slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Пианино

Рассказ

Жителям пятиэтажки велено в недельный срок освободить квартиры. Дом подлежал сносу. Вергасовых беспокоил вопрос — брать ли с собой пианино по имени «Бехштейн»? В молодости Дарья Ниловна слышала рассказ о домашнем раритете со слов деда Степана Рокотова, трогательный, берущий за сердце. Внешне пианино выглядело элегантным, царапины, зазубрины на полированной поверхности, видимо, от старости, нисколько не портили его; но уступали главному достоинству — качеству звучания. Красивый тембр, пальцы легко скользили по клавишам, покрытым слоновой костью. Ну, может быть, в контроктаве ре-бемоль и до-диез в четвёртой «проваливались», и левая педаль барахлила. Изъяны незначительные для столь почтенного красавца. Увы, с тех пор как прописался в квартире Рокотовых, «Бехштейн» редко удостаивался внимания профессионала. Бренчали на нём кому не лень: и дети, и взрослые. По характеру пианино инструмент добродушный и отзывчивый. Бытовые хлопоты, семейные перемены, рождение, воспитание и замужество дочери Ирочки, бесконечные ссоры с первым мужем, — этой людской суеты пианино было безмолвным свидетелем. И откликалось по-своему. Стоит приложить ухо к задней стенке его, как услышишь жалобные вздохи или весёлый перебор струн. До войны ему посчастливилось жить в доме музыкантов, отца, матери и сына. Вот где было настоящее содружество инструмента и человека! Во времена Брежнева в каждой семье, помимо книг, считалось престижным иметь пианино. Годы, как дева, меняли на ходу увлечения модой. В «Вечёрке» зачастили объявления о купле-продаже пианино и даже роялей. В молодости Дарья Ниловна ходила в музыкальную школу, но потом бросила, думала, дочь сядет за инструмент. Не вышло. Разумеется, Дарья Ниловна, чтила память деда Степана Рокотова, который привёз с фронта вместе с сервантом трофейный «Бехштейн», но мысль вывезти его из квартиры, не покидала её. Роман Вергасов как-то заметил вскользь: «Хорошо бы убрать сервант, а стекляшки раскидать по углам». Дарья Ниловна пространно глянула на мужа, приложила палец к виску, покрутила, так и не ответив на глупый вопрос. Сервант стоял напротив пианино, весь из себя чопорный, важный, посверкивал сервизной посудой, хрустальными бокалами. Надо думать, с каким презрением смотрел он на пианино: мол, «Бездельник, толку от тебя никакого нет». Дарье Ниловне в голову не приходило, чтобы вот так, запросто, продать «Бехштейн» без совета с Романом Вергасовым. Когда дочь её с зятем и внуком переезжали на новую квартиру, Дарья Ниловна надеялась, что заберут с собой инструмент. Ира планы матери пресекла. «С какой стати тащить рухлядь? Не вписывается в дизайн и точка!». А как он мог вписаться? Современные квартиры – это белые стены, окна, кухня – строгие силуэты мебели, всё функционально, никаких вам ретро. Сплошная инсталляция.

Покойная мать её доставку нового жильца в тесную квартиру сочла за блажь «непутёвого» мужа гвардии майора запаса Степана Рокотова, но махнула рукой: живым пришёл с войны — и ладно. Всё-таки бывали же радости от пианино. В дни семейных торжеств под его аккомпанемент гости танцевали, пели романсы. Не стало деда Степана, и канула в Лету музыка. Фарфоровые слоники, стоявшие на крышке пианино, замерли в ожидании: когда же можно помахать хоботами в такт музыке? А теперь неизвестно, выживут ли сами.

За день до переезда всё было готово: упакованы коробки с посудой, одеждой, книгами, домашним скарбом. Роман Вергасов сидел за кухонным столом, потирал руки, поглядывая нарочито бодро на жену, хлопотавшую возле плиты. Поджатые губы на одутловатом лице выдавали дурное настроение её.

— Что молчишь, подруга? — спросил Вергасов.

— Завтра переезд, а мы так и не решили толком, куда девать пианино, — ответила Дарья Ниловна.

— Что значит «Не решили»? – переспросил Вергасов, откинувшись на спинку стула. – В новой квартире места хватит всем.

— Не хватит. Видишь, сколько надо перевозить.

— Да уж, как не видеть, — Вергасов очертил рукой пространство кухни, заставленной вещами. — Половину я бы выкинул.

– Давай, давай выкидывай, и пианино заодно, — Дарья Ниловна загремела посудой. — В конце концов, мне по наследству досталось. Что хочу, то и делаю с ним.

Вергасов хлопнул себя по лбу, с пафосом воскликнув:

— Ой-ой, как же я забыл! Конечно, твоё. Прости, дорогая.

— Не ёрничай. Продать его, сколько я ни пыталась, не удалось. Отнесём на помойку.

— А как же память о деде?

— Не больно-то накопишь с этой памятью. Жизнь вносит свои коррективы, и ничего с этим не поделаешь, — с обидой в голосе ответила Дарья Ниловна, и добавила, глубоко вздохнув. — Мне, дорогой мой, хочется пожить, наконец, в комфорте. В кои-то веки.

Вергасов вытащил из кармана пижамы пачку сигарет.

— Эх, ма! Мечтал я: женюсь на тебе, и наиграюсь всласть. Я ведь, как ты знаешь, без музыки не могу.

— Ах, вот как! — округлила раскосые глаза Дарья Ниловна, постукивая об пол тапочкой. — Выходит, женился ты на пианино, а я у тебя в роли педали, знай, нажимай по нотам.

— Грубо и не остроумно.

— Дочь с квартиры съехала, ты стал свободен, играй до посинения, пока я на работе. — Дарья подошла к окну. Во дворе весело щебетала детвора, сорока сидела на подоконнике, косила глаз на женщину, как бы прислушивалась.

— Устала я, Данилка.

— С чего бы? Сама себе проблемы создаёшь. — Вергасов встал, подошёл к жене, обнял за плечи.

Дарья Ниловна положила голову на его грудь, тихо всхлипнула. — Я на части разрываюсь.

— Одна из частей вот, перед тобой, — ткнул себя пальцем Данила.

— Какой же ты дурачок у меня.

Засмеялся Роман, не зная толком почему. В груди разлилось тепло, хотелось обнадёжить Дарью.

— Идея! Почему бы нам его не подарить? В хорошем состоянии, на нём играть и играть.

— Проснись, Роман. Ты в какое время живёшь? Народ избавляется от него, а ты наоборот.

— Ну что ж, завтра попросим рабочих отнести его куда-нибудь.

— Правда? — глаза Дарьи Ниловны сверкнули едва скрываемой радостью.

Если говорить честно, Вергасова ни один из вариантов вывоза «Бехштейна» не устраивал, а уж тем более, относить на свалку. Ссориться из-за пианино ему не хотелось. И его жалко. Так и не поиграл толком на нём. Собрался Роман выйти на балкон покурить, но свернул в большую комнату, выставляя ноги, (не свалить бы коробки), подошёл к пианино, провёл пальцем по верхней крышке. Пылища! «Сколько же тебе, бедняге, пришлось испытать», — подумал Роман; тронул корявыми пальцами по клавишам. Пианино вздрогнуло, как кот подставивший спину, выпрямило плечи в надежде, что Роман продолжит игру. Или Вергасову так показалось?

Не показалось. Нет. Всё на свете имеет память, даже неодушевлённые предметы. «Бехштейн» не исключение.

Май 1945 года, Дрезден. Не пощадили англо-американцы, разбомбили город. В одной некогда жилой комнате, настоянной запахом гари, заваленной обломками, кирпичом и гильзами, стоит пианино. Играет на нём подросток, покачивает в такт вихрастой головой. Порхают тонкие руки и падают, как подкошенные, на клавиши. К дому осторожно ступает майор Степан Рокотов, упреждая взмахом руки следующего за ним старшего лейтенанта Корнилова — «Тсс…». Рокотов садится осторожно на балку, возле ног кладет автомат, откидывает на затылок фуражку; загорелое лицо с паутиной морщин застывает в улыбке.

Музыка пеленает город. Казалось, ничто не нарушит покой его. Майор долго сдерживает подступающий к горлу кашель. И всё-таки кашлянул. Мальчик замер, оглянулся назад, и выскользнул из комнаты. Майор хотел было остановить его, крикнуть вдогонку: «Halt, Kinder!», заговорить с ним, или хотя бы просто положить руку на хрупкое плечо немца, накормить его. Рокотов с лейтенантом подошли к инструменту. Корнилов уверенно взял аккорды, скользнул в туше по клавишам.

— О, да ты, я смотрю, музыкант!

— Давно не играл, товарищ майор. Отвык уж.

— Ничего, Корнилов, вернёшься домой – наверстаешь.

— Мальчик этот наверняка живёт здесь, и пианино его. Хороший инструмент, — одобрительно кивнул лейтенант, – Знаменитой немецкой фирмы «Бехштейн».

— Чем же хорош?

— Декой, товарищ майор, — Корнилов продолжал перебирать клавиши.

— Ишь, звучит то как — «Дека». Что за штука?

— Устройство внутри корпуса, на котором натянуты струны. Можно назвать сердце пианино. От его качества зависит красота звука. Любая трещина — и будет фальшивить.

— Сыграй что-нибудь сердечное.

Рокотов встал, отошёл на шаг назад, думая, что так лучше слышать.

Только взял Корнилов аккорды, повёл мотив, как грохнул выстрел. Упал лейтенант на осколки окон, раскинув руки. Рокотов резко повернул голову в сторону дома, за углом мелькнула тень мальчика.

В штабе долго обсуждали случившееся. Предполагали, что стрелял недобитый фриц, каких в городе ещё оставалось немало. Послали наряд, прочесали округу. Не нашли. У Рокотова на этот счёт было своё мнение — стрелял подросток из «гитлерюгенда». Возможно, мстил за погибших родителей, или злоба взяла, что русский играет на его «Бехштейне». Как бы то ни было, а лейтенанта Корнилова не вернёшь. Жаль парня, прошли с ним от Сталинграда и ничего, целехонькими остались. В тот лучезарный майский день возле лавчонки выпили по чарочке, а потом поспешили в штаб. На перекрестке из ближайшего дома услышали музыку. «Никак, на пианино играют» — предположил старший лейтенант, смахнул пилотку, юное лицо его повеселело.

— Заглянем? — спросил, скорей утвердительно Рокотов, и свернул с дороги. Теперь стоит он с фуражкой в руке, склонив на грудь голову, перед лежащим на носилках товарищем и вытирает рукавом слёзы.

Рокотов замыслил вывезти инструмент в Москву в качестве трофея. Солдаты выносили пианино, чуть было, не уронив его, — поди, пронеси такую тяжесть через груды развалин! Погрузили в «полуторку», и к эшелону. Привезти то привез Рокотов домой, а в душе свербело, будто украл. И никакие отговорки, что, дескать, злодеяния и мародёрство фашистов на оккупированной земле не сравнить с его, майора, поступком. И массовый вывоз трофеев из Германии нашими офицерами — оправдание мало утешительное. Так и прожил Рокотов до своей смерти с чувством вины. На крышке пианино стояла в рамке фотография: Рокотов и Корнилов держат в руках стаканы и хохочут.

Играть на пианино Роман Вергасов мечтал с детства. Родители по бедности не могли позволить себе купить его. Подруга мамы подарила мальчику на день рождение скрипку; попиликал он и бросил, видите ли, не целая, а всего лишь четвертушка, стеснявшая пальцы отрока; в студенческие годы увлёкся гитарой. Этак с годами, глядишь, поостыл бы азарт к пианино, думали домочадцы. Но как только на глазах Романа появлялся инструмент, неважно где: в гостях, в кинотеатре или в доме одноклассника, его словно ударяло током, и больше ничего он не мог видеть и слышать. К фортепьяно у Данилы было отношение трепетное, как к старшему брату пианино, и недосягаемое для него. Однажды Данила заглянул в концертный зал Дворца культуры. Там не было ни души. На сцене стоял рояль, чёрный, элегантно величественный. Не оторвёшь взгляда, так и манит к себе: «Иди ко мне, не бойся молодой человек», — шептал на ухо рояль. Щеки Данилы покраснели, ступил на подмостки, пугливо озираясь по сторонам. Откинул крышку рояля, не мешкая, сел на банкетку. Поначалу, словно разминаясь, Роман перебирал клавиши, извлекая беспорядочные звуки. Звуки постепенно обретали стройность, последовательность и логичность каждой ноты. По форме что-то было схожее с сонатой. Он вообразил себя исполнителем, не больше, не меньше — в зале консерватории. «Как здорово, я — Роман Вергасов, — композитор!», — думал он, взволнованный. И будто бы слышал аплодисменты, выходил на поклон, брал цветы из рук поклонниц. Музыка таяла, как весенний снег, эхом уносилась ввысь навстречу облакам и звёздам. Жаль, что нельзя повторить эти мгновения. Хотел было записать в нотную тетрадь, да не мог — образования не хватало. Однажды Роман узнал, что на Остоженке есть пункт проката, где за небольшую плату можно поиграть на пианино. Роман вдохновенно терзал инструмент. Он интуитивно чувствовал, что тональность, темп, нюансы мелизмов, тремоло, тембровая окраска, переходы от пиано до мощного крещендо — избраны им верно. Тема пошла… Прохожие останавливались возле окон проката, прислушивались, кивали головами в знак одобрения. «Как здорово играет!» — заметил чудак в шляпе. Месяца два прошло, карманные деньги иссякли, а больше мать не могла дать.

Приезд в подмосковный Дом отдыха — самое замечательное впечатление юности. Обыкновенный санаторий, каких в Подмосковье в 70-80–х годах было немало построено ведомственными организациями. Номер стандартный, уютный. Роман раскидывал вещи, глянул в окно. Кленовые листья чмокали стекло, резво упархивали к липовой аллее, спешили, подгоняемые ветром, к старинному пруду, окружённому скульптурами Наяд.

Выйдя из номера, Роман услышал знакомые звуки пианино, кажется, со второго этажа гостиной. Роман, перескакивая ступени лестницы, поднялся наверх. Заходящее солнце освещало оранжерею, заполненной до потолка пальмой, диковинными растениями причудливой формы, кустами ярких цветов, высветил контуры девушки, сидящей за пианино. Фигурка точеная, спина идеально прямая.

Рядом, наискосок от пианино стояло кресло, облаченное в полосатую ткань, с завитками полукруглой спинки, выгнутыми подлокотниками и ножками. Роман осторожно присел. Играла девушка уверенно, сразу видно, училась в музыкальной школе. В коридор вышли две женщины, о чем-то громко спорили. Девушка хотела встать, оглянулась назад: в кресле сидел юноша и задумчиво слушал музыку, она продолжила играть.

— Извините, что за пьеса? – спросил Роман, когда девушка опустила крышку пианино.

— Этюды Черни. Вы играете? – спросила, разминая пальцы.

— Так, балуюсь. Извините, вас как зовут?

— Вера. А вас как? – спросила Вера, пронзительно взглянула карими глазами на Данилу, и сразу мурашки пробежали по его телу.

Прогулки молодой пары по территории парка санатория стали ритуалом, заполненные беседами о музыке, о своих пристрастиях к композитору или исполнителю. Верочка и Роман спускались к берегу Клязьмы, наблюдали, как ретро-корабль нехотя заходил в затон на зимнюю спячку. Однажды Роман поймал себя на мысли: «Вот интересно, музыка нас объединяет, и отталкивает одновременно. Почему?». Подмывало сыграть на пианино при Полине, но останавливал себя; то ли стеснялся, или боялся услышать в свой адрес колкое замечание от Веры. Всё же отважился. Вера сидела в кресле с выражением лёгкой иронии на бледном лице.

Он вздохнул, поднял над клавиатурой руки; в голову пришёл мотив, ранее не звучавший, повёл его, поначалу в контроктаве, затем всё выше и выше, замерев на фа диезе четвёртой октавы. И вдруг, точно опомнился, руки опустил на колени.

Вера молчала минуту, а потом заговорила:

— Любопытно, Роман. Очень любопытно. Ваше сочинение?

Роман кивнул, откинув со лба повлажневшие волосы.

— Очень мило, что-то магическое в этом есть. Но лучше бы звучало в ре-миноре.

«И на том спасибо», — подумал Вергасов.

Чудак ты, Роман, зря обиделся. Ты всего лишь любитель, и принимай замечание человека, знающего толк в музыке, как полезное для твоего совершенствования.

Дальше пошло что-то не так, как хотелось обоим, будто лопнула струна. В Москве встречи продолжались, заходили в кафе, танцевали, пели караоке. Роман повёл Верочку в кино. Свет погас, на экране вспыхнули кадры. Она взяла его руку, опустила на свои колени, слегка сжимая пальцы, заглядывала в глаза Романа, словно спрашивала: «Тебе хорошо со мной?». На экране замелькали кадры ночного города, Роман порывисто прильнул к пылающим щекам её, поцеловал, и тут же отпрянул. «Но почему в ре-миноре?», — спросил Вергасов, словно стряхнул с себя пелену наваждения.

Сколько же воды утекло с тех пор – и не счесть. Вергасов закончил Технологический институт, работал в НИИ, вплоть до выхода на пенсию. Так прошли годы, пока, наконец, не встретил Дашу Рокотову, во цвете лет и русской красе. А когда впервые вошел в её квартиру, сердце учащённо забилось. Возле окна большой комнаты стояло пианино. Вот и выясняй после этого: на ком женился Вергасов.

На следующий день приехал грузовик. Следует ли объяснять, каково было Вергасовым, чтобы управиться с переносом мебели, домашней утвари, коробок, ящиков с пятого этажа на первый. Немецкий сервант, без хрусталя и сервиза выносили торжественно. Помахал он рукой своему сопернику благосклонно, зная, что видят друг друга в последний раз. Рабочие — народ бестолковый, мямлят что-то на своём языке, торопливо бежит по лестнице вниз, с коробками на плечах, вот-вот содержимое рухнет, и тогда обморока Дарьи Ниловны не миновать. Расположили вещи в чреве грузовика.

Оставалась последняя ходка на 5-й этаж за инструментом. Дарья Ниловна шепотком договорилась с рабочими, что понесут пианино к свалке, благо, она совсем рядом, сунула в карман рабочего 500 рублей.

В комнату, заваленную старыми газетами, мусором, вошли четверо грузчиков, отодвинули от стены пианино, окружили со всех сторон, подтянули на плечи ремни и понесли зигзагами к лестничной площадке. Версагов следовал неотступно, смотрел, как рабочие спускали непомерную тяжесть, кряхтели, покрикивали друг на друга; пианино, словно падишах, величественно покачивалось.

К подъезду подошли рабочие, подхватили ремни у ребят, с боков и спереди, посмеивались белозубо. Во дворе собрались взрослые и дети, с любопытством смотрели на процессию. Кто-то из зевак заметил: «Как похоронная». До помойки оставалось метров двести. Дарья Ниловна, помахивая платком, подбадривала грузчиков: «Мальчики, ещё немного, аккуратно, аккуратно!». Понести-то понесли, да рухнуло с грохотом пианино на асфальт в истошном перезвоне струн, в разнобойной россыпи клавишей. Стенки из красного дерева, некогда отлично смонтированные немецкой фирмой, разом отвалились. Секунда тишины. И крикнули люди: «Ох!».

Дарья Ниловна, шаркая тапочками, доплелась до скамьи, грузно села возле Вергасова. Прислонив голову к его плечу, закрыла глаза, тихо всхлипнула. Вергасов услышал в ушах знакомый мотив своего сочинения, сыгранного им в подмосковном санатории. Он пытался стряхнуть с себя музыку, но по-прежнему она звучала настойчиво, неотступно; Роман напряжённо, до боли в глазах, провожал грустным взглядом рабочих, уносивших к помойке обломки по имени «Бехштейн».

Сергей ЛУКОНИН


Поздравляем!

Указом Президента РФ В.В. Путина от 30 декабря 2022 года медалью «За труды в культуре и искусстве» награждён член Общероссийской общественной организации «Союз писателей России» (Москва) ЛУКОНИН Сергей Михайлович.

А 11 декабря Сергей Михайлович ЛУКОНИН был назван в числе лауреатов Национальной премии «Имперская культура» имени профессора Эдуарда Володина 2022 года в номинации «Проза» за книгу «Когда-нибудь да вернется».

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: