Бранная слава

Алексей Алексеевич Шорохов — современный русский поэт, прозаик. С января 2023 года пошёл воевать добровольцем в отряд специального назначения «Вихрь» 7-й  Георгиевской разведывательно-штурмовой бригады Союза добровольцев Донбасса. В июле 2023 года был ранен в боях под Бахмутом. Награждён правительственными наградами. В книгу «Бран-ная слава» вошли одноимённая повесть, военные рассказы и фронтовой дневник писателя. Публикуем отрывок из этой книги.

ЯША

Светлодарский госпиталь был переполнен.

Бои за Клещеевку, Курдюмовку, Андреевку на южном выступе Бахмутского фронта в июле 2023 года шли жаркие. И страшные. Не совсем привычные даже для конца ХХ — начала XXI века.

Ничего общего с Чечней или Грузией. Не говоря уже про Сирию, Ирак и Афганистан. Бойцов и технику воюющих сторон выкашивала арта и беспилотники противника. Гораздо реже — авиация. И совсем редко дело доходило до стрелкотни.

Девяносто процентов ранений были осколочными. Пулевые на фронте стали редкостью. А вот осколки выкашивали народ люто.

В июле месяце хохол уже начал применять под Бахмутом запрещенные конвенциями американские кассетные снаряды. Все того же натовского, 155-миллиметрового калибра. И покале-ченных стало больше — и среди военных, и среди мирняка.

Акимка видел лежащих вдоль стен на носилках бойцов с начисто отрубленными, наспех перебинтованными руками и ногами. Точнее, обрубками.

У кого больше, у кого меньше. Особенно ноги.

Сначала подумал: противопехотные мины.

Нет, сказали ребята, арта.

Почти везде и всюду — арта.

*   *   *

— Выключаем и сдаем сотовые телефоны в ординаторскую!

— Это с какой еще стати? — Беспамятный Макс недобро посмотрел на молодого ординатора в майке с надписью «Ларису Ивановну хачу!».

— Кто-то там не понимает? — вместо ординатора ответил начальник госпиталя, который умудрялся быть во всех местах сразу: и при погрузке тяжёлых на вертолеты санавиации, и на вы-даче носилок для размещения вдоль стен вновь прибывших, и вот здесь вот сейчас — при непонятках с сотовыми. — Тех, кто не понимает, посылаю в пешую экскурсию. Но не туда, куда вы подумали. Здесь недалеко, выйдете из центрального корпуса — увидите.

Макс с Акимом вышли и увидели развалины соседнего корпуса, подкопченные, с обвалившимися стенами. Характерные.

— «Хаймерс», — без какого-либо раздражения, обыденно произнес начальник госпиталя из-за их спин. И исчез. Вездесущий и незаменимый.

Больше объяснять не требовалось.

Куча симок с разной пропиской — Поволжье, Владивосток, Москва — «светилась» в этом корпусе, судя по не смытой дождями копоти, не так давно.

Поэтому куда посылать «Хаймерс» — даже вопроса такого у хохла не возникло.

Задачка для радиоэлектронной разведки на раз-два.

Вот они её и решили...

*   *   *

— Ну, вроде у меня всё прошло. Голова уже не болит. Рассказывай, что с нами было.

Аким долго и серьезно посмотрел на Макса, потом не торопясь ответил:

— После того как ты сжег первый «Леопард»...

Беспамятный Макс недоверчиво поднял контуженую голову:

— Я? «Леопард»?

— Ну да, он выкатился как раз из-за той «Брэдли», что мы подбили сначала...

Макс недоверчиво посмотрел и широко, по-доброму улыбнулся:

— Гонишь!

— Конечно, гоню, братишка. Но я уже двадцать раз тебе рассказывал, как нас накрыло бомбой.

Макс снова недоверчиво посмотрел. Но уже серьёзней:

— Бомбой?

— Да, бомбой. Хохол отработал американской планирующей бомбой, ребята говорят, прямо в дверь вошла...

Ростовский госпиталь, который, как и луганский, сейчас выполнял роль пересылочного, тоже был переполнен.

Раненые, которым не нашлось места в палатах, лежали прямо в коридоре, правда, уже не на носилках, как в Светлодарске, а на кроватях.

Здесь им кололи антибиотики, обезбол, делали капельницы и перевязки, после чего отправляли в глубь страны.

Аким с Максом спустились в церковь, которая находилась в самом госпитале — на первом этаже.

Как раз заканчивалась вечерняя служба.

Оказывается, была суббота.

Время после ранения совсем потерялось для них, все эти ночные переезды санитарными автобусами, ожидание дальнейшей эвакуации, уколы, капельницы и перевязки, а главное, сон — после многонедельного недосыпа на позициях, потом на узле связи, теперь удалось наконец отоспаться. Но время между всем этим потерялось.

И вот оно выросло перед ними. Суббота. Навечерие праздника.

После службы раненые, нерешительно переглядываясь, подошли к батюшке:

— Отче, чудом выжили. Можно нам завтра причаститься?

— Конечно, воины, приходите! К восьми часам.

— Но ведь мы не говели, да и молитвы ко причастию трудно будет вычитать...

Священник, нестарый, но уже седой, сухой, с сохранившейся военной выправкой (Аким еще подумал: точно из бывших, из офицеров, наш брат, военный), пристально взглянул сначала на Макса, потом на Акима:

— Представьте, что одну руку жгут паяльником, а другую слегка покалывают иголкой. Так вот, говение и молитвы нужны тем, кого слегка покалывают иголкой. А вы такое страдание приня-ли! Поэтому приходите так, натощак, почитайте сами молитвы, которые знаете, от души. Поисповедуетесь — и с Богом!..

ВОЛК И ВИКИНГ

Викинг был рыжебород и страшен. Для чужих. А так добр и собран. Для своих. Чужими для него были не только враги. Свои тоже могли запросто пересечь эту черту и стать чужими. Напри-мер, пятисотые. Важно было, как человек пересекал эту черту.

Если нехорошо, шансов вернуться обратно у него не было. Ну а если по слабости, таких Викинг прощал. Нельзя требовать от всех быть героями. Героев вообще немного, а ошибаются все, даже герои.

Он был командиром не по образованию, а по судьбе.

Тебе верят, за тобой идут. Ты за своих горой и чужим не сдашь; если что, сам потом разберёшься: надо будет — морду набьёшь или ногу прострелишь, чтоб не бегал — за водкой или с поля боя на-сам.

Так и жил. Так и служил.

Он попал в спецназ ГРУ еще на срочной, там и зацепила его война и потащила по жизни.

После Чечни окончил школу прапорщиков, но с Красной армией у него не срослось. Идиотизм сверху донизу уже тогда начинал зашкаливать. Боевых выдавливали паркетные.

Когда создали «Вагнер», пошёл к ним, работал на Ближнем Востоке и в Африке.

В перерывах между войнами таксовал, и люди к нему не боялись садиться.

Правда, начиная с Сирии таких перерывов между войнами становилось всё меньше, а когда заполыхало на Донбассе, и вовсе не стало.

— Увидел, как бандеры жгут людей в Одессе, в Доме профсоюзов, 2 мая, и понял — не смогу сидеть дома, пока эти уроды ходят где-то и дышат со мной одним воздухом. Или они, или мы! — рассказывал Викинг потом.

Накануне СВО ему поручили создать свой диверсионно-разведывательный отряд. Так появился «Вихрь».

О разведчиках мало слышали, пока они занимались своей работой: ходили в рейды по тылам противника на восемьдесят километров под Северодонецком, сопровождали колонны под Харьковом, выявляли коммуникации и укрепы нацистов под Горским, совершали диверсии в Золотом.

Когда отряд посадили в окопы под Херсоном, а позже перебросили под Бахмут, на направление жестоких боев лета 2023 года, — о «Вихре» заговорили, стали показывать по телику.

Как тогда сказал Викинг: «Пехоте вся слава».

Кроме славы, пехоте полагались потери, почти ежедневные.

Командир пытался воевать «по уму», но очень трудно в одиночку воевать по уму, когда слишком многое вокруг было не по уму.

*   *   *

Пока Викинг набирал людей в отряд сам, вопросы если и возникали, то к себе: зачем такого брал?

Но вопросов практически не возникало.

Народ шел в основном стреляный или готовый учиться. С охотой. Чтобы выжить.

А вот как засели в окопы, а ротный диверсионно-разведывательный отряд перелопатили в штурмовой батальон, с пополнением командиру стали «помогать» из штаба бригады и корпуса.

И помощь пошла. С зон. Из добровольцев, сидевших по тяжелым, но не расстрельным статьям. Из них стали формировать отряды «Шторм Z». Еще их называли «кашники» — из-за литеры «К», выбитой на жетонах.

Воевали зэки не только за условно-досрочное. Многие — чтобы вернуться домой людьми, а не хануриками. Но не все...

Волк приехал с первой партией. Как и многие кашники, он мотал за наркоту, за сбыт. Не в особо крупных, но по-любому статьи долгие. Ему светило от восьми до пятнадцати: по предвари-тельному сговору, группой лиц. Получил двенадцать, и сидеть оставалось много, когда началась СВО.

Война сидельцев по зонам долго не касалась. Пока не пошли слухи о «Вагнере».

А вот с вагнеров стало всё интересней. Их подельники, такие же, как они, зэки, уходили воевать, получали ордена и медали, становились командирами.

Становились людьми.

Гибли.

И зоны загудели, пошли разговоры: правильно это? не правильно?

Особенно Волка зацепила история про «Вагнера» с такой же статьей, как у него. Отвоевал, был ранен и награждён, выслужил волю.

А на вопрос журналиста «что дальше?» сказал:

— Подлечусь и вернусь на фронт. У меня жена сидит, в женской. По такой же статье, мы с ней вместе... по наркотикам... Может быть, и её отвоюю.

«Так тебе её и отпустили, — хмыкнул Волк, — воюй дальше, дурилка картонная! А я подумаю, крепко подумаю...»

Ехали на передок молча, курили в «Уралах», сплевывая за борт. На формировании, когда распределяли в отряды, кашникам выдали тяжеленные шлемы «Купол» и бронежилеты «Модуль» со стальными пластинами.

Оружие, которое пристреляли на полигоне, отобрали, сказали, выдадут теперь уже только на передке.

Не доверяют.

Хотя... без охраны, и то слава богу.

Зэки были, прямо сказать, не шварценеггеры, многие больны, кто с гепатитом, а кто и туберкулез за собой таскал. Но жилистые. В бронежилеты и шлемы залезли без лишних разговоров.

Только Волк презрительно поморщился. Он был старше многих и по годам, и по отсидке. Пять из двенадцати уже отмотал. На него смотрели молодые.

— Ну что, воены? Помирать за Родину едем? — Волк сплюнул под ноги.

Но ему не ответили. Проезжали развороченную шестьдесятчетверку перед Светлодарском: поржавевшие катки, сорванная и улетевшая не пойми куда башня, застарелая уже, пугающая пу-стота внутри.

Вообще, когда замелькали по сторонам дороги развороченные прилетами домики и сарайки, пошли попадаться торчащие из земли хвостовики «Смерчей», покореженные взрывами легко-вушки — настроение у зэков сменилось. Шуточки, разговоры стихли. Лица стали серьёзными, задумчивыми. По этому выражению лиц их легко было отличить от таких же тентованных грузо-виков с мобиками или доброволами, в которых, напротив, шутили, смеялись, привычно давили страх бестолковым трёпом, а главное — братством. Кто-то кому-то поправлял лямку на броне, другой помогал своему отрезать красный скотч, который все повязывали на левую руку и правую ногу, приближаясь к «нолю»…

РЫВОК

На аэродром Северный в Ростове их доставили на удивление быстро, он был неподалеку от Центрального клинического госпиталя.

Ходячие выгрузились из медицинского пазика прямо на взлётке, там стоял, склонив под тяжестью четырех моторов крылья, усталый военно-транспортный гигант Ил семьдесят шестой.

Открытая аппарель ждала пассажиров.

Привезли лежачих, их выносили на носилках и укладывали возле самолёта. Одного, с перебинтованной ниже колена ногой и почему-то босого, положили прямо на траву.

Вечерело, становилось прохладно. Аким подошел к санитарам, сказал, что парня надо положить на носилки, тапки ему какие-нибудь дать.

После недолгих согласований босого раненого положили наконец на носилки, и он устало прикрыл глаза. Руки с татуированными пальцами прижал к подбородку, одет он был тоже как-то нелепо: трико, тельняшка.

Это был Волк.

Вскоре стали подъезжать скорые, из них выносили тяжёлых. Нескольких несли со включенными аппаратами искусственного дыхания, их разместили первыми, фиксируя в специальных койко-местах в салоне. Каждого сопровождал медперсонал.

Потом посередине салона разместили в несколько этажей лежачих на носилках, которые тоже закрепили. После них в салон потянулись ходячие, Аким увидел, куда положили Шрека, и протиснулся к нему.

Макс днем раньше был эвакуирован в Питер. Память к нему вернулась, но голова по-прежнему болела и глаза были красные. Контузия вещь подлая, неизвестно, когда и где аукнется.

Вот и отправили его в специализированное отделение. Повезло...

— Привет, братишка! Думал, один полетишь? — Аким подсел к Шреку.

Тот довольно заулыбался:

— Смотри, тяжёлые...

Обвешанные пикающей сложной аппаратурой ребята с закрытыми глазами лежали тоже посередине салона, в хвосте самолета. Пикало ровно, значит, все у них было нормально.

— Ничего, два часа — и в Москве, там парней поднимут!

— Дай Бог, дай Бог! — пробормотал Шрек, он усиленно вертел головой, с носилок было неудобно осматривать салон. Наверное, Яшу искал. — Гляди-ка, — чуть не закричал Шрек, — Кэб!

В самом начале салона, по их борту, почти у самой кабины летчиков сидел майор в новенькой форме, чисто выбритый, скорее всего, и надушенный, хотя последнее Аким додумал от себя — спертый запах немытых, гниющих тел, спиртовых растворов, бинтов, густой дух санитарного военно-транспортного борта забивал всё.

— Он что же, сука, пятисотится? Он же из нашей бригады, за старшего офицера оставался! Кто же на передке теперь нашими командует?

Шрек, если бы мог, вскочил бы на ноги и пошёл к майору. Но ходить он не мог. Ему поставили диагноз растяжение (помимо пробитой навылет осколком ноги). В Москве выяснится: хрен там, накрылось колено, разрыв связок!

С Акимом военмеды тоже недомудрили: помимо осколочных головы и руки, констатировали ушиб правой стороны груди. Ушиб так ушиб, огромная гематома уже начинала рассасываться. Беда в том, что ни вдохнуть, ни выдохнуть Аким нормально не мог. Чихать или смеяться было вообще мукой. Вставать и поворачиваться тоже. Позже уже гражданские медики диагностируют перелом пяти ребер. Но это будет потом. А сейчас их ждала Москва...

*   *   *

В Одинцовский филиал госпиталя имени Вишневского их привезли уже ночью, приехавших сразу прогоняли через КТ и распределяли по отделениям.

Все отделения — от нейрологии до гинекологии — работали на прием раненых. В Вишневского в коридорах раненых уже не было, там на мягких креслах и диванах обосновались срочники и волонтеры, помогавшие медперсоналу.

Шрека с Акимом распределили в гастрологию. Спустя где-то полчаса к ним в палату привезли еще одного с их семьдесят шестого, того босого пассажира, с наколками, в трико.

— Волк, — представился он.

Аким про него ничего не знал, спецконтингент привезли в отряд уже после того, как он затрехсотился. Поэтому спросил:

— Откуда?

— Из-под Курдюмовки.

— Братишка, так и мы со Шреком оттуда...

Но братишка оказался неразговорчивым. Отвернулся к стене и заснул.

Рана у него оказалась пустячная, и он, минуя костыли, уже через несколько дней начал ходить с палочкой. Узнав, что так можно, Волк раскрутил женщин, приходивших волонтерить в отде-ление, на телефон с симкой и стал пропадать в коридоре, зависая на трубке.

Он, да и все в палате приоделись, волонтеры приносили всё — начиная с мыльно-рыльных принадлежностей, заканчивая шортами, футболками и толстовками. Волка наконец обули, при-несли и шлепанцы, и кроссовки. Раненые, как дети, не наигравшиеся в войнушку, разбирали шорты, футболки в цифре и мультикаме, только Волк оделся по гражданке.

Про себя он особо не рассказывал, жетон с литерой «К» не спрячешь, когда в одной палате то уколы, то капельницы, поэтому честно признался, что «Шторм Z», а больше...

«Ну не хочет говорить человек и не хочет», — решил Аким и не приставал к нему с расспросами, хотя узнать про Курдюмовку очень хотелось.

Кроме Волка, Акима и Шрека, в палате было еще несколько эсвэошников и один капитан-связист, небоевой, с подмосковного узла связи. Привезли его с подозрением на панкреатит, а дальше пошло-поехало. Панкреатит быстро отменили, но зачем-то послали его на генную экспертизу.

Капитан нервничал больше, чем Серёга со своей культей.

— Я своё уже отпереживал под Клещеевкой, — говорил Серёга, — когда руку осколком отхватило. А вот Капитана жаль...

Связист держался: все-таки кадровый офицер, вокруг хоть и боевые парни, фронтовики, а все ж рядовые да сержанты. Да, держаться-то он держался, но, когда диагноз уточнили, стал за-думываться. И начал на службы ходить в маленький храм при госпитале.

Аким не пытался что-то сказать или спросить у него, просто, когда встречались в церкви, улыбались друг другу, и всё становилось ясно.

А диагноз капитану поставили такой: тромбоз. Не смертельно, не онкология и не ВИЧ, но — теперь всю жизнь с таблетками и под наблюдением. Короче, стали капитана готовить на группу, то есть на инвалидность, армейка для него закончилась. А ведь ему не было ещё и сорока. Вот так, и на войне не был, а зацепило.

— От судьбы не уйдёшь, — резюмировал Серёга, что-то подобное и имея в виду.

Шестое место в палате было «пересадочное», аэродром подскока — так называли его раненые.

Почему-то все, кто попадал на шестую койку, в госпитале не задерживались и через пару дней отправлялись дальше.

Самую долгоиграющую интригу с этой койкой раскрутил сам заведующий отделением, там как раз лежал Пенсионер, тоже Серёга, добровол и круглый отличник, а Пенсионер — в том смысле, что на войну отправился в 55. И почти сразу был списан с боевых с острым приступом язвы желудка, с прободением и кровотечением. Не зашла ему полевая кухня и сухпаи среди разрывов и трупов. Да и правильно говорят: язва — это не то, что грызешь ты, а то, что грызет тебя. Желания ехать на войну у Пенсионера хватило, а вот нервов — нет.

Оперировали его в полевом госпитале, грубо, но надежно. Это было видно по шву, который ничем не отличался от глубоких осколочных.

Так вот Михалыч, завотделением, во время очередного обхода как-то долго посмотрел на Пенсионера и спросил:

— Сергей, ты же уральский?

— Так точно, — отрапортовал Пенсионер.

— Ну что ж, готовься, завтра собираем борт на Камчатку, над родными местами полетишь. Госпиталь там хороший, быстро восстановишься на красной икре...

И ушёл. И забыл. Потому что завтра прошло.

А Пенсионер остался. Но зато его окончательной прописки теперь только ленивый не касался.

— Братцы, что там сегодня на обед дают? — спрашивал, лениво повернувшись, Серёга.

— Крабов нема, — отвечали Аким или Капитан. И если в духе, продолжали: — Да, Серёга, а на Камчатке сейчас... Ты, кстати, лососятину любишь?

— Ну, лососятина — её там даже мишки на нересте не едят, — веско встревал Шрек, — голову откусывают, брюхо когтем вскрывают, икру в пасть выдавливают и выкидывают…

Алексей ШОРОХОВ