slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

"На кончике кровавого штыка"

О романе Владимира Мирнева «История казни»
Всякая революция — насилие, в его широких объятиях ломаются кости классов, случайных людишек и самих насильников. Аксиома марксизма, абстракция. Класс – это живые люди, порой богобоязненные, класс — это и невинные дети.

 

Думается, первой и самой главной ошибкой российских якобинцев с Лениным стал террор по социальному признаку: вместо того, чтоб только отнять у собственника фабрику или землю, они решили попутно, превентивно, по-простецки поубивать эксплуататоров, дабы меньше хлопот и скорее узреть вблизи социализм. Романная тема. Никто из советских писателей не прикасался к ней. Возможно, причина в особом гуманизме, исключающем ценность человеческой жизни, зато кичащемся любовью к диванным собачкам?
  Прежде чем полистать страницы романа «История казни», отметим факт: свыше 2 миллионов дворян, купцов, фабрикантов, военных, казаков, чиновников бежали от пожара в России, множество остались, желая служить Отечеству. Для них политикой якобинцев была уготована участь заложников: перво-наперво «поражение» в политических и социальных правах, спецдокумент и безработица, опускание в изгои, в самые низы жизни. Ни учиться, ни выдвигаться по иерархии, запрет на профессию. Ныне не желают вспоминать даже историки ни о массовых расстрелах заложников-крестьян, узаконенных отнюдь не декретом Ленина, а постановлением ВЦИК с Калининым во главе в 1921 г.
  Роман Вл.Мирнева о судьбе Дарьи Долгорукой — княжны из памятного древнего рода основателя Москвы отца Андрея Боголюбского, для Всеволода Большое Гнездо – деда, а для Александра Невского – прадеда; с родом основателей московского государства попала под гильотину русских якобинцев сама История. Вместе с Дарьей Долгорукой читатель романа погружается в сюжет психологического боевика с военными действиями против красных в Сибири, подвергается истязаниям, мародёрству и изнасилованию, словно в дни нашествия восточных орд Чингисхана. Всё зыбко, жизнь или смерть? Колчак отступает, Верховный правитель России способен лишь оказать помощь с устройством княжны в крестьянскую семью, к благоверным людям.
  Новизна романа не только в его фабуле, включающей показушные дискуссии чекистского начальника Лузина с этаким Микулой Селяниновичем нового времени – крестьянским сыном, некогда солдатом Иваном Кобыло; необычность прозы Вл. Мирнева в чувстве времени, словно разделённом на два и текущем в разных направлениях: одно властвует, попирая всё живое, святое в человеке с изысканной кичливостью нагана, другое молится Богу о спасении и защите.
  Как показал опыт, господство духовных инородцев недолговечно по исторической мере. Уверенность чекиста Лузина – винтика в аппарате власти, основана на двух догмах: якобинство превыше всех начал в жизни, потому что оно — сама смерть, которая не своей волей сопрягается с трепещущим перед ней человеком, а по воле вождя Ленина… Не евангельский ли Зверь – ниспровергатель Бога перед нами, пришедший мучить людей и убивать всякого, кто не начертает его имя в своей душе? Именно он! Судьба Дарьи Долгорукой – это стремление спасти свою обесчещенную комиссаром жизнь, родить невинного младенца, спасаясь, выйти замуж по расчёту или по любви? – за Ивана Кобыло.
   Писательское мастерство Вл.Мирнева — редкостное, даже, уверен, наблюдая за характером текущей прозы, недостижимое ныне. Дело не в одной психологической лепке характера героев и их антиподов, не в приемах повествования. Вызывает восхищение работа со словом, лексический кладезь чистейшего русского языка без каких-либо местнических, сугубо сибирских вкраплений; как здоров и красив русский язык, когда пользуется им большой писатель! Вл.Мирнев любит природу лесостепи во все времена года, он – тончайший лирик, потому как природа – Божье творение, и она спасает несчастных людей, отогревает их душу, даёт пищу, она да дети — единственные начала, удерживающие на грешной земле Дарью Долгорукую. «В каждом брошенном на неё взгляде она видела сочувствие; станичники понимали её горе, кланялись почти как мученице; ей улыбались казаки, приведшие откуда-то с гор специально для отпевания своих жён, сестёр, детей. Все дни светило яркое солнце, и в воздухе был разлит чистый запах опустившейся на землю осени; величественно стояли схваченные кое-где багрянцем деревья».
  Хороня расстрелянных родителей и брата, героиня романа набирается мужества противостоять бушующей смерти, рожает Ивану Кобыло детей, не отказываясь и от комиссарского последа. Все дети – её! Однако власть расценивает крестьян по-якобински: создаются комбеды, за которыми стоит ГПУ (ЧК), и жизнь (или житие) требует от героини романа подняться на очередную ступень казни: комбеды из деревенских пьяниц и лентяев, догадываясь о её родословной, изымают имущество и пищу у многодетной крестьянки Долгорукой; её оплот Микула Селянинович расстрелян, а сама она не может принять ни образ евангельского Зверя, ни начертание его. Смерть от голода. Наступает последняя сцена казни: убийство себя и шестерых детей, что венчает многовековое житие Долгоруких, а с ними — основоположниками московского государства, и финал русской истории. Победа захватчиков, искоренивших традицию, мнимая. Остаётся непобежденная молитва, она имеет силу и после смерти человека.
   Якобинству не дано победить, не скоро, но вернётся в крестьянские поля Сибири новая жизнь. Диалоги противостоящих Лузина и Ивана Кобыло, чекиста и крестьянина, перекликаются с репликами романа «Бесы» Достоевского. Один из его персонажей вопрошал: «Во имя чьё совершается борьба? Ведь народ не примет бесовские затеи». Русские якобинцы – бесы нового поколения повторили за предшественниками: «Как не примет?! Это европейство! Во имя европейства следует уничтожить сам народ».
   Роман населён многими любопытными персонажами.Образ тётки-повитухи, скорой на умное слово, выписан столь ёмко и красочно, что кажется живым слепком из народной жизни. Вообще же Вл.Мирнев — крупнейший знаток деревни и её быта; его проза стилистически, по словесной вязи, не говоря о наполненности подтекста, другая, ранее не бывалая в нашей литературе. Вспоминаются романы
М. Алексеева «Драчуны» — о голоде в Поволжье после коллективизации и И.Окулова «Касьян Остудный» — о них же, о колхозах — инструментах для выкачивания из крестьян ресурсов на потребу мировой революции. Пафос романов: операции ЧК в деревне – болезненны, но неизбежны ввиду идей Маркса и лично Сталина. М.Алексеев пояснял свою позицию так: «Кто спасся от голода, всё равно остался верен партии. И воевал, и победил немцев».
   До сих пор власть не признала надругательство над крестьянством политическим преступлением. Неизбежность раскрестьянивания – блеф, ничего не давший, кроме временного допинга, якобинскому террору в России, подведшему черту под мнимым социализмом. Всех, кто не принял образ Зверя с трибун, поставили к стенке в 1937 г. До сих пор история казни старых сословий не написана: коль реабилитированы чекисты лузины, не надобно ли оправдать, хотя бы исторически, невинно умерщвлённых крестьян, пострадавших от спайки комбедов и ЧК? Они решали, кто есть кто? Они выполняли план по разору и голоду.
   Реабилитация? Не дождёмся. Ведь совсем недавно — в 1987 г. применён знакомый метод: закрытым постановлением ЦК огульно 25% председателей колхозов по всей стране были объявлены разложенцами и ворами, отдавались под суд. Кто-нибудь хотя бы в прессе не согласился? Типично троцкистский подход. Но никто не возразил. Ибо решение секретное.
   Роман Вл.Мирнева «История казни» имеет продолжение в жизни, а потому он верен её правде. Отсюда следует, похоже, историческая мораль: коллективизация, каких бы жертв ни стоила, дело не правое, неспроста же колхозы с переменой политического сыска на хозяйственный расчёт стали загибаться. Горбачёв в свое время счёл: виноваты их председатели, они – козлы отпущения, а не марксизм. А чтобы наглядней выглядел переживаемый момент, посадим их, колхозы, на дотацию от нефтегазовых барышей. Дотации и кредиты с/х производству списывали со времён Хрущева, ныне раскручивается очередная спираль: колхозам – нефтедоллары! И ни о каких уроках истории слышать не желаем. Если бы Горбачёв не списал долги колхозам (420 млрд. руб.), то вполне резонно личные сбережения народа (450 млрд. руб) оставались бы на сберкнижках, а не сгорели в 1992 г. при новых властях; впрочем, вряд ли утвердился бы в стране и сам новый режим, не желающий до сих пор закрыть последнюю страницу кровавой колхозной истории.
   Как доживал бы отведённое время евангельский Зверь? «На кончике кровавого штыка», разумеется.

 

Пётр РЕДЬКИН.
 

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: