slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Рисующий объективом

На чёткой графической визитке Вадима ГУЩИНА написано: «Фотограф-художник». Но, знакомясь с его творчеством, понимаешь, что здесь смысловая ошибка. Он, конечно, художник-фотограф! Уметь рисовать объективом съёмочной камеры дано немногим, хотя первоклассной фотоаппаратурой сегодня владеют практически все. Возможно, беседа с мастером, которому
не так уж много лет — всего-то 46,— поможет разгадать тайну его особого пластического и философского видения окружающего мира…

 

 — На недавно прошедшей в Центральном доме работников искусств выставке-презентации вашего большого альбома «Фотографии. Вадим Гущин» поражал контраст представленных в экспозиции работ с той жизнью, которая ныне бурлит за окном. Ваши фотополотна не состязались с реальностью — как можно красочней и неожиданней запечатлеть её. Напротив, все произведения предельно аскетичны по исполнению, условны по сюжетам и, главное — чёрно-белые, словно до сих пор цвет ещё не вошёл в арсенал визуального воздействия на зрителя.
  — В чёрно-белой интерпретации можно выразить всё или почти все, что хочется выразить и что задумано. Даже добиться цветоощущения, уйдя от ландринности, подкрашенной действительности, поданной в глянцевой слащавости современной периодики для нетребовательного зрителя.
  — У вас сдержанное отношение к цвету?
  — Цвет – это более точная передача на плёнке всех разнообразных оттенков натуры…
  — … к которым вы безразличны?
  — Для меня, как и для всех, существует цветной мир, в котором мы живём. Предпочтение чёрно-белого изображения цветному не означает, что я безразлично отношусь к цветам и краскам. Просто цветная и чёрно-белая фотографии суть разные виды или, если хотите, подвиды изобразительного искусства фотографии. Они по-разному интерпретируют действительность. Чёрно-белая съёмка сложнее цветной, но в ней более полно можно ощутить себя художником, опосредованно относящимся к миру. Работа в чёрно-белой гамме предполагает перенос цветов в тона, сюжет выбирается и строится по иному принципу — первейшую роль здесь играет свет и его соотношение с тенью. Убирая цвет, мы как бы возвращаем объекту съёмки его реальную ипостась, освобождённую от цветовой пестроты, приближаемся к метафизическому смыслу, заложенному в нём.
  — В нецветных сюжетах нет ущербности, потому что вам удается передать характер объекта?
  — Отвечу осторожно: пытаюсь.
  — Встреча с вашими фотопроизведениями требует соответствующего настроя и подготовки, чтобы понять и воспринять условность пластического мышления. Нужен гид, который поможет пройти через ваш творческий лабиринт.
  — Быть автогидом по собственной профессии?
  — Нет, по своему творчеству. Это не момент заигрывания со зрителем, с которым вы всегда вёдете серьезный разговор, а возможность на данном этапе взглянуть на себя со стороны. Из периферии внимания к себе перейти в центр размышления о себе.
  — Не грозит ли тогда опасность, что, став гидом для других, я могу объяснить себе всё создаваемое мной на грани интуитивности? Тем самым ответить на все вопросы и разрушить искусство, в котором – надеюсь! – я нахожусь? Уйдёт тайна недосказанности, элемент загадочности. Наконец, потеряется мгновение сотворчества, когда каждый может домыслить увиденное своим наполнением чувств. Своим сопереживанием.
  — Фотография — это искусство, что доказано выдающимися именами, как отечественными, так и зарубежными. Но упрощение технического процесса съёмок «демократизировали», сделали доступными высокое качество изображения настолько, что любой взявший современную камеру чувствует себя чуть ли не профессионалом или практически на равных с ним. Добиться высокого качества снимка теперь не составляет никакого труда. Любителя это просто сбивает с толку. Он свободен от ошибок правильного в любое время суток определения экспозиции, зависимости от освещения объекта съёмки, продолжительности обработки плёнки – её недопроявления или, наоборот, перепроявления, что приводит к излишней зернистости негатива. Наконец, подбор бумаги, ну, и так далее. Так в чём же разница между профи и аматёром? Как правильно нажать съёмочную «гашетку» аппарата?
  — Кнопка нажимается правильно всеми. Разница в том, когда следует её нажать и по какому поводу. А это уже вопрос культуры и опыта. Цели съёмки, умение ставить перед собой определённую задачу и достигать желаемого.
  — Американцы говорят, что оружие в руках у сильного гренадёра или слабого интеллигента уравнивает шансы обоих, недаром у них кольт назван «великим уравнителем». Не добилась ли этого по-своему и современная фотоиндустрия?
  — Технический прогресс должен вести к главному: к освобождению мышления человека с аппаратом от сложных технологий, когда есть возможность посвятить себя только истинному творчеству, «чистому» искусству. Любителю, в душе которого живёт художник, предоставлен шанс добиться высоких результатов именно на ниве художественного творчества.
  — Вадим, осматриваю вашу студию, стены, на которых висит лишь малая толика ваших фоторабот, хочу задать естественный вопрос: как вы начинались?
  — Вопрос почти анкетный. Но за обыденными словами — живые факты биографии, прожитые именно мной, а не другим.
   Родился в Новосибирске. Отец – инженер-энергетик. Мама – зоотехник. Вполне понятно, что и моё будущее они представляли идентичным их настоящему, в котором они более чем состоялись, достигнув больших успехов в своих трудовых карьерах. Забегая вперёд, скажу: мою фотодорогу, несмотря на признание престижных галерей, наших и зарубежных, они, по большому счёту, не одобряют до сих пор. Не потому, что жизнь сына в искусстве не воспринимается техническим мышлением родителей. Инженер в их понимании звучит гордо, а значит, и ни с чем не сравнимо! К профессиональному взаимопониманию мы идём долго и болезненно.
  — А как вы встретились с Москвой?
  — Это связано со служебными передвижениями отца – многочисленными и утомительными. В 1965 году мы переехали в Казахстан, где он занял пост директора крупного ремонтного энергетического предприятия. Потом получил назначение в столицу. Москва тогда практиковала систему приглашения одарённых специалистов на руководящие должности. С тех пор жизнь его связана с Мосэнерго, и мы стали московскими жителями.
  — Москва впитывает соки талантливой нашей провинции.
  — Для Российской империи всегда было симптоматично разделение на провинцию и столицу. Так продолжается и поныне, но это уже другая тема разговора.
   — Как фотография вошла в вашу жизнь?
  — Папа привёз из очередной командировки фотоаппарат «Смена-8М» и подарил к моему 10-летию. До сих пор не могу забыть волшебства, свершавшегося при красном свете, когда в домашней каморке, моей первой в жизни лаборатории, в ванночке с проявителем возникало на белом листе фотобумаги изображение знакомого лица соседского мальчишки... Я увлёкся съёмкой людей – друзей, приятелей друзей, а то и просто случайных прохожих. Сколько событий пережито с той поры, но вот чуда, возникавшего на бумаге, причём без всякого мановения палочки факира, забыть не могу.
  — Подобное испытали многие. Со мной это произошло в 16 лет, когда мама подарила камеру ФЭД-1. Я с месяц покупкой любовался, боясь до неё дотронуться. Но в нашем доме фотоаппарат был всегда. «Фотокор» — презент моего дедушки. Отношение моё к этому удивительному техническому отголоску прошлого соответствовало возрасту детства. Я скорее был увлечён «гармошкой» камеры, нежели прямым назначением такого замечательного аппарата. А мучения дедушки со стеклянными негативными пластинами надолго оттолкнули меня от занятия фотографией.
  — И дальше?
  — ФЭД — продукцию завода имени Феликса Эдмундовича Дзержинского я довольно быстро освоил — сыграл в моей жизни и по-своему коварную роль. Я учился в художественной школе. Рисовать было сложно: натурщик обязательно должен был быть похож на самого себя, а не на своего брата. Следовало соблюдать пропорции, уловить характер модели, анатомически правильно выдать форму черепа и задействованные мышцы… А тут берёшь «Фэдюшку» и сразу получаешь хорошую лепку головы, соблюдение тональности и, главное — безупречное сходство! Решил — буду поступать на операторский факультет киноинститута. Недолго думая, поделился «мечтой» с педагогом по рисунку, который, тоже недолго думая, предложил мне… незамедлительно покинуть школу и готовить себя к таким-сяким кинодорогам. Вернуть доверие обиженного учителя стоило немалых трудов, но всё же школу я успешно окончил и поступил в художественный институт. Вторым вузом был ВГИК, правда, не операторское, а художественно-декорационное отделение. Так что я остался в своей профессии, преодолев необычайно сильный соблазн объектива. А вам не хотелось поступить в киноинститут?
  — Желание такое было. Я приходил на отделение операторского мастерства со своими работами. Меня привёл туда мой друг-сценарист, где представил одному именитому преподавателю. Поговорив с ним, я отчётливо понял, насколько это не моё. Ведь в кино любая профессия вторична. Даже режиссёр зависим от драматурга, от хорошего литературного сценария. Если стать «директором камеры», как пишется в титрах западного кинематографа, я должен буду снимать только то, что нужно другому. Другим, но не мне. При такой расстановке творческих обязанностей трудно сохранить индивидуальность, авторство видения. Поэтому расставание с киномечтой было относительно безболезненным. Я старался найти свою дорогу на более чем истоптанных путях искусства фотографии.
  — Для себя особенность артельного труда в кинематографе я понял довольно поздно, успев 10 лет потрудиться художником-постановщиком на «Мосфильме». И хотя жизнь на лучшей и самой большой студии Европы была наполненной и интересной, я нашёл в себе силы покинуть её, хотя трудно было расстаться с улыбкой Руфины Нифонтовой, обаянием Андрея Миронова, Евгения Леонова, Василия Ливанова, чтобы вернуться к своему основному призванию — художника книжной иллюстрации.
  — А фотоувлечение было забыто?
  — Отношусь к сему настороженно и с опаской. Чтобы во второй раз не втянуться в эту выдающуюся деятельность человеческой культуры и не изменить главной своей профессии. Но мы отвлеклись от вашей биографии...
   — Я учился в замечательной школе Караганды у блестящих педагогов, основной костяк которых сложился из бывших ссыльных, настоящих интеллигентов. В Казани поступил в Энергетический институт, откуда, после отцовского назначения в столицу, перевёлся в московский энерговуз. Так что линию родителей — по их наущению — я продолжил. Но с полным отсутствием интереса к техническим дисциплинам, хотя затруднений в освоении точных наук никогда не испытывал.
  Наступил момент, когда логически правильное решение созрело: плохой инженер никому не нужен – ни стране, ни тем более мне самому!
   — Но тут зазвучал армейский горн?
  — Два года служил офицером в Волгоградской области. Работал техником самолёта. Мечтал о штурвале лётчика, но до облаков дотянуться не довелось.
  — А как же с фотографией?
  — С аппаратом не расставался никогда. «Смена», «Любитель», «ФЭД-3», зеркалки «Зенит» и «Киев»… Понял наиважнейшее для себя: фотография – один из наиболее сильных способов самовыражения. Ни с каким другим видом искусства не сравнимый по силе воздействия. Ещё какое-то время после службы был занят в профессии энергетика, но истинное моё призвание победило все «правильные» и разумные доводы родителей. Я полностью ушёл в фотографию. Нет, я не стоял со штативом на углу Арбата с макакой в руках — думал о театрике своём со своим неповторимым миром, о своём творческом ателье.
  — Но жизнь заставляет отвечать на вопрос: как зарабатывать деньги. Как вы его решили для себя?
  — У меня были хорошие, в профиле моей первой профессии, заказы. Я отснял, к примеру, почти все электростанции Москвы. Но это не менее успешно мог сделать и другой. А мне всегда хотелось делать то, что мог сделать только я.
  Арендовал студию, стал в ней конструировать собственные композиционные сюжеты, чем и занимаюсь по сей день.
  — В ателье можно композиционно конструировать, жанрово задумывать и портрет — ныне условия для работы у вас самые профессиональные. Но с человеком, с его постановкой надо работать иначе, в непосредственном контакте. Вот чего нет в студии Вадима Гущина, так это копфгалтера, страшного по виду головодержателя, напоминающего средневековое оружие пыток. Человеческую голову теперь не надо зажимать чугунной приставкой минут на сорок для неподвижности. Это давно забытое прошлое! Затвор ныне открывается на тысячную долю секунды. Светочувствительность и объектива, и плёнки разрешает преодолеть любую малоосвещённость, даже если модель активно движется.
  — От живой модели отказался давно. Ушёл в натюрморт, который не возразит мне, не закапризничает и вытерпит все неудобства от работы со мной. В работе я очень дотошен, скрупулезен и требователен к себе.
  — Жаль, что гибель Пушкина и рождение «устойчивой» фотографии разошлись всего лишь в несколько лет! Объектив не подарил нам подлинный образ гениального поэта России, но успел зафиксировать его вдову — красавицу Натали, правда, уже в возрасте.
  — Но так можно сетовать о многих великих людях прошлого, с которыми мы знакомы только через их художников-современников…
  — …которые в отличие от объектива, естественно, были субъективны.
  Обидно, что вами оставлена линия портретной галереи. Как проникновенно вы запечатлели Виталия Васильевича Гущина – вашего отца, подчеркнув его лучшие качества. Человека цельного, умного, талантливого.
  Получается, что по-настоящему портрет вас не интересует?
  — Ни портрет, ни репортажная съёмка. А вот архитектурные мотивы люблю – это своеобразные житейские натюрморты в масштабах улиц и площадей. Возможно, увлечённость архитектурными сюжетами в какой-то степени повлияла и на мою дочь, ныне получающую высшее образование в МАРХИ, Московском архитектурном институте.
  — Влияние ваше на мировоззрение дочери понятно. А как формировался непосредственно ваш «культурный фронт» в годы юношеского становления?
  — Как и многие сверстники, в школе записался в изобразительный кружок. Но просиживать много часов перед неподвижным гипсом Вольтера или Гомера утомляло. А вот поездки в Ленинград и Москву, встречи с Эрмитажем и Третьяковкой, книги в домашней библиотеке по искусству поразили на всю жизнь, за что пожизненная благодарность отцу и матери, к счастью, ныне находящимся в полном здравии. Я полюбил отечественное искусство, замечательных русских живописцев. Теперь, поездив по многим странам, понимаю, что со столицей нашей страны не сравнятся ни Рим, ни Хьюстон, ни Берлин, хотя они в своём роде наипрекраснейшие города. Многообразие культур, которые почти тысячелетие впитывала в себя Москва, неповторимость её церковных ансамблей, богатство национальной истории главного города государства Российского – от этого дух захватывает!
  И к этому никогда не привыкнешь!
   — А как относятся к нашей отечественной фотографии за рубежом?
  — Я сотрудничаю с различными западными галереями, участвую за рубежом в персональных выставках, знаком с выдающимися мастерами западного искусства. Мне приходилось общаться с Андреасом Гурски, Бернхардом Блюме, Алексом Уэбом. Но широкой публике эти имена мало известны. До популярности поп-звёзд фотохудожники никогда недотягивали, да она им и не нужна, такая популярность. Для меня очень дороги заграничные каталоги, где мои работы репродуцированы рядом со снимками корифеев мирового фотоискусства . Так, например, во французском альбоме «В поисках отца» моя работа находится на соседней странице с известнейшим американским фотографом Джойлом Питером Уиткиным.
  Фотоотношение к нам на планете, естественно, меняется, и в основном связано с политическими событиями, происходящими в нашей стране.
  — Политика влияет на искусство?
  — Косвенно. В момент того или иного события человек мыслящий обострённей видит действительность, внимательней вглядывается в лица людей, сопереживает их драмы как свои личные. В такие моменты иностранцы особенно внимательны к нашему искусству. И в частности, к фотографии. Но сегодня упадок. Кризис коснулся впрямую и фотографии. Фотопроизведения покупаются плохо и неохотно. Надеюсь на лучшее. На благоприятный климат в экономике. А с «климатом» в искусстве всегда всё было в порядке: творцы творили в любых условиях – и в застенках концлагерей, и тем более на золотых песках Багамских островов.
  — Работы ваши чёрно-белые. Вы словно свысока взираете на «разгул» прогресса в этом виде человеческой деятельности…
  — Большинство цветовых аспектов можно переложить в условность чёрно-белой подачи изображения. Тем более что драматизм сюжета во многом нивелируется цветом. У меня в мастерской хорошее оборудование, первоклассная аппаратура, на которые всегда можно положиться, – никогда не подведут в передаче моего аскетического восприятия натуры.
  — Вспоминаю, как в период своего «фотозаблуждения», школьником, покупал в аптеке весы, гирьки миниатюрных размеров и химикалии в хозяйственном магазине. Покупал за счёт обедов, на которые мама выделяла 50 копеек. Домой после 8 часов занятий в спецшколе возвращался голодным, зато при мне были и проявители, и закрепители. Поглощал фотолитературу, старался по ней составлять «лучшие рецепты химических растворов». Но на качестве снимков моя начитанность не сказывалась: фотографии были передержаны или, наоборот, блёклы, многие не в резкости. Правда, крепки в композиционном построении, что сыграло в будущем положительную роль в чувстве кадра уже при работе в кино, а затем и в книжной иллюстрации.
  — И, конечно, не преминули полистывать популярный тогда журнал «Чешское фото»?
  — Чешское, польское, немецкое… «Советское фото».
  — Уж какой был скромный, но добротный наш единственный в стране фотожурнал — «Советское фото», как мечталось в нём напечататься каждому из нас хоть раз в жизни!
  — Любой художник амбициозен, без этого, видимо, сложно его себе и представить. Вам знакомо это чувство?
  — Когда я приходил в фотоклуб «Новатор», ещё будучи молодым инженером, меня поражала дистанция мэтров по отношению к нам, «зелёным», неизвестно откуда явившимся пришельцам с нашенскими неказистыми камерами. В Советском Союзе существовала очень хорошая система так называемых фотоклубов, где неангажированные системой фотохудожники, как правило, любители, хотя среди них было немало и профессионалов, могли как-то реализовывать свои творческие помыслы. Они собирались в нашем клубе по четвергам, спорили до хрипоты о путях фотоискусства, устраивали выставки в Домах культуры. Всё это было маленькой, тихой оппозицией, словно не включённой в официальную систему страны. Здесь выросла целая плеяда одаренных художников-фотографов. Ведь фотография – это язык, на котором, подчеркиваю ещё раз, можно говорить и рассказывать обо всём. И многим это удавалось.
  Этому учился и я...
  — Вы любите большой формат. На выставке ваши работы смотрелись великолепно. Немалую роль в их восприятии играл и размер фотоснимков…
  — У каждого съёмочного формата своя граница растяжки, имеющая свой предел. Надо помнить: от сильного увеличения теряется пластика изображения, уходит резкость. Но каждый автор имеет свой формат, к которому привык и который любит эксплуатировать. Моя константа – 43х53 см, что сохраняет пластичность картинки, некое присутствие воздуха, позволяет передать детали с предельной резкостью. Подключаю здесь магию химии. Сильно разбавляю проявитель – это уже из области секретов, — что ведёт к мягкой проработке негатива и понижению зернистости. Весь фотопроцесс от начала до конца осуществляю сам, не прибегая к услугам лабораторий. То есть всё, что делаю в чёрно-белой фотографии, — моя ручная авторская работа, которую я не могу доверить никому другому.
  — Многие годы слежу за вашим творчеством, всегда привлекающим глубиной и философичностью в, казалось бы, самых обыденных сюжетах. В чём суть вашего подхода к съёмочному мгновению чуда?
  — Пусть это покажется странным, но я не отношусь к фотографии как к натуралистической, «фотографической» передаче изображения. Фотография – это философия, и через такую установку я стараюсь видеть то, что снимаю.
  — А как отнестись к самому рождению на свет явления по имени Фотография? Датируется это рождение конкретным годом – 1839-м. Именно в этот год Луи Жак Манде, скорее нам знакомый как Дагер, – художник и изобретатель, вошедший в историю не столько своими произведениями в жанре батальной живописи, сколько тем, что от него официально идёт отсчёт зарождения фотографии, когда он на базе опытов Ньепса разработал первый практический способ фотосъёмки.
  — Светочувствительным веществом для него послужил иодил серебра.
  — Человечество этот процесс и назвало с благодарностью дагеротипией. Хотя к рождению новой Музы — Фотографии – причастны десятки исследователей. И вот уже 170 лет, как фотоглаз объектива состязается с глазом художника.
  — И кто кого?
  — Фотография, сама того не зная, породила своим «варварским» вторжением в изобразительное искусство небывалый поток стилей и направлений в скульптуре, графике и особенно в живописи…
  — Формализм, абстракционизм, кубизм, модернизм…
  — Список этот всегда неполный. Потому что тенденция визуального и пластического противостояния, пусть и негласная, продолжается. И вряд ли закончится…
  — Художник с появлением фотографии не мог не измениться. Сезанн, Пикассо, Матисс, Модильяни…
   — Наши — Кандинский, Шагал. Не появись фотоаппарат, вполне очевидно, что Пикассо всё равно остался бы Пикассо, но другим. «В мире, — написал однажды наш замечательный график Виталий Горяев, — происходит необратимый процесс движения в искусстве».
  Но в сегодняшней беседе мы с вами, увы, обидели фотографию цветную. Когда она появилась на свет? Кто подарил человечеству цветной снимок?
  — В это трудно поверить, но цвет в фотографии возник почти одновременно с рождением самой фотографии.
  — Вы имеете в виду аляповатые раскраски фотографических карточек? Но рукодельный метод анилина не назовешь техникой цветной фотосъёмки, ведь фотограф зачастую не умел рисовать.
  — Впервые трёхцветное изображение получено было Джеймсом Кларком Максвеллом, когда он разделил, а затем снова соединил свет, отразившийся от клетчатой ленты. Возникновение подлинного цвета датируется 1861 годом, хотя был он – этот так называемый цвет – и неустойчивым, и недолговечным.
  Но это был огромнейший технический шаг в судьбе фотографии на пути вхождения её в великую семью Искусств!
   — Вадим, на свою позицию в искусстве вы имеете право, оно завоёвано многолетним, успешным и – к счастью! – признанным трудом, что далеко не всегда бывает.
   — Для каждого художника важно движение в искусстве. Каждый художник задумывается о своём месте в огромном, многообразном, противоречивом потоке событий, достижений, провалов, происходящих в современном искусстве. Глубоко убеждён: художник это постоянно должен говорить своим творчеством. «О времени и о себе», как метко сформулировал Маяковский. Я конструирую своё высказывание в моей студии и методом фотографии пытаюсь воплотить своё видение современного мира. Избегаю снимать вычурные вещи или мотивы, как бы красивы они ни были. Избегаю салонности, предельно упрощая сюжет, минимизируя его до одного единственного объекта. Поэтому не соглашаюсь, когда мои студийные работы называют натюрмортами. Нет, это объекты, или, если хотите, портреты объектов. Это предметы из моего реального окружения. Это Москва начала ХХI века в таких контрастно разных своих ипостасях.
  — Это одновременно и ваши автопортреты, переданные через предметы вашего быта. Фотография, как никакой другой метод искусства, позволяет предельно остро взглянуть на вещи, рассмотреть мельчайшие подробности, не доступные нашему взору…
  — Объектив значительно зорче глаза, как это ни парадоксально…
  — Сила фотоискусства – в его беспощадной беспристрастности?
  — Фотография всегда говорит зрителю: посмотрите, как прекрасен и одновременно страшен наш мир. Вглядитесь в него, постарайтесь его понять, а я помогу вам в этом.
  — Хотелось бы удивлять зрителя своими работами?
  — Обыденное в них преображается, смею надеяться, в нечто большее. В каждой пустяковине содержится частичка космоса, и сама она становится необъятной. Я мог бы сравнить себя с первыми фотографами, которые снимали самые незатейливые сюжеты и приходили в восторг от полученных результатов, удивляясь тому, как непостижимо сверхправдоподобно получаются эти вещи на их фотографиях.
  — Магия фотографии в этом?
  — Я понимаю, насколько противоречива, порою далеко не эстетична окружающая нас действительность. Поэтому так важно найти эстетику в том, что снимаешь, и наоборот – стараюсь снимать лишь то, в чём вижу эстетику, ощущаю её. Например, свою архитектурную серию, посвященную малым городам Подмосковья, которую назвал «Супрематической гармонией русской провинции». Хотя, признаюсь, отыскать там такую гармонию было весьма непросто.
  — А ведь в каком диссонансе с нынешним временем живут наши деревни и малые города!
  — Своя эстетика есть во всем, даже в самых бросовых и одноразовых предметах, которые мы не замечаем, хотя не уверен. Позволю себе разойтись здесь с моим любимым Достоевским, что «красота спасёт мир».
  Скорее она его погубит…
  — Ну что ж, с задачей гида, которую я поставил перед вами в начале встречи, справиться вам до конца, при всей искренности, не удалось. Главное осталось «за кадром»…
  — Что главное?
   — Как бы подробно вы ни анализировали свои работы, процесс их создания, мысль, в них вложенную, что-то остаётся недосказанным. Несформулированным. Это «что-то» и является вечной загадкой творчества.
  А для большей убедительности своих слов приведу высказывание Петрова – классика русской фотографической школы дореволюционного периода: «Хотя на первый взгляд в создании фотографического произведения искусства участвуют бездушные факторы – фотоаппарат, физические явления и обусловленные ими химические процессы, — на самом деле произведение фотоискусства создаёт человек, стоящий за аппаратом, его воля, его творчество, его индивидуальность, его миросозерцание».

Леонид КОЗЛОВ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: