потерпел неудачу, в каких-то оценках оказался неточен. Поэтому начинающим художникам хочется посоветовать только одно: изучайте жизнь и любите людей, для которых по большому счёту пишите. И если почувствуете их своими, если переживания, чувства их станут близкими для вас, тогда вам будет что сказать, тогда вы будете стремиться только к одному: чтобы то, что волнует, дошло до зрителя. Как говорится, служи Отечеству, брат. Это главное.
Слушать его интересно. Ему, повидавшему многое в этой жестокой по сути своей жизни, есть что рассказать.
— Пройдя долгую часть жизненного пути, вспоминая, о чём думал, в чём сомневался, в какие истины верил, осознаёшь иногда необходимость подвести итог жизненного опыта. Сколько интересных мыслей, точек зрения посчастливилось выслушать. А как я благодарен тому бескорыстному времени, когда значение искусства в обществе было чрезвычайно высоким.
И продолжает после короткой паузы:
— Многовековая традиция взаимоотношения художников и общества под эгидой государства как мецената и заказчика дала великолепные результаты. Советское искусство как естественное продолжение традиций русского искусства девятнадцатого века было на высочайшем уровне. Русское искусство всегда стояло на трёх китах: это благоговение перед объективной красотой природы, существующей вне зависимости от творческой личности художника; проповедь высокой нравственности, свойственной как православной, так и социалистической морали; и — что чрезвычайно важно — доступность профессионального языка для понимания обычного, окружающего нас зрителя.
На несколько мгновений умолкает, словно проверяя свои мысли, и говорит:
— В связи с этим стоит разобраться, когда и почему возникло изобразительное искусство. В чём его предназначение? Человек взял камень и что-то нацарапал на стене пещеры… Сцены охоты, скачущие быки, летящие копья. — Он испытующе смотрит на меня и продолжает: — Это первые учебники, это первая передача жизненного опыта начинающим. Следующие тысячелетия содержание этой информации усложнялось, вводились новые оттенки, моральные, нравственные критерии. Но был единственный принцип подачи содержания. Художник изображал реальную сцену, которая своей наглядностью могла вызвать определённые чувства и мысли у зрителей. Именно объективность картины, срежиссированной художником, максимально приближенной к правде жизни, вызывала сильнейшую чувственную реакцию у заинтересованного зрителя. И всю историю развития искусства передача подлинности окружающего мира была недостигаемой целью для творцов.
Мне интересно его слушать и интересно, признаюсь, наблюдать за ним. Говорит неспешно, обдуманно. Голос негромкий, ровный. Сидит на старинном венском стуле, слегка наклонив голову. Руки скрещены на груди. Когда поднимает голову, вижу внимательный изучающий взгляд. Внешне он очень спокоен, и только руки, когда он начинает жестикулировать, утверждая ту или иную свою мысль, выдают его живой и непростой характер.
— Пора ясно осознавать, на зрителя действуют те затаённые образы реальной жизни, которые его окружают, а роль художника в том, чтобы их найти, связать между собой и максимально усилить впечатление от абсолютно реального события.
Конкретизация форм, уточнение нюансов состояния природы, усиливающие остроту зрительских впечатлений, – вот путь развития искусства.
Он вновь поднимает взгляд, и я вижу, высказывает главное, наболевшее.
— Это и имел в виду Лев Николаевич Толстой, называя искусство «средством общения людей». Но существует и другая позиция, о которой почти шестьсот лет назад сказал современник Леонардо да Винчи Микель Анжело Альберти: «…следует избегать привычки некоторых глупцов, которые, будучи упоены собственным дарованием, стараются прославиться в живописи, полагаясь только на себя, не имея никакого природного образца, которому они следовали глазом и умом».
Он вдруг поднимается из-за стола, чтобы подогреть давно остывший чайник.
Через некоторое время возвращается и неспешно разливает чай по чашкам.
— Эта позиция изначально проникнута собственной незаурядностью, возвышенностью над «серой» массой, — слышу голос Михаила Юрьевича. — Глашатаями её являются «величественные» искусствоведы, о которых Михаил Врубель сказал: «… и кто только над нами не дерзает, сейчас в Европе подвизается некто Рескин…». Это те ценители, про которых незаурядный мистификатор Сальватор Дали под конец своей феерической жизни сообщил, что он никогда не был бы так богат, если бы не было столько дураков (по словам Зайцева). Это то направление, про которое Николай Петрович Крымов, прошедший в юности модное увлечение «авангардом», говорил своим ученикам и рекомендовал «не повторять наших ошибок».
И уже сидя, непроизвольно постукивая чайной ложкой по столу:
— Я не считаю себя вправе отвергать идеи «авангарда», но одно очевидно: принцип традиционного искусства не имеют ничего общего с так называемым современным искусством. Ну а суть вопроса – в переполненных залах Третьяковской галереи и пустых залах современного искусства во всём мире.
Хочу надеяться, что замечательные качества, которые были основой русского искусства с его зарождения – это и глубина содержания, и высокая нравственность, и сострадание — будут живы, пока жива Россия. И замечательный ряд художников, составляющий гордость русской живописи, включающий Александра Иванова, Василия Сурикова, Илью Ефимовича Репина, Василия Верещагина, Константина Коровина, Василия Перова, Исаака Левитана, Аркадия Пластова, Юрия Кугача, Гелия Коржева и … несть им числа, будет продолжаться.
Последние слова его сопровождаются боем старинных часов. Идёт третий час ночи...
В свободное время, с разрешения Михаила, я люблю порыться в его библиотеке. Книги в основном по истории России и по искусству. Есть и очень старинные книги. Листая их, вспоминаешь слова историка В.О. Ключевского: «Жизнь учит лишь тех, кто её изучает».
К истории России Михаил Кугач неравнодушен. Думается, познание её вызвано желанием понять истоки, саму природу происходивших в России исторических перемен с тем, чтобы по возможности объективнее судить о времени настоящем.
Впрочем, с возрастом, когда наступает пора осмысления самого нашего пребывания в этом мире, каждый из нас начинает изучать и оценивать минувшее, руководствуясь желанием понять, в какое историческое время довелось ему появиться; мог ли он повлиять на него, нужно ли было само пребывание его на этой земле? И эти неизбежные вопросы: что сделал, что сможешь оставить другим? А если и оставишь, так ведь только то, что успел открыть и осмыслить для себя.
Совсем недавно один из журналистов спросил у него:
— Кем вы себя ощущаете в неутихающем споре между ортодоксами и модернистами, левым, правым? Какую позицию занимаете?
— Считаю себя сторонником ортодоксального, то есть исконного древнего направления, называемого реализмом, — последовал ответ.
— То есть вы праворадикальный художник?
— Наверное, если переводить эти термины в политические, — отозвался Михаил. — Говорить о другом направлении мне достаточно сложно, считаю, это нечто иное, нежели изобразительное искусство.
Всякий раз, когда заходит разговор о «левых», Михаил Юрьевич повторяет мысль, с которой не могу не согласиться: абстракционизм рождается только у тех, для кого сам Бог – абстракция.
— Наглый и агрессивный в своём хаосе, — говорит он, — абстракционизм не знает разницы между истиной и ложью. Ему не ведомы ни верх, ни низ; ни свет, ни тьма. — Он умолкает, потирая руки. — Отрицание Богочеловека. — одного из главных источников творчества — это фундаментальная причина ограниченности отцов-основателей «современного искусства», Отказавшись от Христа, они остались без «окна» в горнiй мир. Зато появились у них окна наподобие «Чёрного квадрата» Малевича, через которые смотрит на нас и приходит к нам беспросветный мрак хаоса
Как-то Илья Глазунов высказал следующую мысль: «Когда человек начинает видеть мир абстрактно, как говорят врачи, зашториваясь от реального мира, — это один из тяжелейших симптомов больной души. В основе так называемого абстрактного искусства лежит культ психики больного человека. И не случайно двадцатый век принёс право видеть в каждом художнике сумасшедшего, забывая, что великая духовность создавалась абсолютно здоровыми людьми…».
Душевнобольной Михаил Врубель знал, за что Господь попускает Сатане портить его полотна (это была его бредовая идея). «За то, что я, не будучи достоин, изображал Богоматерь», — открыл он однажды свою тайну Валерию Брюсову.
В доме Кугача, построенном ещё до революции, как-то по-особенному воспринимаешь тишину, повисшую за окнами. Всё здесь, начиная со старинной усадьбы, хвойных строгих деревьев, спускающихся в овраг, тихой реки, с играющими на воде солнечными бликами, старинной мебели в гостиной, в которой мы обычно ведём наш разговор, настраивает на серьезный лад. Здесь невольно задумываешься о бесценности консерватизма русской жизни. Здесь невозможно жить в спешке. Здесь и думают неспешно, обстоятельно. И как-то невольно вспоминаешь слова историка В.О. Ключевского: русские писатели – фонари, которые в мирное время освещают путь толковым прохожим. Потому негодяи и стараются разбить их.
Русские художники – те же фонари, в которые прицельно кидают камни.
— В чём, на твой взгляд, назначение художника? – как-то спросил я его...
Подумав, Михаил неторопливо ответил:
— По большому счёту, задача художника благоговейно славить Божий мир. Третьяков в последние годы собирал древние русские иконы, придя к мысли, что назначение русского художника – служить своей Православной церкви. Что такое реалистическая школа живописи, существующая и поныне, почему против неё участились выпалы? Главный аргумент, с которым выступают её противники: мол, реалисты застыли на уровне прошлого века, ничего не добавили в искусстве.
Замечаю, он невольно подавляет вздох.
— Тут, по сути, и возражать-то им не стоит. Реалистические принципы искусства, напомню, были ещё в Древнем Египте. Колоссальный толчок к его развитию дала Древняя Греция. Потом – эпоха Возрождения, классика, романтика, реализм ХIХ века... Смена почерков, манер видна только через полсотни – сто лет... Потому что искусство развивается медленно, это вам не социальные явления, которые одно поколение может несколько раз развернуть в противоположные стороны. Искусство – духовная вещь. А как дух развивается, вообще неизвестно. Обязательно вперёд? А может быть, ему для совершенствования неплохо бы немножечко назад? 
Мы — сторонники реализма, люди очень разные, но крепко объединены одним пониманием нашей задачи: благоговейно славить Божий мир. Стараться его не изуродовать – что само по себе великий грех.
* * *
Есть у Михаила Юрьевича картина «Возвращение». Солдат возвращается с войны в родную деревню. Лето. Полдень. Высокое небо. Речной катер приближается к причалу, неподалеку от которого родительский дом фронтовика. Там ждут его самые родные и близкие люди. 
Столько поэзии и глубины мысли в картине…
Тема возвращения к своим истокам, к вековым устоям крестьянской жизни становится основной в творчестве Михаила Кугача в восьмидесятые годы. Вспомним картины «Домой» (фронтовики ждут своего поезда на каком-то разъезде), «После победы» (встреча солдат на родительской земле), «После войны»…
— Это был какой-то особенный мир, какая-то особенная порода людей, крепко связанных со своей землей, — говорит Михаил. — И я счастлив, что в детстве соприкоснулся с этим, по-настоящему крестьянским, а по большому счету, христианским миром.
В скобках замечу, художники той поры, друзья его отца, собиравшиеся в тесной комнатке Юрия Петровича Кугача, едва ли не все были уроженцами деревни, выходцами из крестьянских семей, приехавшими из дальних уголков страны в Москву обучаться живописи... «Все разговоры происходили при мне, маленьком мальчишке, — скажет однажды Михаил. – Потому что девать меня было некуда. Я то ли под столом, то ли где ещё, но был рядом. Вся жизнь прошла в этом круге». Сколько же из разговоров художников довелось услышать ему о крестьянской жизни.
— Все мы, по большому счёту, — родом из деревни, — слышу я его голос — Потому дорога и близка нам, где бы и с кем бы мы ни были. Потому и тянет к себе, что хранит Дух русского народа – народа жертвенного. И не только для себя, но и для других, для всего мира. Православная церковь тысячелетие воспитывала народ в любви Христовой. Этим прежде всего и сильна Россия. Не потому ли у русской деревни и тех, кто понимает значимость её, так много врагов в основном из числа тех, кто не приемлет саму мысль о существовании православной России в мире, кому чужд сам Дух нашего народа.
Потому России и подвергается нападкам со стороны идеологов Европы, что остаётся единственным государством в мире, поставившим целью своего существования хранения Православия, служение Истине Христовой.
Надо ли говорить, как важно осознавать это думающим людям, русской интеллигенции в особенности. Понимать, что смысл мировой истории последних веков заключается в непрекращающейся войне мира сего с Россией и цель войны – уничтожение данной страны и её народа и предотвращение любых попыток и тенденций к её реставрации. Главным оружием противников России в этой войне служила и служит духовно-нравственная диверсия, или, иными словами, идеологическая, информационная война.
Он оборачивается и долго смотрит в окно:
— Мне кажется, есть смысл напомнить одну очень важную вещь, — говорит он, — важную для каждого человека, а для художника особенно. Большинство из нас, волею судьбы — с детства или в зрелом возрасте — начинают понимать: у художника должна быть Родина! Я, к примеру, родился в Москве и благополучно мог стать урбанистским художником – ведь я Москву люблю, знаю её хорошо… Но в мои десять лет родители купили дом в деревне, в районе Вышнего Волочка, и с тех пор я начал постепенно понимать, что именно это и стало моей Родиной. Уже зимой скучал по деревне. Как лето – туда, а закончил учиться – так и поселился там навсегда. Тридцать лет живу в деревне. В Москве я человек случайный. Приезжаю в неё по делам. И знаешь, все образы картин – отсюда, из Тверской губернии.
Вновь прерывает рассказ. Потирает руки.
— Кто-то скажет, случай решил дело. Но мне кажется, основа здесь более серьёзная. На природе человек скорее начинает чувствовать Бога. В деревне всё это в чистом виде – весь этот Божественный мир, красота его…
О деревне, ставшей для него родной, говорит тепло, но с лёгкой грустью, даже горечью, как об ушедшем навсегда мире, сыгравшем большую роль в его жизни.
— Поселились мы в деревне, рядом с Академической дачей, — говорит он. — Простой жизни я не знал, потому что в городе не мог столкнуться с ней. Когда меня туда привезли, а это были пятидесятые годы, и было мне лет десять, в окружающих деревнях было много людей, вернувшихся с войны. То есть демобилизованных солдат, офицеров… На всю жизнь я запомнил их, как бы лучше сказать, — суть их. Они все были ра-зны-е, — несколько растягивая, выделяя это слово, произносит он. – Но их объединяло одно – по их поведению было видно – это победители. Вели себя они обычно. Никто из них войну не вспоминал…. Но шёл человек по деревенской улице так, что я чувствовал, он только что был где-то рядом с Рейхстагом. Почему говорю об этом? Конечно, мы были далеки друг от друга. И по возрасту и по мыслям. Я только-только глазки открывал, а они уже жизнь познали, войну прошли, но вот это восторженное чувство, возникшее тогда, неосмысленное в ту пору, оно преследовало меня в разных формах всю жизнь. Понятое позже, осмысленное с возрастом, оно помогло мне прийти к мысли, что художник немыслим без такого вот простого, искреннего зрителя. Без него он не существует. Он ничто. Если бывший солдат смотрит на картину и не воспринимает её, такой художник никому не нужен. Он – пустое место.
Не потому ли так часто в своих работах Кугач обращается к образу русского солдата.
Однажды спросил у него:
— Как ты думаешь, в чём, на твой взгляд, различие между русской живописью прошлых веков и живописью западноевропейской? Ты много раз бывал в Европе. Сравнивать есть с чем.
— Русское искусство всегда отличалось от западноевропейского глубоким психологическим содержанием, — ответил он. – Принципиальную разницу можно понять хотя бы на примере художников-баталистов. Западноевропейского художника в батальных сценах интересовал в первую очередь чисто внешний эффект. Вроде бы всё это веселое занятие — рубят, стреляют. И выражение лиц у воинов соответствующее. Даже у такого гения, как Веласкес, это проглядывает. Вспомним картину «Сдача Бреды». Элегантный человек принимает ключ от поверженного города. Другой элегантно подает ему его. А что же было раньше – непонятно. Вокруг стоят вооружённые люди. Смотришь на картину и не можешь скрыть восхищения. Как здорово всё сделано! Величайший мастер! Такого уровня художников в Европе позапрошлого столетия уже не было. Но суть-то, суть… Важные исторические события изображались достаточно хладнокровно. Если же посмотришь на батальные сцены, изображенные русскими, то сразу же упрёшься в Верещагина со всем его драматизмом и глубокой оценкой войны, как явления античеловеческого, антихристианского… И ты угадываешь страдание, чувствуешь мысль, волновавшую его как человека и как философа, – что за страшная вещь война. Даже такая картина, как «Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой». Казалось бы, какая радостная вещь – победа! Но на переднем плане видишь трупы погибших солдат, запорошенные снегом. И ты смотришь на картину, уже не радуясь победе, а думая лишь об одном: «Какими жестокими могут быть люди, живя без Бога!». А его «Смертельно раненный» или «Апофеоз войны», где в открытую Верещагин говорит: «Да есть ли оправдание человеческой жестокости?». Заметь, жанровые картины русских художников всегда несли глубокий, психологический смысл. И ещё — в русском искусстве на первом плане всегда стояло внутреннее состояние, психология людей, изображаемых художником. В Западном искусстве таких художников – единицы. Это, к примеру, Милле, Курбе, отчасти Бастьен Лепаж. Они как будто из России в Европу приехали. Правда, у Бастьена Лепажа жена русская была. Обеспечила ему русское начало, — смеется Кугач. — Вот, пожалуй, главное, что отличает наших художников от западноевропейских.
* * *
В последнее время он всё чаще пишет храмы, интерьеры церквей. Поведал мне о его разговоре со священником, когда признался тому, что, приходя в храм, благодарит Бога за всё, и ничего не просит от него.
В заключение не могу не рассказать об одном случае, поразившем меня до глубины души.
В Тверской области, в одном из сёл, строился храм. Нужен был резчик – сделать иконостас. Но никто не шёл – денег у церкви не было. Наконец, нашёлся человек скромный – давний знакомый Михаила Юрьевича. Запросил немного для такой большой работы, но даже и этих денег у священника не нашлось. А резать бесплатно – много времени на иконостас у резчика уходит, а семью как-то всё же кормить надо.
И тут Михаил Юрьевич, прослышав про то от резчика, пришёл к священнику и попросил его:
— Отец Василий, скажите ему, деньги найдены.
С удивлением посмотрел священник на него.
— Скажите, скажите, — говорит Кугач, — я оплачу всю его работу. Только не говорите ему, кто это сделал. – И передал священнику нужную сумму.
В этом – весь он, чистой души художник. Мудрый и независимый в суждениях художник, картины которого позволяют правдиво судить о современной жизни русского человека.
В эти новогодние дни Михаил Юрьевич отмечает свой 79-й день рождения. Газета «Слово» сердечно поздравляет его и желает здоровья и долголетия.
 
Лев АНИСОВ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: