Роковые минуты России по Иванову-Таганскому

Когда-то Фёдор Иванович Тютчев написал: 

  Поэт, возможно, видел себя пирующим со «всеблагими» на недоступных земному человеку вышних эмпиреях, и оттуда роковые минуты человечества представлялись лишь как декорация или театральный номер, как развлекательная приправа к пиру.

  Но почему-то великий наш поэт не подумал, а каково же тем, конкретным «малым сим», по кому эти роковые минуты прошлись. А если б задумался, глядишь, сильное слово «счастлив» не употребил бы, а поискал что-нибудь другое, более подходящее к «минутам роковым».
  «Роковым минутам» в новейшей истории России посвящено творчество Валерия Иванова-Таганского.
 
  Когда задумываешься об истории России, обнаруживаешь, что Россия, кажется, не имела ни одной минуты «нероковой». Любая другая страна переживала исторически относительно длительные периоды спокойствия, в течение которых она концентрировалась, набирала силы, имела время обдумать своё место в историческом пространстве. У России такого спокойного времени не было никогда. Всегда ей приходилось концентрироваться «на марше». Даже внешне спокойные 60—80-е годы прошлого столетия проходили под знаком ожесточённой борьбы с теми, кто не хотел, чтобы она «сконцентрировалась». Лихие девяностые, пришедшие на смену «тихим» восьмидесятым, и сделались очередными «роковыми минутами» России. Это сейчас мы все отчётливо видим и понимаем, что тогда российская жизнь и судьба стояли на грани обрушения. Тогда же мы этого не видели, мы все барахтались в новой, внезапно наступившей жизни. Нам ещё предстоит обдумать и для себя выяснить, что же помешало России рухнуть, чем, каким ресурсом, загадочным для своих недругов, Россия выстояла.
  Об одном из этих «ресурсов» — трилогия Валерия Иванова-Таганского «Обречённая на жизнь».
  Трилогия, как и полагается серьёзному произведению искусства, не предназначена к тому, чтобы «в лоб» развлекать читателя. В ней нет погонь, убийств, того, что называется «сексом». В ней речь идёт о жизни — именно о жизни как она есть. Жизнь главного героя Ильина — на фоне жизни России. Автор показал нам — на примере его судьбы и персонажей, которые сопровождают его на всём романном пути, каким образом герой — понимай, Россия — тогда,  в те опаляющие всё и вся годы, выдюжил.
  Когда говоришь о борьбе, предполагается всегда борьба добра и зла. Но давайте спросим себя: а с чем, с каким конкретным злом, мы боролись тогда, в 90-е? Только не будем касаться политики, Америки, Европы с их коммерциальной агрессией против России: поиски внешнего врага большей частью контрпродуктивны, как любят сегодня говорить некоторые чиновники.
  Неторопливый разбег трилогии — с основательными заглядываниями в прошлое Ильина, с вопросами, которые он постоянно сам себе задаёт, с неприходящими ответами на них — постепенно погружает нас в атмосферу, в которой мы жили. Мы, сегодняшние, о тогдашней атмосфере жизни российской — советской тож — крепко позабыли. Мы склонны её идеализировать. Сейчас мало кто помнит об отсутствии в продаже продуктов, одежды, обуви, автомобилей, туалетной бумаги, женской косметики, приличествующего человеку нижнего белья, писчей бумаги, хороших книжек и даже некоторых газет, «АИФа» например, и проч. Мы уже не помним об унижении на парткомовских заседаниях, когда члены парткома могли не пустить имярек в Болгарию, например, на пару недель отдохнуть, если он на обязательном собеседовании на партбюро вдруг забыл, как звали какого-нибудь Пол Пота или никаким боком никому не нужного Ким Ир Сена. Мы вспоминаем обо всём этом (у каждого россиянина среднего возраста есть такие унижающие его достоинство воспоминания), когда погружаемся в мир, воскрешённый нам Ивановым-Таганским. Я не случайно вытащил на свет погасшие воспоминания о всеобщем советском дефиците и всеобщем унижении от правящей партии — они, эти вечные элементы советской жизни, формировали наше тогдашнее мировоззрение, нашу психологию, нашу психику даже.   
  И вот мы, страница за страницей, постепенно знакомимся с Ильиным, талантливым театральным режиссёром, и вместе с ним погружаемся в ту жизнь. Прежде всего, конечно, в его жизнь, но тем и хороша трилогия Иванова-Таганского, потому и является она произведением искусства, что построена на символе: жизнь Ильина — это символ жизни России в последние советские годы, накануне и сразу после развала и СССР, и советской власти.
  Так с каким злом борется Ильин в своей жизни?
  Он, знаменитый и успешный внешне режиссёр, показан нам в борьбе за своё человеческое достоинство. Это борьба, как и бывает в реальной жизни, проходит по «всем фронтам»: и на работе (с театральными и идеологическими чиновниками и бездарями), и в семейной жизни (с равнодушной и уже не любящей и не понимающей его женой), и в жизни духовной, коренной — Ильин часто задумывается, спорит и сам с собой, и с оппонентами о судьбе России, о том, что творится вокруг него и в стране. Он не всё понимает в происходящем, но не ждёт пассивно, когда же всё прояснится и успокоится, а действует: энергично, напористо и честно — так, как диктует ему его душа, его совесть.
  Нет, он не совершает «высоких» и громких подвигов — далеко не каждому в этой жизни выпадает такой шанс. Но он тем не менее подвижник в самом высоком значении этого слова. Каждый день, каждую минуту своего существования он остаётся по эту сторону морали, он не изменяет ей ни в большом, ни в мелочах. И я, читая трилогию о нём, часто спрашивал себя: а не так ли каждый из нас (или почти каждый, во всяком случае большинство из нас) испытывал на себе это сжатие на изгиб, которым столь щедро и жестоко одарили нас роковые российские 90-е?
  Вот чем ценна, интересна и важна трилогия Иванова-Таганского: она о нас, обо всех нас, россиянах, кто выдержали искус бешеных 90-х, остались нормальными людьми, не переселились ни телом, ни душой на окружённую глухими заборами, одержимую деньгобесием Рублёвку, не ослеплённых и не одурманенных идиотской, чужеродной целью — быть богачом.
  По мере погружения в трилогию, сверкнула догадка: а не обитает ли этот скрытый ресурс, не позволивший погибнуть России, в нас самих, в её гражданах, в простых русских и нерусских людях, не просто населяющих российские просторы, а живущих в России и Россией?
  Читатель может укорить меня: мол, герой Иванова-Таганского как раз полромана живёт вне России — в Болгарии; там он обрёл семейное счастье, нашёл подлинную любовь, там родился его сын. Можно и дальше пойти, уже автора упрекнуть в том, что он как бы символически намекает на то, что в России талантливому человеку не ужиться, что счастье творческое и личное он обретает, лишь уехав из России.
  Но в том-то и дело, что Ильин никуда из России не уезжает; чисто внешние обстоятельства сложились так, что у него в Болгарии появляется дом и семья; но духом, внутренней жизнью своею он в России, дар свой он отдаёт России, её народу, её театру, её искусству, её духу. Думы его — с Россией. И о России, а не об Америке какой-нибудь его постоянно расспрашивают болгарские друзья в момент, когда Болгария тоже переживает свои «роковые» дни; на Россию смотрят — а как там? — болгарские патриоты. И Ильин говорит им, как там. И возвращается в Россию, и анализирует происходящее в ней и с нею.
  «Сейчас до того страшно, что сталинское прошлое уже не пугает. Оно мимикрирует под счастье. Ведь посмотри: была громадная страна, мощная армия, да чего там — духовные ценности, в которые народ верил. Смешно, но были даже небольшие деньги на культуру. Была пусть суровая, но реальность! А сейчас вместо реальности подсовывают реформаторский реализм с нескончаемым переходным периодом».
  Это — лишь одна цитата из многочисленных разговоров и споров Ильина со своими собеседниками-оппонентами. Таких разговоров, чем ближе к концу романа, тем в тексте больше. Герои Иванова-Таганского не просто устраиваются в жизни, подстраиваются под обстоятельства — нет, они открытыми глазами смотрят на нарождающуюся новую жизнь: как смотрели восемь-десять лет назад мы, каждый из нас. Это — одна из узнаваемых реалий жизни российского интеллигента тех лет. И хотя мнений было множество, — например, я бы оспаривал наличие «духовных ценностей, в которые народ верил», и привёл бы множество аргументов против этого наличия, — всё-таки вырисовывается цельная истина: неравнодушие к судьбе страны, деятельное участие в её обустройстве, в понимании процессов, происходящих в ней и с ней и есть залог её живучести, бессмертия, возрождения её силы.
  И получается, что зло, с которым борется чистый душой, совестливый Ильин, — это всеобщее равнодушие, к которому, казалось бы, привыкли за десятилетия советской власти, бездействие в общественных делах, когда от тебя лично «наверху» ничего не зависит, но когда эти «верхи» очень конкретно воздействуют на твою личную жизнь, безапелляционно в неё вторгаясь.
  В трилогии Ильин бьётся в тисках околотеатральных интриг — чинуши, приспособленцы буквально вяжут его, подсиживают, клевещут, не дают работать. Эта атмосфера конца советских времён передана Ивановым-Таганским подробно и безжалостно. Она царила не только в театре, не только в искусстве, не только в литературе, но и в науке, и на производстве. Справедливости ради следует сказать, что лучшие и совестливые деятели литературы и искусства пытались эту атмосферу очистить — мы помним, что при советской власти выходили книги, пытавшиеся разбудить нашу совесть и одуматься «верхи» (на память приходит сразу и «Не хлебом единым», и «Белые одежды», и «Иду на грозу», и т.д.), но всё это был глас вопиющего в пустыне. Против системного кризиса сознания иглотерапия не поможет. И мне представляется очень важным, что Иванов-Таганский теперь, когда в обществе, в значительной её части, возникла тоска по «железной руке» советской власти, показывает, напоминает читателю, что за жизнь была в России под этой «железной рукой».
  — Нет, друзья, не надо возврата к ней, ничего подлинно хорошего для человека там не было, — взывает Иванов-Таганский со страниц своего романа.
  Герой трилогии находит, казалось бы, восславленную Дефо свою «the safe refuge» — тихую пристань. Он строит себе в Болгарии дом, женится на любимой женщине, которая родила ему сына, он вдали от московских театральных интриг, московского беспокойства и хаоса ставит в Софии русские пьесы. Внешне он следует настойчивому призыву Вольтера: «Каждый возделывай свой сад!»  Да, возделывай свой сад — но на Родине! Не на чужбине! И мысли Ильина всё время возвращаются в Россию. Он мечется между Москвой и Софией, он видит, что Россия выстояла, выстояла, не смотря ни на что! Но им, лично им, Ильиным, сделано для этого не всё. Да, Россия обречена на жизнь, но с каждого россиянина свой высокий спрос. И трилогия кончается полными надежды словами Ильина: «Не я, так сын».
  Упорное терпение народа, следование нравственным традициям, сопротивление, пусть глухое, неявное, всему, что чуждо национальному духу, — вот, по мнению Иванова-Таганского, тот внутренний неисчерпаемый ресурс, который помог России выжить. Национальная нравственная традиция — это добро; оно крепко сидит в Ильине. Всё, что против неё, — это зло, и с этим злом Ильин борется. Иванов-Таганский заряжен на оптимизм в отличие от некоторых «патриотов», которые не верят в Россию, не видят в ней ресурса жизни и не стесняются громогласно кричать на всех перекрёстках, что «Россия погибла», что у неё нет будущего, всё плохо, и Бог плачет над её судьбой. Сия сомнительная, неумная и литературно бездарная метафора средненького поэта твердится недалёкими «патриотами» на всех литературных перекрёстках. И мне очень симпатично, что Иванов-Таганский — в чём я с энтузиазмом к нему присоединяюсь, — заявляет: чепуха, не плачет Бог над Россией, а как встарь, хранит её и направляет её путь.
  Это же воззрение Иванова-Таганского проявляется и в других его романах: в дилогии «Семя отечества» и «Грязь к алмазам не пристаёт». Если трилогия «Обречённая на жизнь» посвящена началу девяностых, то действие дилогии происходит в конце их, когда бандитский хаос в стране структурировался и выкристаллизовался в криминальный капитализм.
  Я не буду подробно останавливаться на этих романах, которые найдут к читателю более лёгкий путь, чем «Обречённая на жизнь»: они решены в многоуспешном жанре политического детектива. И здесь в отличие от трилогии хватает погонь, взрывов, выстрелов, здесь обжигающая любовь, здесь агрессивные подлецы и духовный, симпатичный супермен Марков, тележурналист, не дающий спуску ворам и проходимцам-мафиози, вступивший с ними в неравную борьбу и победивший. И в этих романах борьба добра и зла имеет более конкретный характер, здесь несущие зло распознаются сразу.
  Но основная мысль дилогии та же — жизнеутверждающая: Россия будет жить, Россия воспрянет, Россия отряхнёт прах всего антироссийского, убогого, бесовского с ног своих и восторжествует в мире.
  По первому роману дилогии — «Семя отечества» — снят энергичный многозвёздный сериал (в главной роли С.Щербаков), который вскоре выйдет на телеэкран.
  Нет, Иванов-Таганский не позволяет в своих романах злу одолеть добро. Затоптать Россию не получится, она обречена на жизнь. И главный ресурс России — это совесть, неподкупность, нравственность её народа. Этот ресурс неодолим.
  И Иванов-Таганский доказывает это каждой строчкой своих романов.