Достоевский и Толстой. Единство и борьба противоположностей

Близкие к Достоевскому и Толстому весьма влиятельные и именитые люди приложили немало усилий, чтобы организовать при жизни личную встречу двух титанов русского духа. Доброхоты видели в прямом контакте этих лиц нечто большее, чем просто беседа или ни к чему не обязывающий обмен мнениями. Как в наши дни мир недавно замер в ожидании женевского «саммита» Путина и Байдена, ожидая от него прорыва в мировом развитии, так и 150 лет назад российской культурной элите казалось, что встреча двух русских гениев будет означать прорыв в мировом духе. Кое-кто даже полагал, что унисонный дуэт классиков разрядит нараставшее напряжение в российском обществе и снимет с повестки дня Русскую революцию.

Рискуя разом пожертвовать своим реноме, я всё же решил попытаться «организовать» виртуальную «встречу» Достоевского и Толстого с целью определения суммарного потенциала их противоречивого взаимодействия для блага современной России и мира. Исхожу из того, что личности такого масштаба не для того являются на свет, чтобы продемонстрировать своё горделивое величие. Их назначение совсем в ином. Отрешившись от собственной самости, они жаждут принести как можно больше добра и разума людям для облегчения их земной участи. Гипотетическое сведение вместе двух русских гениев позволит, мне кажется, лучше понять каждого из них на фоне друг друга и обозначить единую линию Русской судьбы.

Собранный по крупицам и цельно отображённый Александром Пушкиным русский дух распался после его смерти на разного рода «течения», чтобы, в конечном счёте, мощно сфокусироваться в виде разнозаряженных полюсов (катод и анод) в жизни и творчестве Достоевского и Толстого. Вовсе не желая умалить достоинство таких «промежуточных» литературных светочей, как Михаил Лермонтов, Николай Некрасов, Иван Гончаров, Фёдор Тютчев и многие другие, хотел бы подчеркнуть, что каждый из них стремился выделить что-то своё в пушкинском наследии с целью более полного раскрытия огромного богатства русского духа.

В свою очередь, Достоевский и Толстой, в какой-то мере подводя итог разноголосой литературной пушкиниане, вознамерились не просто дать свою интерпретацию стремительно менявшейся российской действительности, но решили бескомпромиссно настоять на собственной, существенно скорректированной трактовке русского духа. При этом каждый из них не только не отвергал гения Пушкина, но, наоборот, возводя его на зенитную высоту, считал Поэта исключительно собственным предтечей. У каждого из них было своё видение Пушкина и своя форма служения России. Настаивая каждый на своём, они превратили своё литературное творчество в битву идей, расколов русский дух надвое.

«Противоположностей» в жизни и творчестве Достоевского и Толстого не счесть. Они бросаются в глаза даже при самом поверхностном сопоставлении того и другого. Один — мелкопоместный дворянин, коих в России насчитывались тысячи; другой — представитель высшей знати, исчисляемой единицами. Один — юный левак, бунтарь, осуждённый и сосланный властями на каторгу; другой — слуга Отечества и благополучный семьянин, тяготившийся личным благополучием и устроивший скандальное бегство из собственной семьи. Один — неизлечимо больной эпилептик, заядлый игрок, рано покинувший земную юдоль; другой — здоровяк с избыточной жизненной энергией, доживший до глубокой старости.

Разумеется, это только внешние различия, свидетельствующие больше о полюсах физиологической и социальной статусности, чем об антагонизме духовных наклонностей. Однако следует заметить, что, если статус и характер личности у обычных людей тесно взаимосвязаны, то у гениев этот закон обусловленности духа средой не всегда срабатывает, ибо в последнем случае включаются ещё и высшие силы. Тем не менее, и в этом аспекте у Достоевского и Толстого было больше различий, чем совпадений. Суть этих различий можно свести к негативизму Достоевского и позитивизму Толстого в восприятии жизненных коллизий и, соответственно, в специфическом их преломлении в творчестве обоих русских классиков.

Славу и головокружительную популярность Фёдору Достоевскому принесли его роман «Бедные люди» (1845, докаторжный успех, сравнение с Гоголем!) и повесть «Записки из Мёртвого дома» (1862, послекаторжный фурор, сравнение с Данте!). Как ни странно, но уже первый роман писателя предопределил жалостливо-страдательное направление его творчества и горестную судьбу самого автора, нашедшие затем литературное отображение в проблематике и трагической интонации второго произведения Достоевского. Не будь у него этого изначального, подчёркнуто негативистского неприятия российской действительности, и сама судьба писателя, и всё его творчество могли бы быть иными. Но именно этот горестный надрыв духа был востребован российским обществом и принёс громкую славу начинающему автору.

Совсем иным, хотя тоже небезуспешным, был литературный дебют Льва Толстого. Трилогия «Детство» (1852), «Отрочество» (1854) и «Юность» (1857), привлекшая благосклонное внимание литературной элиты, была посвящена анализу внутреннего мира человека в момент его становления с акцентированием внимания на нравственной составляющей. И одновременно молодой автор, как боевой офицер и непосредственный участник Крымской войны, публикует «Севастопольские рассказы» (1855), в которых на фоне реальных проявлений героизма русских воинов показывает ужасы и бессмысленность самой войны. Уже в этом дебютном варианте автором была обозначена тема войны и мира, пронизавшая всё его творчество. Причём Толстой ищет мира не вовне, а внутри человека, объявляя войну несовершенству внешнего мира. В обоих случаях писателем явлены активная гражданская позиция и высокая планка требований не только к окружающим, но и к самому себе.

Определяя общее направление творчества Достоевского и Толстого, специалисты дружно сходятся в утверждении их «реализма». Думается, что это верно лишь частично. На мой взгляд, реализм может быть весьма разным, вплоть до антиподности его толкований. В реализме, как Достоевского, так и Толстого, имеется немало сугубо личностных аспектов и объективистских нюансов, разводящих их по разные стороны житейской и творческой «баррикады». Рассуждая о «реализме» Алёши Карамазова, Достоевский относил его к тем «верующим» реалистам, которые «верят в чудо». Более того, его вера в чудо, основанная на вере в Бога, по существу сводила на нет земные усилия человека.

Такой подход, по-видимому, исповедуемый самим Достоевским, строго говоря, реализмом вовсе не является. Профессиональными философами подобный «реализм» относится к чистому идеализму, сводящемуся либо, как у Алёши, исключительно к упованию на Бога, либо, как у Гегеля, — к переоценке всемогущества человеческого разума. Не таков Лев Толстой. В статье «Не могу молчать!» (1908), говоря о разнице между власть имущими и революционерами, писатель находил её лишь в том, что первые «хотят, чтобы всё оставалось, как было и есть», а вторые «хотят перемены». Но у тех и других Толстой находил общее «заблуждение»: якобы, только они «знают» ту форму жизни, которая необходима всем людям и ради которой оправдано насилие. Здесь реализм подлинный, сочетающий в себе трезвый анализ ситуации и справедливое недоверие к идеологическим выкладкам алчущих власти людей.

Но идеализм Достоевского заключался не только в преимущественно религиозном подходе к реальной действительности и способам её возможной корректировки. Его идеализм простирался намного шире, распространяясь на все сферы человеческой жизни и подвергая реальную действительность своеобразной духовной кастрации. Вводя в литературно-философский оборот требование неприемлемости даже одной «слезинки невинного ребёнка», классик-пророк доводил свой идеализм до предельного максимализма, возводя его в абсолют и полное отрицание жизненных реалий. Это было уже ничем иным, как явлением в русском обществе достоевщины, означавшей крайнюю степень нигилизма, радикализма и мятежности духа. За её пределами уже чётко вырисовывались житейский хаос и ментальный абсурд.

В интересах истины следует признать, что и Толстой был не меньшим максималистом, доводящим уже реализм до полной житейской незащищённости и ментальной капитуляции. Его химерическая теория непротивления злу насилием, получившая наименование толстовства, поставила крест на спасительном реализме в самый критический момент российской истории. Это было высоколобое и высоконравственное презрение мудрецом-нравственником, русским пророком, простецкого народного здравого смысла, веками настаивавшего на мере вещей и адекватности воздаяния злом за зло («око за око») и добром за добро.

Мы справедливо гордимся в России Фёдором Достоевским и Львом Толстым не только как выдающимися писателями-классиками, но и как русскими мудрецами, философами и пророками. Тем не менее, мы явно недооцениваем их огромного влияния на современную мировую литературу, философскую мысль, европейские этические ценности и воплощение их идей в мировой политике, идеологии, социологии, культуре и духовной жизни. В советское время много и верно говорилось о мировом значении Российской социалистической революции, «перевернувшей» мир в социально-экономическом плане. Но при этом в СССР оставался в тени мощный выплеск вовне великого русского духа, явленного Достоевским и Толстым и спровоцировавшего великий Русский мятеж.

За годы торжествующего шествия советской власти по стране и миру в Европе, и особенно в США, в строжайшей тайне велась кропотливая, масштабная и углублённая работа, в военные годы даже в авральном режиме, по препарированию, анатомированию и скрупулёзному изучению разнохарактерных проявлений русского духа именно по произведениям Достоевского и Толстого. Масса аналитических институтов, лабораторий и спецучреждений внимательно исследовали сильные и слабые стороны русского духа, но не для воздаяния должного «русскому» народу-победителю в Отечественной и Мировой войнах. Вовсе нет! А в целях выработки методов, способов и приёмов по противодействию сильным сторонам русского духа, и использованию слабых сторон для разложения изнутри его победоносного настроя и вакцинации его пораженчеством.

В результате этой слаженной и обильно финансируемой теоретико-практической работы Штатами был выработан «штамм» синтезированного духовного вируса, представляющего симбиоз достоевщины и толстовства. При этом жалостливо-горестный надрыв духа, заимствованный у Достоевского, вылился в заразу пораженчества и покаяния. Толстовское же непротивленчество злу насилием воплотилось в вирус расслабляющей дух толерантности. Первыми полигонами по масштабному испытанию этого вируса явились в Европе разгромленная Германия, а на Востоке — поставленная на колени Япония. Следует признать, что и там, и здесь эффект национальных духовных надломов превзошёл все ожидания.

По отношению к Советской России убийственный вирус был применён не сразу. Первоначально США потребовалось применить к СССР комплекс мер, расшатывающих его фундаментальные устои. И здесь тоже не обошлось без «добрых» услуг Достоевского. Пресловутая «слеза ребёнка», методично эксплуатируемая американской пропагандой, превратила русского классика во врага собственного Отечества. Жалкий эпигон великого русского писателя Александр Солженицын, идя по пути Достоевского и спекулируя на мытарствах, накликанных на собственную голову, сделал из «бесчеловечных сталинских репрессий» тот жупел, который вызывая всемирный чад и смрад, прожёг зияющие дыры в самом основании советской системы.

Взломав с помощью Горбачёва и Ельцина все стены и преграды, возведённые за 70 лет между СССР и Западом, США затопили Русскую равнину русским же дерьмом, прикрытым фиговым листком «либерализма». Обрушенная на преклонившую колена Россию зловонная идеологическая масса ничего общего с либерализмом не имеет. Это всего лишь гремучая смесь достоевщины и толстовства, приправленная воинствующей алчностью и махровым эгоизмом западного толка. Беда России состояла и состоит не только в предательстве верхов - этим в нашей стране никого не удивишь! Страшнее было то, что на пресловутые «сталинские репрессии» повелись весь «цвет» российской интеллигенции и большая часть российской элиты. Они-то и стали главными изменниками своего Отечества и народа.

Самое первое, что мы должны сделать, — это отделить зёрна от плевел. В первую очередь это касается нашего духовного наследия. Кроме «достоевщины» и «толстовства», в наших несметных драгоценных духовных хранилищах имеются сами Фёдор Михайлович Достоевский и Лев Николаевич Толстой, великие писатели и глубочайшие мыслители, и их бессмертные произведения. Нужно очистить и тех, и другие от налипшей к ним грязи и, отдав им должное, возвратить их в нашу жизнь из небытия.

Мы должны как зеницу ока блюсти завет Достоевского всемерной заботы о «бедных людях». Но подразумевать при этом надо не какие-то там «меньшинства» (в первую очередь торжествующих представителей ЛГБТ) и пресловутые плачущие дети (ювенальная юстиция), а весь российский народ, доведённый зарубежными и отечественными «благодетелями» до физической нищеты и духовного отчаяния. Не нужно при этом забывать и завета Толстого о строжайшем соблюдении нравственного закона Христа, содержащегося в Нагорной проповеди и обязующего каждого христианина (православного - в первую очередь!) предъявлять к себе предельно высокие требования. В этой связи стало бы вполне своевременным снятие с Толстого церковной «анафемы», ничего не меняющей в величии русского гения, но вызывающей подозрение в мстительности фарисействующих церковников за неприятную правду о самих себе.

Говоря терминами эпидемиологической обстановки в стране и во всём мире, нам сейчас крайне необходима выработка не только биологической, но и собственной духовной вакцины (типа Спутника V), противодействующей как КВ-19, так и духовной эпидемии псевдолиберализма. Что бы и кто бы ни говорили сейчас о происхождении КВ-19 и псевдолиберализма, думается, что источник у них общий – тот, что больше всего заинтересован в мировой сумятице. Следовательно, и борьба с этими бедами должна быть совокупная.

19 июня 2021 года английская газета Financial Times опубликовала интервью Владислава Суркова. Суть его суждений выражена в заголовке статьи – «Передозировка свободы смертельна для государства». Можно было бы поздравить «серого кардинала» с возвращением к здравому смыслу. Но это вовсе не здравомыслие, а нечто совсем иное. Корреспондент FT наделяет Суркова разного рода эпитетами, именуя его кардиналом Ришелье и Григорием Распутиным. Это всё попытки Запада унизить Владимира Путина. Я бы сравнил избалованного вниманием нашего «царедворца» с Никколо Макиавелли. Тот тоже писал стихи, но прославился не ими, а политическим цинизмом.

Циников в России, увы, развелось слишком много. Каждого олигарха можно смело отнести к этой категории. Но, судя по громким отставкам нашего «героя» в аппарате Президента и в Правительстве РФ, цинизм сегодня во власти явно не в почёте. Учитывая наметившийся крен российского президента в сторону здравого смысла, я бы полагал возможным и необходимым предложить возрождение русско-российского духа на иных четырёх «китах». Нужно взять за основу (как это, кстати, делалось в советское время!) здоровое ядро учений Достоевского и Толстого, и подкрепить их жизнеутверждающим народным здравым смыслом и нравственным законом Иисуса Христа, выраженном в его Нагорной проповеди.

Это и станет восстановлением цельности Русского духа в его пушкинской первозданности. Такой благой дух, несомненно, будет позитивно воспринят всеми населяющими нашу страну народами и даст прочную основу физическому и духовному возрождению великой многонациональной России.