Скандал с "Метрополем": как это было на самом деле

  В конце 70-х в Советском Союзе в интеллигентской среде случился скандал с литературным альманахом «Метрополь». В скучные, застойные времена люди ну просто ждали чего-то «жареного» — и вот выход без ведома Союза писателей альманаха с загадочным названием «Метрополь» стало хорошим поводом для разборок на кухнях.

  Если бы этот альманах просто появился в печати, вряд ли он стал 6ы событием в литературной или общественной жизни. Тем более сигналом для репрессий. Время-то было уже не репрессивное, и это все понимали. Да и прецеденты были, и совсем даже не страшные. Выходил же бесцензурный альманах «Тарусские страницы»,в котором, в частности, была опубликована первая вещь начинающего прозаика Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр!».Мудрый Константин Георгиевич Паустовский собрал в альманахе талантливых, по его мнению, авторов, чтобы обратить на них внимание литературной общественности, и сделал это тихо, без всякой помпы и скандальной шумихи. Ему не шоу-резонанс был нужен, главное — поддержать неизвестных литераторов в творчестве.
 
  А вот с «Метрополем» всё обстояло иначе. Менялись времена, люди и нравы. Организаторам и авторам «Метрополя» нужна была не просто публикация — рекламная акция. Смешно же утверждать, что в семидесятые не печатали Василия Аксёнова или Андрея Вознесенского — самых знаменитых «метропольцев». Андрей Андреевич умудрился представить в «подпольном издании» уже опубликованное. И такая придумка сослужила ему хорошую службу. Придраться к нему за участие было невозможно. Поэтому он и вышел сухим из воды, впрочем, как и многие другие. Не повезло С.Липкину и И.Лиснянской, которых долго после этого случая не печатали. А выигравшим в этой истории с «Метрополем» оказался Виктор Ерофеев. Хоть его и не приняли в Союз писателей СССР, но зато он в связи со скандалом «прославился» на весь литературный мир. До этого его никто не знал, серьёзные литературные журналы (а это и маститые писатели) его прозу отвергали как несостоятельную и выпендрёжную, не больше. А тут — такое шоу, и он, Ерофеев, в обойме таких знаменитостей первого ряда, как Ахмадулина, Аксёнов, Вознесенский, Липкин, Лисянская...
  То, что в семидесятые в СССР в литературе свирепствовала цензура — миф. Да, существовали групповые, клановые, личностные пристрастия. Oни были и будут всегда. Да, военная цензура действовала, как, например, действует в любой стране, начиная с Великобритании или США. А что касается политической… Были три-четыре запретные в литературе темы или события, о которых писатели хорошо знали или догадывались и которые успешно обходили. А скорее даже не обходили, а пользовались эзоповым языком при упоминании о них (кто-то из знаменитых писателей заметил, что это обстоятельство способствовало оттачиванию писательского мастерства). И скандал с «Метрополем» грянул не из-за бдительности цензоров или властных идеологов, а по вполне обыденной человеческой причине: одна журналистская дама испугалась, что если она не «среагирует» на «Метрополь», то лишится места заведующей отделом в журнале ЦК BЛКСМ «Студенческий вестник». Вот и всё. Конечно, ей очень помог Виктор Ерофеев.
  Элла Евгеньевна Моторина женщиной была незаурядной. Этаким мужчиной в юбке. Энергичной, деятельной. Наезжающей часто и мощно, как танк. Ей нравилось быть центром внимания в редакции. Невольно или вольно она всё делала, чтобы этим центром стать. Главные редакторы в журнале менялись. И при каждом она была не только журналистом, занимающим определённую должность литсотрудника отдела литературы и искусства, а потом завотделом, но не членом редколлегии (потому что была беспартийной), а работником при главном редакторе. Она признавалась, что ей необходимо влюбиться в главного, иначе она не сможет с ним работать. Эффективно и творчески. В семье-то любви не было — муж был у неё под каблуком. Женщина она была неглупая и понимала, что эта «рабочая» любовь могла быть только безответной из-за её невыразительного лица и толстой талии. Но в редакции она свою половую принадлежность подчёркивала, в связи с чем главные редакторы нередко шли ей на уступки.
  С первым главным, фактическим создателем журнала Владимиром Илларионовичем Токманем, у неё отношения не сложились. Она была подруга его жены, и хоть Токмань взял её в штат, но как серьёзного работника не воспринимал. Ему не нравилось, что в редакции она всячески афишировала знакомство с его женой. При Токмане она оставалась литсотрудником. Потом, при другом главном, она стала заведующей. Села-таки в кресло руководителя отдела, не будучи членом КПСС. Но идеологически она от коммунистов не отставала. В поступках проявляла себя преданнее делу партии, чем все взятые вместе коммунисты. Может, она в душе была такой идейной, а может, идейность была вынужденной, чтобы никто не подумал, что она не на своём месте…
  То ли рассказ молодого прозаика Виктора Ерофеева предложил напечатать в журнале Василий Аксёнов. То ли Виктор Ерофеев сам пообещал напутственные слова к публикации модного Аксёнова. Короче, Элла Евгеньевна, прочитав несколько его рассказов, выбрала один для публикации. Произвёл на неё впечатление интеллигентный мальчик, папа которого работал дипломатом в Европе. Ей нравилось делать вид, что она вроде как опекает литературную молодёжь. В основном, правда, поэтов. Частенько они у неё засиживались, что-нибудь рассказывали по её просьбе, иногда читали стихи. Но выпивать им она не разрешала. А когда дело доходило до публикации стихов, отбирала самые несовершенные и невинные. А если её упрекали, сваливала всё на строгость вышестоящих начальников-коммунистов. Но поэты понимали, что всё дело в ней. И не любили её. Хотя внешне эту свою нелюбовь ничем не обнаруживали. Ни Алексей Дидуров, ни Юрий Поляков, ни Александр Щуплов в друзьях у неё не числились. Интуитивно ощущая, что они «другой крови». И у Ерофеева она отобрала для печати самый слабый рассказ. При этом налево и направо оправдывалась, что и выбрать было не из чего: всё рыхло, написано кое-как. Рука мастера не проглядывается. Это не Евгений Попов, рассказ которого тоже появился в журнале. Правда, её заслуги в этом не было. Юрий Нагибин уговорил главного «дать» талантливого парня.
  Обычно то, что предлагала Моторина, появлялось в журнале. Но это не значит, что от неё шло всё, что печаталось. Литературные публикации иногда шли на полосу по инициативе главного редактора или его зама. Элла Евгеньевна в таких случаях всегда дипломатично соглашалась.
  Когда с ерофеевским рассказом дело дошло до вёрстки, она пригласила его в редакцию завизировать материал — таков был порядок. Он приехал сразу же и надолго задержался. Что-то очень эффектное рассказывал ей о своих поездках в Европу. А потом даже вызвался довезти её домой на своей машине. Элла Евгеньевна сияла от счастья. Ей было лестно. Ах, эта поездка в «Жигулях» сына дипломата! Автомобиль мчался по Москве, а Элла Евгеньевна с чуть наигранным испугом просила: «Виктор, не так быстро, нас же остановит милиция». На что Ерофеев небрежно, но со значением говорил:»Ну что вы, какая милиция? Нас никто не имеет права в Москве задерживать. На моей машине дипломатический номер. Вы понимаете, что это такое?»
  Элла Евгеньевна понимала: муж у неё — бывший цекамольский работник. Госдачей за девять рублей в месяц она охотно пользовалась. А друг юности, за которого она не вышла замуж, хотя он предлагал ей руку и сердце, стал работником Отдела культуры ЦК КПСС. Эти две детальки из своей личной жизни она Ерофееву в разговоре умно донесла. Чтобы знал: они почти из одного элитного круга.
  На другой день она, как принято, приехала на работу к обеду и была ошарашена. Корреспондент её отдела Юрий Бугельский сообщил ей, что слышал по «Голосу Америки» о выходе «Метрополя».Сказал он ей с ухмылкой и о том, что Виктор Ерофеев — активный участник «Метрополя».
  Минут пять, бледная, она сидела за столом, держась за сердце. А потом вдруг высказала идею, что Ерофеева ей подсунули недруги, чтобы свалить из кресла завотделом. Вскоре она вслух придумала вторую версию — что это козни против главного редактора, потому что в ЦК комсомола ему эту публикацию не простят.
  Она пошла в соседний кабинет к ответственному секретарю журнала Анатолию Афанасьеву и сняла из номера рассказ Ерофеева и предисловие Аксёнова. Анатолий пытался было возразить, что спешить не стоит, никакого сигнала сверху не поступало. Нo Моторина бросила на него такой испепеляющий взгляд, что он тут же осёкся и срочно попросил что-нибудь на замену.
  После всего этого Элла Евгеньевна уже у себя в кабинете схватила телефонную трубку и не выпускала её из рук часа два. Сначала она позвонила Олегу Максимовичу Попцову – главному редактору журнала ЦК ВЛКСМ «Сельская молодёжь». Она с изумлением узнала, что они тоже в очередном номере кого-то из «метропольцев» дают. Попцов новостью из «Голоса Америки» насторожился, и так как он был членом Союза писателей СССР и не последним человеком в московском отделении, пообещал ей разведать обстановку в руководстве писателей. Затем Моторина позвонила в ЦК ВЛКСМ — и в Отдел пропаганды, и в Отдел культуры. В Отделе пропаганды она строго спросила, почему ЦК не выработал правил, которые бы определяли, как должны действовать комсомольские журналы в случае идеологических диверсий западных спецслужб. На этот вопрос комсомольские пропагандисты ничего не ответили, а по поводу выхода «Метрополя» пообещали разобраться и принять контрмеры. В Отдел культуры она позвонила как бы из-за одной выставки молодых художников, что-то уточнила о её ходе. А в разговоре, между прочим, лягнула «метропольцев» за иллюстративную часть альманаха. В Отделе культуры о выходе «Метрополя» вообще ничего не знали и знать не хотели. «Как, — удивилась Элла Евгеньевна, — вы не в курсе?» — и бросила трубку.
  Позвонила она и своему другу юности в ЦК КПСС. Как бы неофициально. Он пообещал узнать, что думают «наверху» о «Метрополе». Уже на следующий день в ЦК ВЛКСМ были вызваны все главные редакторы комсомольских изданий. На этом совещании журналисты получили «инструктаж действий»: о выходе «Метрополя» в своих изданиях не сообщать. А участников, в том числе Аксёнова с Вознесенским, лучше бы под каким-нибудь предлогом пока не печатать.
  В истории с «Метрополем» только ЦК ВЛКСМ вынужден был отреагировать на критику «снизу».В ЦК КПСС было не до «Метрополя».В конце концов на нижайшем уровне решили — пусть руководство Союза писателей СССР поступает, как посчитает нужным. В Союзе писателей и хотели спустить это дело на тормозах, но истерика некоторых участников акции с «Метрополем», их  апелляция к Западу просто вынудили руководство Совписа реагировать.
  Кто был прежде всего заинтересован в скандале с «Метрополем»? Кому он был выгоден? Сейчас, тридцать лет спустя, это понятно. Недавно ушедшему из жизни Василию Аксёнову тогдашний шумовой эффект вокруг «Метрополя» был позарез нужен как предлог для давно задуманной им эмиграции из СССР. Одно дело дать дёру в ходе очередной зарубежной поездки — а их у Аксёнова было с избытком. И совсем другое — выехать как обиженному цензурой и властью.
  Ну а Виктор Ерофеев, осчастлививший альманах рассказом о том, как мальчик подсматривает из туалета за соседней женской кабинкой со всеми подробностями (видимо, что-то глубоко автобиографичное) , любит вспоминать об этом «эпохальном событии» и 20, и 25, и 30 лет спустя. Причём всякий раз рассказывает о «Метрополе» по-разному. Это утверждает писатель Захар Прилепин в разговоре с Евгением Поповым, автором «Метрополя», который, кстати, называет скандал с «Метрополем» всего лишь литературным.
  А Виктор Ерофеев настаивает, что «Метрополь» — это общественно-политическое событие чуть не вселенских масштабов. Шутка ли — якобы из-за этого отозвали из Европы его папу. Вот ведь какая жестокая, бесчеловечная власть была в тоталитарном Советском Союзе! Отец ответил за сына. Заболев после этого.
  Да, меняются времена, люди, нравы…
  В начале этого эссе я неслучайно вспомнил К.Г. Паустовского. В 1946 году он написал десятистраничный рассказ «Телеграмма». Психологический сюжет — дочь забывает о старенькой матери и не успевает приехать к ней повидаться перед смертью. Читал ли этот рассказ Ерофеев, не знаю.
  Так вот без малого сорок лет назад в Москву приехала Марлен Дитрих, надменная суперзвезда, «голубой ангел» западного кино, подруга Хемингуэя, Ремарка и Жана Габена. Столичных хозяев она попросила, чтобы они устроили ей в ЦДЛ встречу с К. Паустовским. Дескать, это её давняя мечта. Больного Константина Георгиевича упросили появиться в Центральном доме литераторов. И вот при громадном скоплении народа вечером на сцену, пошатываясь, вышел худенький старичок, а через несколько секунд выбежала знаменитая и неповторимая Марлен. Не сказав ни слова, она грохнулась перед ним на колени. А потом схватила его руку и начала её целовать и обливать слезами, всамделишними, не артистическими. Весь зал — в совершенном шоке — начал медленно вставать. В чём дело? И потом сорвался в рукоплесканиях. Константина Георгиевича усадили в креслице на сцене. А вскоре плачущая и счастливая Марлен Дитрих объяснила, что она за свою жизнь прочла много разных книг. Но ни одна прочитанная вещь не потрясла её так, как небольшой рассказ Паустовского «Телеграмма». После его прочтения она плакала долго и не могла остановиться. Настолько точно Паустовский передал в нём чувства людей — матери и дочери…