"Бывают странные сближения..."

Недавно Санкт-Петербург отметил 305 лет со дня своего основания, а скоро своё 285-летие будет отмечать Екатеринбург. Эти даты, конечно, нельзя отнести к крупным юбилеям. Но они дают нам повод для разговора о перекличке в судьбах двух «бургов». Исторические обстоятельства, сопровождавшие возникновение и существование Санкт-Петербурга и Екатеринбурга, стекались в замысловатые аналогии и параллели, взгляд на которые невольно заставляет повторить слова Пушкина: «Бывают странные сближения…».

Вряд ли в этих аналогиях нужно выискивать следы сверхъестественной мистики, но они служат напоминанием о том, что русская история насыщена колоритными деталями и причудливыми извивами, которые придают ей неповторимый рисунок и ведут к пониманию, что к ней не нужно относиться формально или поверхностно.

Питерские пасторали

Известно, что питерцы обожают свой город. Это понятно и объяснимо: Санкт-Петербург имеет особую, лишь ему свойственную эстетику, лишь ему присущую духовную атмосферу, которой нет в других городах мира.

Улицы, площади, парки и сады Питера излучают светлую поэзию, дышат ею. Кто пожалеет времени, чтобы полюбоваться оливковыми переливами волн свинцовой Невы, силуэтами разводных мостов на фоне гаснущей вечерней зари, засмотреться на золотой шпиль Петропавловки, на купол величием пугающего Исакия? Кого может оставить равнодушным миражное свечение белых ночей? Петербург завораживает гармонией строений, неба, чёрных вод каналов, строгим строем колонн и капителей, стальным ажуром мостов, каменными пеналами набережных.

Ясно, что эта гармония не могла взяться ниоткуда. Она вписана в архитектурный облик города, несущий на себе знаки стройности, точности, порядка, ясности прочтения. Санкт-Петербург сошёл на берега Невы с градостроительного чертежа, математически и логически выверенного, не единожды перепроверенного специалистами. Город возник как результат дерзкого замысла, родившегося в сознании царя-реформатора Петра I, возник сначала в виде проекта, идеи, идеальной схемы, а уж затем материализовался в граните и мраморе. Это выделило его среди старорусских городов, в застройке которых спонтанность чаще всего преобладала над плановостью. Хотя внешние формы Питера в дальнейшем и менялась, его первичная смысловая «начинка» сохранялась: он остался городом-идеей, городом идеального проекта.

Этот проект сродни поэтическому образу. Не случайно сказано, что «в этом городе поселились музы». Очарование города златокрылых львов, атлантов и кариатид — неоспоримая реальность. Поэтический воздух Северной Пальмиры не способны развеять ни сырые ветры Балтики, ни беспорядочные звуки транспортных потоков, ни гром рок-концертов на Дворцовой площади. Как можно изгнать этот воздух из города, вдохновлявшего на творческие свершения Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока?

Множество стихотворных строк, посвященных Петербургу, помогают нам не терять из виду его опоэтизированный образ. Но город на Неве пропитан не только поэзией, но и живой, страстями кипящей историей. Этот город — не просто сочетание воды и камня, он являет собой образ императорской России, вовсе не растворившийся в безвозвратном прошлом. Та Россия смотрит на нас с вершины Александрийского столпа, с постаментов памятников самодержцам, со стен крепости, из окон Зимнего дворца, из арки Генерального штаба. Петербург хранит символы державного величия и одновременно напоминает о том, как легко потерять его под митинговые крики. Петербург — свидетельство того, что у нас есть великая история.

Уральское отражение Петербурга

Санкт-Петербург любим не только его коренными жителями. Позитивные чувства к нему испытывают и многие москвичи, и архангелогородцы, и смоляне, и уральцы. На первый взгляд может показаться, что жителей Урала ничего не связывает с далёким для них Питером, ведь Москва находится к Уралу ближе и по расстоянию, и по административному значению. Тем не менее уральцы имеют резоны говорить о своём историческом и ментальном родстве с Петербургом и петербуржцами: полномасштабное освоение Урала началось с приходом петербургской эпохи и приняло на себя неизгладимый отпечаток петербургского стиля. В начале XVIII века Уральский край был колонией России, но колонией не московской, а петербургской. Решение создать на Урале мощную, передовую для тех времён горно-металлургическую базу было принято в Петербурге.

Уральские заводы тогда создавались для государственных нужд и на государственные средства. Техников-специалистов и рабочих присылали на Урал по разнарядкам, утверждённым в петербургских канцеляриях. Люди, поднимавшие уральскую промышленность, находились на гособеспечении, даже жильё для них строилось за счёт казны. Управление уральскими заводами осуществлялось с помощью циркуляров, шедших из столицы и регулировавших не только производственную сферу, но и другие стороны жизни прибывавшего сюда люда. Под прицелом тех циркуляров находилось и городское строительство на Урале, принявшее в начале XVIII века сильный размах.

Появлявшиеся в то время уральские города своими архитектурными параметрами были прочно связаны с Санкт-Петербургом, являвшимся имперской столицей и выполнявшим функцию градостроительного символа той эпохи. С оглядкой на этот символ новые города строились в соответствии с заданной планировкой, предварительно вычерчивались и целенаправленно «привязывались» к местности.

Известно, что дополнительную мотивацию для чёткой планировки Питера придавал его военный статус — город был крепостью, защищавшей северо-западные рубежи России. Многие уральские города: Екатеринбург, Челябинск, Каменск-Уральский, Полевской, Красноуфимск, Верхнеуральск — также строились как укреплённые пункты, призванные оборонять границы страны, только в отличие от Питера юго-восточные. Понятно, что эти города предварительно проектировались. Но и те уральские города, на которые не ложилась прямая оборонная нагрузка, — Нижний Тагил, Кушва, Реж, Алапаевск, Миасс, Златоуст, Касли и прочие — возводились по чертежам. Эта практика закрепилась на многие годы вперёд.

В уральских городах, подобно Петербургу, господствовал архитектурный классицизм. На Урале ориентация на петербургский стиль сохранялась вплоть до большевистской революции. К примеру, построенный в конце XIX века Надеждинск (нынешний Серов) стал своеобразным уменьшенным «дублем» Санкт-Петербурга. Строили его питерские специалисты. Как и Питер, он воздвигался на болоте, а его улицы были названы так же, как в Питере.

Уралу нужен был город, в котором было бы сосредоточено управление местными металлургическими предприятиями, который выполнял бы роль промышленной столицы и финансово-делового центра края. Такая роль изначально отводилась Екатеринбургу. Как и Петербург, он появился в результате осуществления большого строительного проекта, его строительство во всех основных чертах напоминало строительство Северной столицы. Если взглянуть на карту-схему центральной части Екатеринбурга, то можно увидеть строго прямоугольную сетку улиц и проспектов. Застройка центра города явилась заимствованием строительно-архитектурного опыта Петербурга.

Но не только архитектура роднит Екатеринбург с Санкт-Петербургом. Эти два города перекликаются и своими именами, полученными в честь Петра I и его жены Екатерины I.

Пётр и Екатерина

И Петра, и Екатерину историки оценивают по-разному. Пётр I вошёл в русскую историю как правитель, осуществивший масштабные реформы во всех сферах государственной и общественной жизни. По его инициативе были построены две с лишним сотни промышленных предприятий и десятки новых городов. Жителям Урала нельзя не помнить, что именно при Петре их край стал главной промышленной базой страны, «опорным краем державы». Благодаря энергичным усилиям Петра был создан мощный военный флот, была одержана победа над шведами в Северной войне, ставшей самой продолжительной и трудной для России за всю её историю. Масштабность достижений, которых добилась страна при Петре Алексеевиче, отрицать невозможно.

Однако история — это не идиллическая картинка, которая дарит людям исключительно приятные ощущения. Была далека от идиллий и петровская эпоха, взвалившая на плечи простого народа колоссальную нагрузку. Его жизнь в обстановке всеохватных реформ была очень непростой.

Пётр насаждал новшества напористо и бесцеремонно, ценя лишь конечные результаты и мало задумываясь об издержках и цене их достижения. Николай Коняев в книге «Подлинная история дома Романовых» отметил: царь-реформатор часто вёл себя как «сумасброд и портовый забияка», он некритично и с излишним доверием относился к западному культурно-историческому опыту, заимствуя из него не только то, что в тот момент было необходимо для России, но и то, что ей было вовсе не нужно. Беря на вооружение западные технологии, совсем не обязательно было копировать западные нравы и формы правления в виде бюрократического абсолютизма. По словам Н. Коняева, «не знал Пётр, какой злой насмешкой над ним обернутся его рабская преданность иноземщине, его безграничная любовь к любой грязи, лишь бы она имела заграничное происхождение». Пётр, конечно, переусердствовал в перенимании чуждых русским традициям образцов и шаблонов, не рассчитал меры.

Но таков уж был этот человек, что его заблуждения и промахи сплетались с его славными делами и заслугами перед страной. Мог ли лукавить или ошибаться Пушкин, высоко оценивая свершения Петра и назвав его «и академиком, и героем, и мореплавателем, и плотником»? Несмотря на все свои минусы, царь был достоин, чтобы его именем был назван основанный им город. За короткий срок в этом городе были построены крепости, жилые кварталы, верфи, заводы, мануфактуры, типографии, школы, дворцы, соборы и монастыри. В общем, Пётр создал Санкт-Петербург, и этим всё сказано. Он назвал город на Неве в свою честь, но уместно ли упрекать его в недостатке скромности? Царь Пётр, несомненно, имел право на такой шаг — он ведь не был самозванцем, случайным человеком на русском престоле.

Именами венценосцев города называли ещё в древности. На карте России есть Ярославль и Владимир, и разве не замечательно, что своими названиями они напоминают нам об их основателях — почитаемых в Киевской Руси князьях Ярославе Мудром и Владимире Мономахе? А в 150 километрах от Петербурга расположен Ивангород, основанный Иваном III и названный его именем. В ряд этих городов Санкт-Петербург вписывается без проблем, нося естественное, «природное» название.

Екатерине I от историков достаются не менее острые стрелы, чем Петру. Как свидетельствуют разные источники, высокого общественного положения она добилась в основном за счёт женских чар. В начале Северной войны будущая российская императрица была простой служанкой лютеранского проповедника Глюка, а к моменту, когда русские войска заняли Лифляндию, стала женой шведского драгуна. Понятно, что в те дни она о петербургской «карьере» не могла и мечтать. Её восхождение к вершинам власти выглядит фантастическим, и оно было бы немыслимым, если бы рядом с ней не оказался царь Пётр — человек, который легко придумывал и навязывал обществу свои собственные правила этикета и нормы приличий.

Судьба Екатерины сильно походит на сюжет не слишком продуманного авантюрно-любовного романа. От пастора Глюка ей пришлось уйти к русскому фельдмаршалу Шереметьеву, затем стать кухаркой и наложницей князя Меньшикова, который, в свою очередь, вынужден был «уступить» её вышестоящему начальнику — царю Петру. Имя Екатерины Алексеевны урождённая Марта Самуиловна Скавронская (или Сковорощенко, по версии польского историка Казимира Валишевского) получила после крещения по православному обряду, находясь уже в Санкт-Петербурге. Несколько лет Екатерина жила с Петром в качестве любовницы, только в 1711 году он объявил её своей женой, а ещё через год они обвенчались. В мае 1724 года Пётр назвал Екатерину императрицей и соправительницей — бывшая кухарка и «портомойка» стала государыней российской.

После смерти мужа в 1725 году Екатерина стараниями деятелей из Верховного Тайного Совета и гвардейских офицеров была провозглашена «всепресветлейшей, державнейшей самодержицей» и коронована на царство. Русское общество было нимало удивлено восшествием на престол женщины, ведь это произошло впервые — до этого женщины на Руси (княгиня Ольга, Елена Глинская, царевна Софья Алексеевна) могли выполнять только регентские полномочия. Но факт воцарения Екатерины не вызвал никаких народных волнений, что вполне объяснимо — всё-таки по происхождению она была представительницей социальных низов. Не вдаваясь в решение важных государственных проблем, императрица вела себя на престоле просто и демократично. Как свидетельствуют источники, в вестибюлях императорских дворцов постоянно бывали солдаты и ремесленники, обращавшиеся к ней с различными просьбами. Она никому не отказывала в их выполнении, даже давала согласие быть крёстной для детей простолюдинов.

В общем, к Екатерине, как и к Петру, можно относиться по-разному. Минусом её было неумение побороть в себе женскую податливость. В конце 1724 года у Петра с Екатериной произошла нешуточная размолвка после того, как он заподозрил её в супружеской неверности. Виновника своих подозрений камергера Монса царь приказал казнить, а со своей женой перестал общаться. В этой истории Петра нельзя считать совершенно невинной жертвой. Как пишет Н. Коняев, измена императрицы соответствовала тому «духу непристойного шутовства», который Пётр самолично насаждал не только при дворе, но и в сенате, и в коллегиях, и на посольских мероприятиях.

Нравы, утвердившиеся в петровском окружении под влиянием заёмной моды, мало соответствовали образцам добродетели и благородства, и если к эпохе Петра I применить строгие нравственные критерии, то трудно дать ей высокую оценку. Но и излишнее усердие в их применении не несёт большой пользы. Вряд ли стоит объяснять историю исключительно с морализаторских, «чёрно-белых» позиций: прошлое есть прошлое — его уже не переделать. Нужно понимать историю такой, какой она была, сочувствовать ей, извлекать из неё уроки. Далеко не всегда уместно осуждать её по-прокурорски.

Когда разговор идёт о топонимике, следует понимать, что имя исторического персонажа и название города, производное от этого имени, — всё же не одно и то же. Да, факт остаётся фактом: именно Екатеринбург стал «природным» именем уральского административного центра, образовав символическую смысловую пару с названием Санкт-Петербурга. Но по большому счёту город, построенный на Урале через 20 лет после основания Питера, был назван опять-таки в честь Петра I. Выбрав это имя, основатели Екатеринбурга Василий Татищев и Вильям де Геннин тем самым удостоверили в первую очередь почтительное отношение к своему патрону Петру I, командировавшему их на Урал.

С другой стороны, стоит ли историкам превращать Екатерину I в полное ничтожество? В конце концов её уже не вычеркнуть из нашей истории, ибо она не только была «боевой подругой» и женой царя-реформатора, но и сама занимала императорский престол. Кроме того, Екатерина — мать Елизаветы Петровны, пребывавшей на этом престоле двадцать лет, а также бабушка Петра III, прабабушка Павла I, прапрабабушка Александра I и Николая I, и так далее. Нужно ли игнорировать её и во всех этих качествах?

Номенклатурная топонимика

Начало 1990-х годов знаменовало собой смену политических эпох. Не касаясь конкретных форм этой смены, вспомним, что для некоторых российских городов она означала возврат прежних, некогда утерянных названий, а с ними — обновление исторических образов этих городов в глазах людей. Отмена названий, присвоенных некоторым областным центрам в честь партийных функционеров, была оправданной прежде всего с точки зрения культуры, плохо совместимой с политическим идолопоклонством. А то, что после 1917 года с карты страны имена городов стирались в угоду именно этому явлению, особо и доказывать не надо.

Игры в политическую топонимику призваны были не только увековечить партийных вождей, но и существенно откорректировать историческую память народа. Сменой названий городов дело не обошлось — под сомнение ставилось имя самой России. В начале 1930-х годов Малая советская энциклопедия внушала: «Россия — бывшее название страны, на территории которой образовался Союз Советских Социалистических Республик. Как бытовое понятие, слово «Россия» отразилось в названии РСФСР». Сегодня цена подобных лингвистических упражнений ясна: Советский Союз, изрезанный искусственными границами союзных республик, в конце концов распался, а Россия лишилась многих веками принадлежавших ей территорий.

Тем не менее выяснилось, что она вопреки пропагандистским штампам оказалась не только «бытовым понятием». Историческую память народа полностью выветрить не удалось. Нижний Новгород, Самара, Тверь, Ижевск, Рыбинск, Набережные Челны вернули себе прежние имена, освободившись от административных прозвищ. Перечень городов, вернувших себе законные имена, был бы неполным без Санкт-Петербурга и Екатеринбурга.

Петербург-Петроград потерял своё имя в 1924 году — умер Ленин, и его сподвижники решили увековечить литературный псевдоним своего вождя. Обоснованность переименования города в Ленинград была сомнительной. До прихода большевиков к власти Ильич гораздо больше был связан с эмиграцией, чем с Питером, куда он явился из-за границы в апреле 1917 года для подготовки революционного переворота. Этот переворот большевистским лидерам удался, но в Петрограде они надолго не задержались, уже в начале 1918 года перебравшись в Москву, где их шансы на удержание власти были выше. В общем, ситуация сводится к несложной схеме: в городе, основанном Петром I и носящем его имя, Владимир Ильич устроил вооружённый захват власти, и это, по мнению его идейных соратников, послужило достаточным основанием для отмены прежнего названия этого города.

Понятно, что на фоне Ленинграда имя Екатеринбурга стало выглядеть логическим нонсенсом, и замена названия была предопределена. Партийным верхам топонимическую задачу, касавшуюся Екатеринбурга, нужно было решить с учётом тонких политических нюансов. Встал вопрос: разбивать символический тандем между прежними названиями двух городов или и новому названию Екатеринбурга предписать смысловую связь теперь уже с Ленинградом?

Кто годился в «смысловую пару» к Ленину? При буквальной аналогии — Крупская, но при переименовании города вариант, связанный с Надеждой Константиновной, являл бы собой откровенную пародию. Значит, кто-то из соратников Ильича. Ближайшими из них были Лев Троцкий и Григорий Зиновьев. Но в тот момент на карте СССР уже были два Троцка (бывшие Гатчина и Чапаевск) и один Зиновьевск (бывший Елисаветград). Кроме того, сразу же после смерти Ленина в партийных верхах началась борьба за власть. На фоне этой борьбы Троцкому и Зиновьеву на дополнительные преференции рассчитывать не приходилось.

Кто мог стать претендентом на право «подарить» своё имя городу? Внутрипартийная борьба делала рискованным выбор в пользу кого-то из «активно здравствующих», лучшие шансы получал тот ленинский товарищ, кто уже ушёл из жизни, а если к тому же он успел как-то «отметиться» в Екатеринбурге, то при переименовании города его фамилия оказывалась «вне конкуренции». Никто из партийной верхушки, кроме Свердлова, Троцкого и Преображенского, в Екатеринбурге не был. Стало быть, Свердлов, умерший в 1919 году, получал преимущество перед другими. Да и должность, которую он занимал до своей смерти, — председатель ВЦИК — была весьма заметной. Эти тактические расклады и привели к тому, что олицетворять новое имя города «назначили» Якова Свердлова.

Чтобы представить, насколько обоснованным было такое «назначение», нужно знать ответы на два вопроса. Первый: как сам Яков Михайлович мог бы отнестись к именованию города в его честь? И второй: как был связан Свердлов с Екатеринбургом в реальности?

На первый вопрос косвенный ответ дал сам Яков Михайлович. В письме своему партийному товарищу Сергею Чуцкаеву, написанном в 1909 году, он назвал Екатеринбург не иначе как «скверной дырой». Пожалуй, Свердлов был бы озадачен, если бы узнал, что эта «дыра» удостоится его имени. Скорее всего, он предпочёл бы «увековечиться» в родном для него Нижнем Новгороде.

В Екатеринбурге Свердлов побывал пять раз. Впервые он приехал сюда по партийной разнарядке в конце сентября 1905 года и два месяца занимался здесь созданием боевой группы для вооружённого выступления. Во второй раз Свердлов приезжал на пару дней в Екатеринбург в феврале 1906 года для проведения партконференции большевиков Урала. В третий раз он задержался здесь на более ощутимый срок — с сентября 1907 по октябрь 1909 года, когда за свою склонность к «крови и выстрелам» отбывал заключение в местной тюрьме. В четвёртый раз Яков Михайлович побывал в городе в 1910 году проездом после побега из нарымской ссылки. В последний раз он посетил Екатеринбург в апреле 1917 года для проведения партконференции, пробыв здесь три дня.

Очевидно, что второй, четвёртый и пятый визиты в Екатеринбург были слишком мимолетными событиями в жизни Якова Михайловича, чтобы послужить аргументом при переименовании города в его честь. Если встать на позицию строгой логики, то получается, что имя Свердлова досталось городу главным образом потому, что он два года провел в стенах местной тюрьмы.

Свердлову Екатеринбург «обязан» и тем, что здесь в середине июля 1918 года тайно, без суда и следствия была расстреляна семья последнего российского императора Николая II. Санкцию на проведение казни дал именно Свердлов. Возможно, при переименовании города в 1924 году этот сугубо криминальный факт трактовался как «революционная заслуга» председателя ВЦИКа. Если это так, тогда получается, что город был переименован «в честь» происшедшего здесь кровавого преступления и его главного организатора.

Географический казус

Советская эпоха стала достоянием истории. Прошло уже 17 лет с тех пор, как Ленинграду было возвращено имя Санкт-Петербург, а Свердловску — имя Екатеринбург. Однако область с центром в Санкт-Петербурге по-прежнему носит имя Ленина, а область с центром в Екатеринбурге — имя Свердлова. Налицо «несостыкованность» внутри топонимических пар. Среди жителей и той, и другой области эта «несостыкованность» оценивается по-разному.

Логика критиков нынешних названий двух областей базируется на негативном отношении к опыту «военного коммунизма», к тому варианту большевизма, выразителями которого были Ленин и Свердлов. У одних «военный коммунизм» ассоциируется с террором, человеконенавистнической идеологией и однопартийной диктатурой, у других — с забвением традиций и моральных заповедей, с авантюрными антигосударственными экспериментами. Есть и те, кто отвергает наименования Ленинградской и Свердловской областей с утилитарных позиций, считая, что если большевистский проект был снят с «повестки дня», то незачем оставлять и связанную с ним символику.

Сторонники сохранения областных названий полагают, что нет особой нужды отказываться от них: они стали привычными для нескольких поколений людей. Нельзя укорять тех, кто не собирается рвать эмоциональные связи с прошлым: в памяти людей оно всплывает не в виде текстов директивных документов, а в виде образов безоблачного детства, лирической юности или мудрой зрелости.

Когда-то люди пели осветляющие их души, удивительно поэтичные песни о городах, в которых жили: «Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой, слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою» или «Если вы не бывали в Свердловске, приглашаем вас в гости и ждём…». Вспоминая эти песни, люди вспоминают не только названия городов, о которых пели, но и то, как застраивались Ленинград и Свердловск, как хорошели и заполнялись общественным транспортом их проспекты, то, как в этих городах возводились передовые производства, развивалась академическая наука, возникали новые вузы, дома культуры, музеи, филармонии, кипела театральная и спортивная жизнь.

Кто возьмётся отрицать достижения советского периода нашей истории или утверждать, что советским людям нечем было гордиться? Другое дело, что в реалиях эти достижения никак не были связаны с адептами мировой революции, к коим относились и Ленин со Свердловым. Соль в том, что официальной пропагандой их имена были вписаны в контекст патриотического воспитания, и в общественное сознание входили их положительные образы, мало общего имевшие с подлинным политическим и нравственным обликом Ленина и Свердлова.

Топонимика содержит смысловые нюансы, которых нет в политической истории. С одной стороны, понятно: каждый город имеет право на своеобразие, которое помимо прочего отражается и в названии. Имя города — не формальный знак, оно может задавать эмоциональную окраску входящего в сознание людей образа этого города. С другой стороны, реальная практика показывает: название того или иного города не является главным фактором, формирующим патриотизм его жителей. Городской или региональный патриотизм неотделим от патриотизма государственного, во многом являясь производным от него.

В середине 30-х годов в Советском Союзе произошёл отказ от антигосударственных левацких экспериментов в пользу сильной, экономически развитой державы. Большинством народа этот шаг был воспринят позитивно. Своеобразие развития советской общественной модели было таково, что уже в 40-е годы в ней трудно было обнаружить то, на что нацеливались большевистские радикалы в годы «военного коммунизма». Левый радикализм 1917—1921 годов и государственная идеология образца 1945 года — не одно и то же, это по многим параметрам качественно разные явления.

Есть, видимо, некий парадокс в том, что советская державная идеология, отвергнув одних адептов радикального левачества, других оставила для увековечения в названиях городов и регионов. Едва ли нужно особо «мудрить» в объяснении этого факта. Подобные парадоксы только напоминают, что реальная история, наполненная смысловым многообразием, сюжетной многослойностью, замысловатыми ходами, не укладывается в узкие рамки теоретических шаблонов и «чёрно-белых» схем. Этим-то она и интересна.