Комментариев пока нет
Вечерние сказки
Рассказ
В раннем детстве на меня сильнейшее впечатление произвела сказка «Три поросёнка». Я ужасно злился на двух неразумных поросят, которые построили себе ветхие домишки, и безмерно восхищался их смышленым братом, который возвёл основательный кирпичный дом. Сказку мне читала мать по вечерам, перед сном, и помню, я испытывал нешуточный страх, когда волк ломал домишки неразумных поросят, даже залезал под одеяло, но сразу же успокаивался, как только поросята прятались в доме смышленого брата.
Эту сказку я просил читать мне каждый вечер, года два подряд, хотя давно выучил её наизусть; случалось, даже — подсказывал матери, когда она запиналась на каком-нибудь слове. Просил читать и утром, и днём, но мать, под разными благовидными предлогами, уклонялась от моих просьб и подсовывала мне бумагу с карандашами, чтобы я учился рисовать. А отец философски заключал:
— Вечерние сказки не рассказывают днём, — и перечислял работу по дому, которую мне следовало сделать.
Кстати, я и сейчас отлично помню ту сказку. Стихи наших великих классиков забыл, а «поросят» могу пересказать один к одному. И, благодаря этой сказке, с детства люблю всё крепкое, надёжное. И не случайно, став взрослым, соорудил не дачу, а крепость — ни один грабитель не влезет. И, конечно, отношения с людьми строил на прочной основе — на общности занятий, интересов, увлечений. Прежде чем с кем-либо заводить дружбу, подолгу приглядывался к человеку, у общих знакомых выспрашивал про его характер, привычки, взгляды в искусстве и политике, а его самого дотошно пытал, что он любит, что не любит, и его симпатии и антипатии сопоставлял со своими. Только если его пристрастия соответствовали моим, вступал в дружбу.
Особую придирчивость я проявлял к женщинам — им просто-напросто устраивал экзамены с полсотней вопросов, при этом незаметно загибал пальцы: на правой руке — плюсы, на левой — минусы. Вначале я спрашивал, в каком месяце родилась женщина, и по знаку Зодиака определял, что она из себя представляет (астрология была моим коньком); затем приступал к другим вопросам. Не все выдерживали мои тесты. Ну, а тем, кто выдерживал, я организовывал новое испытание: приглашал пожить у меня в качестве домработницы, чтобы посмотреть, как она хозяйствует, бережно ли относится к вещам, внимательна ли ко мне или не очень — словом, какова она в быту? При этом я поэтично провозглашал:
— Быть барыней легче, чем служанкой!
Этот, самый серьёзный «экзамен» не прошла ни одна особа! В общем, до сорока лет я так и не встретил женщину, которая устраивала бы меня во всех отношениях.
Я жил бобылём в двухкомнатной «хрущёвке»; временами приходилось туговато: после работы ходил по магазинам, готовил еду, мыл посуду. Быт отнимал немало времени, а ведь я, кроме работы на заводе, писал стихи — то есть имел дело с вечностью, и был выше всякой житейской обыденщины. По вечерам меня ждал письменный стол и стопка бумаги, а приходилось заниматься «копошением», как я называл домашнее хозяйствование. Правда, подшивать и стирать белье я относил своей тётке, но её подмога выглядела мелочью в сравнении с остальной работой по дому.
Моя тётка, шестидесятилетняя толстуха с грубым лицом, была, в общем-то, добросердечной старушенцией, но слегка тронутой, да ещё старой девой. По её словам, в молодости на её дни рождения приезжали два автобуса женихов, но она так и не выбрала среди них «достойного».
— Одни были слишком шустрые, чумовые, другие — не поймёшь что, — заковыристо объясняла она. — Бог забыл сделать так, чтобы люди встречали равных себе. Вот и получается, что хорошие люди никак не могут встретить свою половину.
Тётка и в шестьдесят лет молодилась: носила какие-то карикатурные широкие одеяния, скрывающие несовершенства её фигуры, делала на голове сложные укладки и носила бусы до пола, и выливала на себя по флакону в день «душистой воды» — от нее разило, как от парфюмерной фабрики. Частенько тётка сообщала мне что-нибудь эдакое:
— Вот говорят, что я старая, некрасивая, а меня, между прочим, недавно два раза пытались изнасиловать.
Всё это она говорила звонко, растянуто, её голос имел необычную акустику — он напоминал позвякивание связки ключей, и совершенно не соответствовал тёткиному мужланистому лицу. Кстати, в молодости тётка мечтала стать оперной певицей, но «разные халды пренебрегли её талантом».
Долгое время мы с тёткой общались только по воскресеньям, когда я приходил к ней «отобедать» и заодно приносил бельё, но потом в тётке вдруг проснулись материнские чувства и она стала заботиться обо мне — кроме стирки белья, взяла на себя и часть моих «копошений»: приходила убираться в квартире, приносила кое-какие продукты, при этом читала мне занудливые лекции, заливисто тянула:
— ...Да-а, племянник, одному мужчине жить тяжело… Хорошей жены ты не встретил… У тебя израненная душа. Это удручает… Сейчас женщины отвратные. Душевных днём с огнём не сыщешь… В совместной жизни главное что? Родство душ, одинаковый уровень сердечности… А любовь — сказки одни…
И это говорила она, теоретик. И кому? Мне, прожжённому практику, который уже не один год принимал «экзамены» у женщин и изучил их, как свои пять пальцев.
Однажды в воскресенье, как обычно, я пришел к тётке «отобедать», а на двери записка: «Загляну в магазин. Подожди». Я присел на скамью во дворе под деревом. Неожиданно рядом присела блондинка лет тридцати, пухленькая, с приветливым лицом, простоволосая — её волосы падали до пятой точки и блестели, словно облитые сиропом.
— Вы кого-то ждёте? — обратилась она ко мне. У неё голос был такой же звонкий, как у тётки, но более переливчатый, и он, как нельзя лучше, соответствовал её лицу.
— Тётку, — буркнул я, машинально кивнув на подъезд напротив.
— Я тоже живу в этом доме, — блондинка показала на подъезд в конце дома. — Недавно сняла здесь квартирку и ещё ни с кем из соседей не познакомилась… Здесь хорошо, много зелени, уютный дворик… — её голос слышался, как перезвон колокольчиков, но, несмотря на это акустическое чудо, я не очень-то хотел поддерживать разговор, был уверен, что мы не найдём ничего общего. Даже про себя усмехнулся — мол, знаю я этих блондинок! Но она явно решила меня разговорить:
— А вы чем занимаетесь? Ой, нет! Давайте я угадаю! Вы… — она с улыбкой уставилась на меня, прищурилась, — вы, наверное, работаете на заводе… Но, по-моему, у вас творческая душа. Может быть вы рисуете или пишите стихи?
Я подивился такой проницательности и кивнул:
— Пишу стихи.
— Ой, как интересно! — блондинка всплеснула руками. — А как вас зовут? Меня Нелли.
Я назвался.
— Пожалуйста, прочитайте что-нибудь своё! — Нелли пододвинулась и дотронулась ладонью до моей руки. — Что-нибудь про любовь.
— О любви не пишу, — остановил я её порыв. — Я пишу на вечные темы.
— А разве любовь не вечная тема? — Нелли расширила глаза, но тут же снова сузила. — Ну хорошо, прочитайте что-нибудь о вечном. Пожалуйста!
Я набрал побольше воздуха и выдал одно из самых своих ударных произведений. А когда закончил, увидел серьёзное изумление на лице Нелли.
— Вы гений! — проговорила она притихшим голосом.
— Я тоже так считаю, — кивнул я, отбросив всякую фальшивую скромность.
— Вы гений! — повторила Нелли уже с улыбкой. — Прочитайте что-нибудь ещё!
В этот момент показалась тётка с какими-то пакетами.
— В другой раз, — сказал я, вставая.
Нелли тоже поднялась со скамьи.
— Хорошо, в другой раз, — она поспешно достала из сумки записную книжку, вырвала листок и начеркала свой телефон. — Позвоните мне. Я готова слушать ваши стихи до бесконечности.
Надо сказать, к этому времени я уже накатал целый чемодан стихов и, понятно, как каждый поэт, нуждался в слушателях. Но приятели отмахивались от моих творений, женщины ничего не понимали в них, говорили: «как-то сложно очень», «я плохо разбираюсь в поэзии, читаю романы»; ну, а из журналов, куда я посылал кипы подборок, их возвращали с разгромными рецензиями, да ещё с наглыми пожеланиями «заняться чем-нибудь другим». Даже тётка, которой я не раз пытался прочитать стихи, сразу же придумывала себе какое-то «срочное дело» и увиливала от моего чтения.
«Ну, ладно тётка, у нее не все в порядке с головой, — размышлял я. — И чёрт с ними, с приятелями — они ничего не петрят в поэзии, но почему мои стихи не хотят печатать в журналах?». Несколько лет меня мучил этот вопрос. Ответ дала Нелли в первую же нашу встречу.
Я позвонил ей через пару дней после посиделок во дворе тёткиного дома. Мы договорились встретиться у входа в центральный парк. Нелли пришла обновлённой — в ослепительно синим платье с красным цветком в волосах.
— Привет! — помахала рукой ещё издали, а подойдя ближе, сказала: — Вы обещали почитать стихи. Я сгораю от нетерпения.
Мы расположились в полупустом открытом кафе и за лимонадом я целый час читал стихи.
— Чудесно! Изумительно! — сопровождала Нелли каждое стихотворение.
Когда я, наконец, смолк, она спросила:
— А где можно прочитать ваши стихи? В каком журнале?
— Ни в каком. Их не печатают.
— Хм, не печатают! Такие чудесные стихи! Да куда они смотрят?! — возмутилась Нелли. — Я знаю точно — в журналах печатают только своих, по знакомству! Но они еще спохватятся, сами будут упрашивать вас дать какое-нибудь стихотворение… Меня так ваши стихи просто пробирают до мурашек. Чудесные, изумительные стихи! Я так потрясена, что сегодня не смогу уснуть. Я вообще все эти дни думала о вас.
Стало ясно — она влюбилась в меня. Я тоже испытывал к ней некоторый интерес, тем более что, наконец, встретил женщину, которая оценила мой талант. Именно поэтому я решил устроить ей облегченный «экзамен» — всего десятка два вопросов, не больше, чтобы выяснить основное. «Потом, по ходу дела, узнаю всё», — подумал про себя.
После первых трёх вопросов, на которые Нелли ответила с улыбкой, подробно и искренне, она внезапно рассмеялась:
— Вы будете проверять мои ответы на детекторе лжи?
— Не буду, — твердо заявил я. — У меня большой опыт, и я прекрасно знаю, когда говорят правду, а когда врут. И не ошибаюсь. Меня никто не проведёт.
С неделю мы встречались в парке; за это время я узнал у Нелли все, что хотел знать о ней. В общих чертах её биография выглядела так: мать музыкантша, отец дипломат. Долго жила с родителями в Италии. Училась музыке, живописи. Сейчас работает модельером в Доме моды. Недолго была замужем, муж оказался пьяницей. Снимает квартиру, потому что жить без родителей «комфортней». У нас оказалось много общего; можно сказать, мы были из одного теста, она даже любила всё то, что любил я. К примеру, суп из плавленых сырков. Я поразился и даже сказал ей:
— Мы с вами похожи.
Она рассмеялась:
— Мы должны дружить. У нас будет крепкая дружба!
Короче, Нелли блестяще сдала «экзамены», и я предложил ей стать домработницей. Нелли встретила моё предложение с радостной готовностью:
— Как интересно! Давно мечтала быть домработницей у талантливого мужчины. Женщина должна украшать жизнь мужчины… — и вдруг тихо, с придыханием добавила: — А перед сном я буду вам что-нибудь читать. Что-нибудь сказочно-интересное.
Мне понравилось это её добавление — сразу вспомнилось детство и вечерние сказки матери.
Я выделил Нелли меньшую из комнат. Она привезла свои вещи и сразу повесила на кухне новые занавески оранжево-рыжего, полыхающего цвета.
— Теперь здесь всегда будет солнце! — восторженно заявила она. — В любую погоду с самого утра! Каждое утро надо начинать с положительных эмоций, а солнце устанавливает хорошее настроение.
Как домработница Нелли показала себя с самой лучшей стороны: она тщательно прибиралась в квартире, стирала и гладила белье (я перестал его таскать к тетке), готовила вкусную еду — и всё это делала играючи, с улыбкой, а ведь сама проводила в Доме моды восемь часов и, само собой, там уставала, но ни разу ни на что не пожаловалась; даже за домашней работой негромко напевала всякие мотивчики. Что и говорить, у неё был легкий, веселый характер.
За ужином она всегда спрашивала:
— Вам нравится? Вкусно? Я старалась, — и смотрела на меня нежно, влюблено. Как-то даже попросила: — Подарите мне свою фотографию, я поставлю ее рядом с иконой.
После ужина я уходил в свою комнату писать стихи, и, пока писал, Нелли ходила на цыпочках, а после того, как я вставал из-за письменного стола, подбегала и просила прочитать «новое». И всегда я слышал:
— Чудесно! Изумительно!
Кстати, с тех пор как Нелли переехала ко мне, на моем столе всегда красовались живые цветы — они, конечно же, способствовали моему вдохновению. За короткий срок я сочинил две сотни стихов и три поэмы о вечном — из меня строчки вылетали сами собой, я еле успевал их записывать.
По вечерам, когда я укладывался спать, Нелли, как и обещала, что-нибудь мне читала. Брала с полки одну из книг серии «Жизнь замечательных людей» (я собирал эту серию), садилась на стул рядом с моей тахтой и читала вслух. Читала тихо, переливчато — казалось, где-то далеко бежит серебряный ручей. Под её убаюкивающий голос я и засыпал.
Когда Нелли прочитала «замечательных людей», она стала на ночь рассказывать мне о своей жизни в Италии: о солнечных пляжах на берегу «самого чистого моря», о красивых домах и музеях во Флоренции, о Риме, где «на улицах вечный карнавал», о каналах, мостах и узких улочках Венеции, «а на площади собор, и утром и вечером длинные синие тени»… Нелли рассказывала в мельчайших деталях о том, как училась музыке и живописи у известных мастеров, как слушала оперы в театрах, смотрела картины в музеях… Каким-то странным образом и я переносился в ту страну и… засыпал не в какой-то «хрущевке», а где-нибудь в особняке у венецианских каналов.
Нелли всё больше осваивалась в моей квартире и, спустя месяц, как-то незаметно из домработницы перешла в домохозяйки, а чуть позднее, уже вполне заметно, и в должность гражданской жены. Это произошло так.
Однажды вечером, когда я писал очередной цикл стихов, Нелли внезапно вошла в мою комнату в халате немыслимой расцветки — там были все цвета радуги — и он был полупрозрачным. С загадочным блеском в глазах Нелли прокрутилась на месте и спросила:
— Как я выгляжу?
— Неплохо, — выдавил я, ошарашенный тем, что виднелось под халатом.
Приблизившись, страшно волнуясь, Нелли проговорила:
— Я давно хотел спросить… Неужели, как женщина, я вам не нравлюсь?
Пока я соображал, что ответить, она подошла вплотную, обняла меня и зашептала:
— Я люблю вас! Страсть прямо прожигает мой халат! — видимо, чтобы он не сгорел, она сбросила его.
В тот вечер всё и произошло, совершенно неожиданно для меня. Понятно, после этого Нелли и стала гражданской женой. Надо признаться, вначале я испугался её нового статуса, ведь за долгие годы холостяцкой жизни привык к свободе; даже подумал: «А не примет ли её любовь угрожающие размеры, не станет ли она чего-то требовать, выяснять отношения, да ещё, не дай бог, скандалить?» Я испугался, что от всего этого может пострадать моё творчество. Но надо отдать должное Нелли — она продолжала вести себя ненавязчиво, с ещё большим усердием хозяйствовала, всё чаще распевала весёлые мелодии, а ко мне относилась — лучше нельзя придумать: то и дело подскакивала, обнимала, целовала и ликовала с широкой улыбкой:
— Гений, мой любимый! — и дальше, заливаясь смехом: — Посвяти одно стихотворение мне! Я выучу его наизусть и буду петь, как молитву!
В качестве гражданской жены Нелли пробыла около года, и за это время между нами не случилось ни одной размолвки. Больше того, наши отношения становились всё прочнее и надёжнее. В общем, я решил сообщить тетке о своём семейном положении. Приехал к ней и все выложил одним духом. Тетка страшно удивилась, стала нервно теребить бусы.
— И кто ж эта твоя избранница?
Я описал Нелли и заключил:
— …Она живет в последнем подъезде твоего дома.
— Это уж не та ли блондинка выдра? — вспыхнула тётка, уже не звонким — громыхающим голосом. — Она ж аферистка! Всем говорит: «Жила в Италии, модельерша»… Она из деревни! Работает швеёй на фабрике… У меня всё выспрашивала: «Как ваш племянник? Что он любит?»… Думаешь, ты ей нужен? Вот! — тетка показала мне фигу. — Ей нужна твоя квартира!.. Не вздумай расписываться с ней! Как распишешься, она тебя отравит. Или укокошит молотком, когда заснёшь…
Теткины слова были для меня, как удар молнии. «Значит, и папа дипломат, и Италия, и Дом моды — всё вранье! — в меня вселилась злость немалой силы. Первой мыслью было — порвать с ней, без всяких разговоров. Потом решил — разоблачить; я уже видел, как она краснеет, заикаясь оправдывается… Но по пути к дому я немного остыл: «Все же полоумная тетка хватила через край — «отравит, укокошит!». Конечно, неприятно, что она столько морочила мне голову, но, может, ей просто хочется быть «итальянкой», «модельершей», чтобы соответствовать мне поэту?» Я вдруг увидел Нелли — она рассказывает мне перед сном об Италии — голова опущена, волосы почти закрывают лицо, виднеется только профиль; тихим голосом она рассказывает мне очередную «вечернюю сказку». «Она, конечно, всё придумала, но, чтобы так фантазировать, все-таки надо быть талантливой… И чего я добьюсь разоблачением?! Ну признается она в обмане и что? Только испортятся наши отношения… Я уже привык к ней такой, какой она хочет быть. Привык к её заботе обо мне и восторженным откликам на мои стихи, а без её «вечерних сказок» вряд ли уже смогу уснуть. И даже если она играет в любовь, я готов обманываться и дальше. Пожалуй, в совместной жизни и должна быть доля игры — это делает отношения более лёгкими, радостными, без всяких тяжеловесных выяснений, и потому более надежными, ведь хорошее никто не захочет разрушать… Пусть всё останется, как есть!»
Леонид СЕРГЕЕВ, член Союза писателей России
Комментарии:
Статьи по теме:
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий