Поздравляем! Двух выдающихся русских писателей Игоря Петровича Золотусского и Станислава Юрьевича Куняева

В эти ноябрьские дни мы поздравляем с днём рождения двух выдающихся русских писателей, любимых читателями нашей страны, друзей нашей газеты и членов её Общественного совета — Игоря Петровича Золотусского и Станислава Юрьевича Куняева, главного редактора журнала «Наш современник». От всей души желаем здоровья и дальнейших творческих успехов этим замечательным представителям русской словесности. Вспоминаем вместе с читателями работы этих талантливейших мастеров слова.

А.С. Хомяков и Н.В. Гоголь

Их могилы на Новодевичьем кладбище в Москве разделяет посыпанная песком дорожка. Рядом с Хомяковым и Гоголем лежат отец и сын Аксаковы, жена Хомякова, поэты Языков и Веневитинов.
Их прах перенесли сюда из Свято-Данилова и Симонова монастырей. И как ни кощунственно это переселение, судьба посмертно соединила тех, кто был близок друг к другу, кто и в жизни и в творениях своих исповедовал одну веру.
Гоголь и Хомяков... Тема огромная, и можно лишь конспективно охватить её.
Достаточно взять две статьи Хомякова «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» и книгу Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», чтобы определить их духовное родство. Стоят рядом и их оценки злободневных событий того времени. Кстати, и во времени они так же близки: статьи Хомякова печатались в 1845 и 1846 годах, книга Гоголя вышла в 1847 году.
Что было за время? Уже отодвинулась в глубь истории Отечественная война 1812 года. И хотя со дня её окончания минула треть века, последствия победы над Наполеоном продолжали ощущаться. Более того, к 40-м годам они стали нарастать. А в конце 40-х разразились европейские революции, которые неузнаваемо изменили лицо Европы. И это, конечно, тут же отразилось на отношениях России и Запада. Рухнул Тройственный (или Священный) союз, созданный Россией, Пруссией и Австрией в 1815 году и много лет являвшийся опорой мира в Европе. Историки считали его искусственным, силой навязанным Россией Европе. Саму Россию при этом называли не иначе как «жандармом», подавлявшим любые проявления свободы.
Уже в начале 40-х годов западная печать начала антирусскую кампанию, подготавливая обрушение послевоенного мира и устранение России из числа «мировых держав».
Начало этой кампании положила книга маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году», вышедшая в свет в 1843-м. Кюстин подверг в ней критике русский образ правления, личность царя и сам русский народ. Про него в его книге было сказано, что он «от мала до велика опьянён своим рабством до потери сознания». Имя Кюстина не раз поминается в статьях Хомякова и книге Гоголя…
Что же более всего пугает западного человека? Конечно, русская военная мощь. Тиранический режим, употребляющий эту мощь по своему усмотрению. И, конечно, угроза свободе Запада, угроза «правам человека».
Эти «права» в сознании западного человека всегда стояли выше обязанностей, выше долга. Ещё Гоголь писал о «чудовищном накоплении прав», которые освобождают человека от любви к ближнему, от необходимости делать добро в первую очередь не себе, а другим. <…> Современная западная публицистика не знает другого оружия в борьбе с Россией, как «права человека». Она упирается в них как в неизменный догмат, как в кумира, которому можно лишь поклоняться, но которого нельзя обсуждать. Хомяков и Гоголь считают, что столь благоговейное отношение к абстракции, не требующей от человека никаких жертв, ничего не порождает, кроме опасной «гордости ума», способной излечить человека от сочувствия и сострадания...
«Духовное начало, — пишет Хомяков, — не вполне проникнутое человеческой любовью, имеет свою гордость, свою исключительность». И гордыня эта — неизменное следствие любви к себе, которой, между прочим, кичится Кюстин, свысока смотрящий на опутанную предрассудками русскую жизнь. А «предрассудки» эти — всего-навсего старые христианские заповеди, от которых мы никуда не уйдём.
У Гоголя в главе «Просвещение» находим то же: «Нелепо даже и к мыслям нашим прививать какие бы то ни было европейские идеи, покуда не окрестим их «светом Христовым». Слово «просвещение» в устах автора «Переписки» звучит так же, как у Хомякова. «Мы повторяем теперь, — говорит он, — ещё бессмысленно слово «просвещение». Даже не задумываясь над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить не значит научить или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь».
Диалог с Западом не может не коснуться различия восточной и западной церквей. Секуляризация католической церкви, её желание «овладеть всем миром» на земных началах (с помощью вполне осязаемой земной власти) не согласуются с принципом святости. Не авторитет властных структур (государства Ватикан), а авторитет слова Божьего — краеугольный камень влияния церкви.
Столь же земная опора для западного человека — всемогущая наука. Но наука, говорит Хомяков, имеет дела с вещественностью и влияет лишь на вещественное. Собственно, есть две науки: «наука положительная, или простое изучение законов видимой природы, и наука догадочная, или изучение законов духа человеческого и его проявлений». «Прежде же всего надобно узнать, то есть полюбить ту жизнь, которую хотим обогатить наукою, — поясняет он. — Эта жизнь, полная силы, предания и веры, создала громаду России прежде, чем иностранная наука пришла позолотить её верхушки».
Положительная наука, конечно, имеет отношение к «просвещению», но к той области его, где скапливаются факты. «Догадочная» её сестра идёт дальше, проникая в невидимое, пророческое, в тайну Провидения.
Мы знаем, что эти мысли о науке разовьёт потом Достоевский, но предтечами его будут мыслители 40-х годов, в том числе Гоголь и Хомяков. Их спор с Западом продолжит, в свою очередь, Тютчев и продолжит очень скоро, уже по завершении катастрофы, ввергнувшей Европу в эпоху революций, междоусобиц и дележа территорий, и сделает это как человек, знающий предмет изнутри, проживший в этой Европе треть жизни.

 

Игорь ЗОЛОТУССКИЙ.

 

Бесконечная легенда

«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе…»
Эта отповедь Пушкина публике, казалось бы, универсальная и окончательная, оказывается вдруг несостоятельной, когда задумываешься о судьбе Есенина… Да, жизнеописание его, вырастающее из стихов, писем, уголовных дел, мемуаров, биографий и автобиографий, конечно же легендарно. И конечно же, горы страниц о нём, написанные не только сильными мира сего – политиками, поэтами, актёрами, художниками, но и «маленькими людьми» – обывателями, рядовыми журналистами, обычными завистниками и злопыхателями, — чрезвычайно противоречивы. Во многих воспоминаниях поэт предстает алкоголиком, психически нездоровым человеком, самовлюбленным эгоистом, перешагивающим через людские судьбы, хулиганом и хамом. Не приходится сомневаться, что многое из мемуаров подобного рода — житейская правда. Поразительно другое. Поток воспоминаний о Есенине как о «чёрном человеке» не в силах ни размыть, ни изменить в наших глазах светоносную есенинскую легенду. Тёмная легенда о нём не в силах уничтожить легенду светлую. В сказочном облике поэта, загадочность которого с течением времени не только не исчезает, а, напротив, разрастается до гигантских размеров, приобретая немыслимые масштабы, так или иначе высвечиваются все его лучшие черты: ум, человечность, обаяние, гениальность, мужская стать, искренность… Словом, всё то, что никоим образом нельзя назвать ни «мелким», ни «мерзким», ни «подлым». И никакому давлению официальной идеологии любых эпох — бухаринской, сталинской, ждановской, яковлевской и т.д. — неподвластно это стихийное творчество вот уже нескольких поколений.
Кажется, окончательно оформились в российской литературной истории легенды о Лермонтове, Некрасове, Блоке, получили своё завершение жизнеописания – с некоторыми блестками легендарности — Ахматовой, Пастернака, Мандельштама. Но по-настоящему полной и цветущей жизнью дышит лишь есенинская легенда. Она всё время выбрасывает новые весенние почки, разворачивается свежей листвой, и никому не ведомо, закончится ли когда её цветение. Думается, это произойдёт не раньше, чем закончится история России.
И да не сочтёт читатель нашу мысль кощунственной, но хочется вспомнить слова Гоголя о том, что Пушкин — «русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет», и приложить их к Есенину. История России и судьба русского человека были подвергнуты таким испытаниям, которые не могли предугадать ни Пушкин, ни Гоголь, и именно есенинская жизнь, как нам кажется, определяет сердцевину русской истории XX века. Русскую революцию — её ход и характер – определяли не люди «меры», а широкие русские натуры, которые любили «выплескиваться» через край и о которых Достоевский говорил, что их «надо бы сузить». Именно люди есенинского «безразмерного» склада были главными созидателями истории во всех социальных и политических слоях — у монархистов и большевиков, у эсеров и анархистов, у махновцев и антоновцев… Поэтому велик соблазн поменять имя в пророчестве Гоголя, поменять с дерзкой надеждой: а может быть, сущность русской жизни и русского национального характера мы поймём тогда, когда завершится сотворение легенды о Есенине и когда нам станет окончательно ясно, что он есть для России. Как будто бы он — последняя и роковая, самая крупная наша ставка. Оснований к тому не счесть. И сегодня история идёт «по есенинскому пути»…
Русское время за последнее десятилетие переломилось ещё раз, и даже в пророчества «ушедших и великих» Провидение вносит поправки. А в том, что именно Гоголь и Пушкин были бесспорными кумирами Есенина, есть тоже некое предначертание свыше. Ведь не случайно же крупнейшие поэты и писатели эпохи (как в советской России, так и в эмиграции), замечательные актёры, художники и скульпторы, влиятельные идеологи и известные политики сочли своим внутренним долгом, какой-то даже обязанностью оставить воспоминания о Есенине; причём именно в них делали они свои предположения о будущем России и русского человека.
Любопытно, что многие весьма именитые современники Есенина начали сочинять о нём бесконечную сказочную эпопею. Борис Пастернак, к примеру, знал о Есенине многое: его характер, стихи, быт, странный роман с Айседорой, чудачества и порой весьма расчётливое отношение к жизни. Но он пишет о Есенине так, будто они разделены морем пространства и времени, словно о Байроне или Казанове: «Есенин к жизни своей отнёсся, как к сказке. Он Иван-царевичем на сером волке перелетел океан и, как жар-птицу, поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами…»
Валентин Катаев попытался сочинить несколько легенд («Алмазный мой венец»): о Пастернаке, Юрии Олеше, Владимире Маяковском, Михаиле Булгакове, Эдуарде Багрицком… Все эти жизнеописания, однако, как ни старался Катаев, не превратились в легенды и остались всего-навсего новеллами. И поэтому совершенно естественно, что из всех катаевских новелл один лишь рассказ о «королевиче» Есенине как бы «прилип» к медленно катящемуся есенинскому снежному кому, следуя тайным законам притяжения легендарных частиц к уже существующему ядру воспоминаний.

Станислав КУНЯЕВ.
(Из книги «Сергей Есенин»).