Последняя война Льва Троцкого

Компромат на Сталина

VII конгресс Коминтерна (прошедший в Москве с 25 июля по 20 августа 1935 г.) отверг основополагающие аксиомы мирового коммунистического движения. Странно, что никто не обыграл курьёзное совпадение: работа его почти день в день уложилась в рамки... месяца «термидор» (название одиннадцатого месяца — с 19–20 июля по 17–18 августа — французского республиканского календаря, действовавшего в 1793–1805 гг.; название контрреволюционного переворота 9­го термидора, в результате которого была свергнута якобинская диктатура; нарицательно — любой контрреволюционный переворот, осуществлённый «сверху» — Авт.). Не сообразил даже острослов Троцкий, уже 10 лет копивший компромат на Сталина как на «изменника делу революции», «термидорианца». К тому моменту уже было выявлено с дюжину сталинских грехов.
Во­первых, тот настаивал (в ущерб постулатам мировой революции) на допустимости строить социализм в отдельно взятой стране.
Во­вторых, отверг идею Троцкого о «перманентной революции».
В­третьих, отказался от уравниловки в оплате труда («нарушив принцип равенства» в трактовке Троцкого).
В­четвёртых, поощрял мелкое предпринимательство (именно самодеятельными артелями, между прочим, в 1930 г. начали производиться первые советские ламповые приёмники, а в 1935 г. — первые радиолы).
В­пятых, готовился реабилитировать ненавидимое Троцким казачество (что весной 1936 г. увенчалось постановлением ЦИК СНК СССР: мол, с учётом «преданности казачества советской власти отменяются все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в Красной армии»).
В­шестых, восстанавливал в гражданских правах как постреволюционных «лишенцев», так и кулацких детей (последнее Троцкий охаял как «индульгенцию детям кулаков»). Так, в 1931 г. были приняты специальные решения о прекращении гонений на беспартийных специалистов; в 1935 г. прозвучала на совещании комбайнеров сталинская реплика: «Сын за отца не отвечает». В декабре того же года ЦИК огласил директиву об отмене при приёме в вузы и техникумы «ограничений, связанных с социальным происхождением».
В­седьмых, Сталин проявлял (в толковании Троцкого) склонность к пацифизму: в ноябре 1933 года состоялся визит Литвинова в Вашингтон, где переговоры с Ф.Рузвельтом увенчались признанием Советского Союза Соединёнными Штатами. В сентябре СССР вступил в Лигу Наций, сразу же став постоянным членом её Совета (все споры, в том числе о долгах царского правительства, были решены в пользу СССР). Перед лицом назревавшей угрозы фашистской агрессии в мае 1935 г. был подписан франко­советский договор о взаимопомощи. Более того, Сталин предложил французским коммунистам голосовать за военные кредиты и публично высказал полное понимание и одобрение политики государственной обороны, проводимой Францией.
В­восьмых, вводились послабления в антирелигиозную политику: в частности, с 1 января 1936 г. разрешено праздновать Новый год с рождественской елкой.
В­девятых, был отвергнут «пролеткульт» (в пользу возрождения норм русской классической культуры. Структура пролетарских культурно­массовых организаций с их лозунгом «Искусство прошлого — на свалку!», функционировавшая при Наркомате просвещения, как и входившая в неё Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), были распущены согласно Постановлению ЦК ВКП(б) ещё в 1932 г.
В­десятых, Сталин воздвиг барьеры перед огульным охаиванием прошлого Российской империи. Так, в 1934 г. он воспрепятствовал публикации в журнале «Большевик» не печатавшейся ранее статьи Энгельса за 1890 г. «Внешняя политика русского царизма». В итоге разыгравшегося скандала из редколлегии журнала был выведен Г. Зиновьев.
В­одиннадцатых, в новых учебниках истории возрождался культ русских князей: Александра Невского, Дмитрия Донского, полководцев царской армии XVIII—XIX вв.
В­двенадцатых, были предприняты меры к воссозданию «реакционного» (в понимании Троцкого) института традиционной семьи, запрещении абортов, утверждении культа семьи и нового морального кодекса, базировавшихся, по сути, на христианских добродетелях.
Но перечисленные сталинские «грехи» (вместе взятые) — мелочи рядом с директивой VII конгресса Коминтерна о переходе коммунистов разных стран к Народным фронтам с участием интеллигенции, мелкой и даже крупной (но антифашистски настроенной) буржуазии, а также социалистов, «радикалов», пацифистов. К такому повороту вполне годился ярлык «контрреволюция», ибо компартиям, предписывалось от борьбы за развал «одряхлевшего мира» перейти к союзу с оным (как альтернативе германо­японскому глобальному разбою).
«Крутизна» поворота была ещё и в том, что ВКП(б), Коминтерн (и сам же Сталин) ранее отметали альянсы даже с социал­демократами, коим предыдущий, VI Конгресс (1928 г.) присудил — устами тогдашнего генсека Коминтерна Зиновьева — ярлык «социал­фашистов». Ещё летом 1929 г. Молотов, правая рука Сталина в Политбюро, утверждал, что социал­демократия всё более перерождается в «социал­фашизм». Но выборы, прошедшие в 1930–1933 гг. в Германии, обнаружили: не будь размежевания коммунистов с социал­демократами, приход Гитлера к власти мог бы быть предотвращён!
Очередной конгресс Коминтерна отсрочили, ломая головы над коррективами в его политику (и в дипломатию СССР — тоже «термидорианскими» ). Весьма кстати объявился в Москве герой Лейпцигского процесса
Г. Димитров, ему и была поручена подготовка центрального доклада Исполкома Коминтерна (ИККИ) VII Конгрессу.
Определение фашизма как главного врага рабочего класса и всего рода людского, призыв к концентрации сил на предотвращении мировой войны и на переходе к Народным фронтам (не здесь ли В.В. Путин подобрал имя для недавнего своего новшества? – А.К.) Кстати, тогда упомянутые новшества позволили расценивать VII Конгресс как второе по значимости (после Октябрьской революции) событие в коммунистическом движении.
Троцкий же (будучи выслан за границу) с места в карьер ринулся в бой против, как он выразился, «запоздалого и тем более губительного оппортунизма (сотрудничества классов под пустым знаменем антифашизма, социал­патриотизма, под прикрытием защиты СССР)».
«Версальский мир входит таким же звеном в подготовку будущей войны, как и программа Гитлера, — утверждал он в своем «Бюллетене большевиков­ленинцев». — В полном разрыве со всеми основными хартиями Коммунистического Интернационала докладчики VII Конгресса и вслед за ними участники прений единодушно повторяли, что источником военной опасности является немецкий фашизм. Эта поверхностная концепция мировых отношений возвращает нас к официальной доктрине Антанты 1914–1918 гг.; только на место прусского милитаризма поставлен фашизм». Когда советская дипломатия использовала империалистические противоречия, она, по его словам, «отнюдь не выдавала их при том за противоречия между «реакцией» и «демократией». То есть Гитлер и Эррио, Муссолини и Рузвельт, Мацуока и Чан Кайши для Троцкого «одним лыком шиты»: «главный залог существования и развития Советского Союза руководство эпохи Ленина видело в развитии европейской и мировой революции».
Атаку на эти перемены Сталин предвидел, судя по его «упреждающему ответу», изложенному им за месяц до Конгресса в беседе с Роменом Ролланом. На слова нобелевского лауреата, что «социалистическое и коммунистическое сознание смущено военным союзом СССР с правительством империалистической французской демократии», Сталин ответил: соглашение с Францией о взаимной помощи заключено «при условиях, когда в Европе, во всём капиталистическом мире возникли две системы государств: фашистских, в которых механическими средствами подавляется всё живое, душится рабочий класс и система государств буржуазно­демократических... Оставаться нейтральным — значит облегчить возможность для фашистов одержать победу, а победа фашистов является угрозой для дела мира, угрозой для СССР, а, следовательно, угрозой и для мирового рабочего класса». Вмешиваясь в эту борьбу, уточнил Сталин, «мы как бы кидаем на чашу весов борьбы между фашизмом и антифашизмом, между агрессией и неагрессией, добавочную гирьку...» Не странно ли: элементарные истины мирного сосуществования экс­профессионал кровавых революций «разжевывал»... заядлому пацифисту (столь стойкому ненавистнику войн, что в годы Первой мировой не пожелал агитировать за победу своей родины, Франции).
Ещё нечто удивительное: вместо того чтобы передать текст беседы с мировой знаменитостью «Правде», Сталин,... отослал её в архив с грифом «секретно». Может быть, стало не по душе, что попал в позицию «оправдывающегося»? Или что уступает Троцкому в искрометности стиля? Кстати, Конфуций не одобрял дара красноречия, видя в оном шанс для неправого брать (хитростью) верх над истиной!
Каламбуры Троцкого в адрес VII Конгресса эту мысль подтверждают. Не шедевр ли красноречия такие его уколы: «Ленина спасла только смерть: не успев посадить его в тюрьму, эпигоны заперли его в мавзолей». Или: «Сталин на Конгрессе блистал молчанием».

 

Зерна новой смуты

Он уловил «слабину» врага! Действительно, пока шёл Конгресс, Сталин в Доме Союзов почти не бывал, ни разу не выходил на трибуну — в отличие от Троцкого, с неё как бы и не сходившего. И позже в статьях, речах на выпады не отвечал, о VII Конгрессе не высказывался. Не из опасения ли, что продиктованная жизнью «перестройка» и в самом деле неадекватна ленинским канонам 15­летней давности? Не пытался ли уйти от обострения дрязг внутри ВКП(б), хаоса в умах с потенциальными кровавыми чистками? Троцкий же хаоса жаждал, и его уколы (наивно­доктринёрские по мысли, но хлёсткие по форме) успешно сеяли зёрна сомнения у ветеранов «ленинской гвардии», у пассионарных командиров Красной армии, у горевшей романтизмом молодёжи (вроде трогательного Копёнкина из «Чевенгура», «поклонника» Розы Люксембург, некоторых друзей Павки Корчагина.)
«То, что называется «прениями» Конгресса, представляет на самом деле длинную и ужасающе скучную комедию с заранее распределёнными ролями. К тому же и актёры плохи — симбиоз красноречия и отстранённости от истины опять налицо. Это Димитров­то «плох»? На Лейпцигском процессе он, напомню, отверг услуги адвоката и, взявшись сам себя защищать, превратил нацистское судилище в суд над нацизмом. Его 36 раз лишали слова, но он выиграл дуэль! Или ораторы VII Конгресса Морис Торез, Долорес Ибаррури плохи? В следующем, 1936 г. они предстали «солистами» побед новорожденных Народных фронтов. Их ли вина, что левое правительство Франции просуществовало лишь год с небольшим, а левая власть в Испании была раздавлена контрреволюцией и германо­итальянской интервенцией.
«Все эти события привели к замораживанию стратегии народного фронта», — вывод М. Жумажанова в диссертации по проблематике VII Конгресса, пессимистичен. Даже Ю. Жуков, известный своим блистательным анализом попыток Сталина радикально реформировать в середине 1930 х гг. политическую систему СССР, почему­то счёл «бесплодной» тогдашнюю корректировку внешней политики. Не пожалев в своей книге «Иной Сталин» места для анархо­троцкистского мятежа в Каталонии, ни словом не упомянул Сианьский инцидент. Как бы по формуле «слона­то я и не приметил» историки упустили из виду Китай. А именно там выпестованные VII Конгрессом семена даровали желанный урожай – вопреки тому, что ситуация складывалась запутанней и драматичней, чем в Европе.
А также вопреки тому, что частичных успехов Троцкий в своей войне против Сталина и Коминтерна достиг. Хотя в затеянной им смуте Троцкий «сгорел», но кое­каких «побед» добился: благодаря хорошо подвешенному языку первенствовал в непринятых Сталиным «дебатах»; углубил дезориентацию партийного актива, высокопоставленных военных (а это наверняка усугубило последовавшие позднее репрессии, повредило имиджу Сталина и СССР за рубежом).
Зато «термидорианские» новации Сталина усилили симпатии к нему в низах. И он добился­таки воплощения в жизнь своего геополитического кредо — всемерно избегать войны «на два фронта».
Что грозило бы нам в противном случае? Напрягать воображение не требуется – такой сценарий уже написан.

 

Если бы...

«...Сначала появились японские самолёты, вылетевшие на рассвете 7 августа с аэродромов в Маньчжурии и Корее, а также с авианосцев 1­й дивизии, стоявших в Японском море. Около тысячи самолётов нанесли удар по аэродромам красных ВВС от Хабаровска до Владивостока... Вторая и третья волны морской авиации нанесли бомбовые удары по судам и докам советского флота во Владивостоке и Находке.
В то же утро на Восточном фронте три армии под командованием Ямаситы сделали бросок вперёд».
Что скажете о творении П. Цуроса «Хокусин, или Вторая русско­японская война»? Нарисованный им апокалипсис многих возмутит. Но ведомо ли им, что от его реального воплощения СССР был на волоске?
...Подполковник Цурос служил аналитиком в Национальном разведцентре армии США, а в отставке отдался сочинительству в жанре альтернативной истории, основоположник которого Тит Ливий задался две тысячи лет назад вопросом: «какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром Македонским», если бы тот пошёл походом на Рим?
Экс­разведчик преуспел: его «Хокусин» вызвал интерес во многих странах, был издан и в России. Фантазирует он близко к реальности – по подсказке тех же документов, сведений, какими оперируют в своих трудах историки­профессионалы (например авторы сборника «Партитура Второй мировой. Гроза на Востоке»), реальность угрозы, нависшей тогда над СССР, подтверждена в статье «Нейтралитет по­японски» из этого сборника. Её автор проф. А. Кошкин цитирует отрывки из стенограммы императорского совещания от 2 июля 1941 г., определившего «поход на север» (по­японски «хокусин») как одну из главных военных и политических целей Японии. Приведён и разработанный генштабом график реализации плана «Кантокуэн» («Особые маневры Квантунской армии» – шифрованное наименование «хокусина» в японских документах). Начало переброски и концентрации войск назначалось в нём на 20 июля, начало «операций» – на 29 августа, их победное завершение – на октябрь.
«...В большинстве случаев советская оборона была прочной, и её прорыв стоил жизни множеству японских солдат, – читаем далее Цуроса. – Советская артиллерия действовала на удивление хорошо и использовала боеприпасы в таких количествах, которые японцам и не снились. Особенно стойко держались отряды НКВД...
Тем временем Апанасенко позвонил в Москву. «Да, Иосиф Виссарионович, врага приходится сдерживать по всей границе. Укрепрайоны на некоторое время задержали японцев, но они уже почти пробились сквозь них. Они перерезали Транссибирскую магистраль в нескольких местах. Их канонерки вошли в Уссури через Сунгари и разрушили несколько железнодорожных мостов в районе Хабаровска... Да, они все потоплены, но штурмовые отряды атакуют мосты и туннели от Хабаровска до Благовещенска...»
Объективности ради Цурос обрисовал и проблемы агрессоров: «Ямаситу продолжало изумлять сопротивление неприятеля в укрепрайонах... Список потерь ужасал, но Ямасита всё равно гордился своими воинами, своими самураями... Солдаты гибли в огромном количестве, подобно лепесткам, опадающим с цветов вишни...»
«...Апанасенко отважно сражался за Хабаровск, но игра была окончена, и даже он это понимал. Город пал в декабре... Сталин расстрелял бы Апанасенко, если бы сам пережил тот декабрь – он исчез во время суматошного бегства из павшей Москвы».
Утомившись от «корректности», Цурос в данном эпизоде передергивает карты: разгром немцев под Москвой – исторический факт, который не мог быть отменен гипотетическим поражением СССР на Дальнем Востоке; «суматошное бегство из Москвы» не стыкуется с фактом парада 7 ноября на Красной площади; «расстрел» Сталиным Апанасенко (близкого ему со времён Гражданской войны, не запятнанного связями с Троцким, помогшего Москве переброской «сибирских» дивизий) – немотивированный вымысел.
Будь автор честней, он наряду с одержимостью самураев в бою должен был показать их свирепость после боя (не следовало ли бы объективности ради обогатить опус картиной «хабаровской резни» – по аналогии с реальной нанкинской резней в декабре 1937 г., когда японская солдатня в отместку за пятидневное сопротивление этого города зверски умертвила за пару недель более 300 тыс. горожан и военнопленных (соревнуясь, кто больше голов самурайскими мечами поотрубает, женщин изнасилует). Для сравнения: в Бухенвальде, Дахау, Маутхаузене и Майданеке вместе взятых нацисты истребили с 1938 по 1945 г. 299 тыс. человек. Даже число жертв в Хиросиме и Нагасаки от двух американских атомных бомб, включая умерших позднее от лучевой болезни, сей чудовищный рекорд не превзошло!
В части «альтернативного» варианта войны с Цуросом есть о чём поспорить. Но согласимся: при неблагоприятном стечении обстоятельств, судя по нашим катастрофам в начале Великой Отечественной (как и англо­американским, вслед за Пёрл­Харбором), «летальный» для СССР финал был возможен.
Что именно предотвратило «хокусин» (а с ним — более чем вероятную «хабаровскую резню» и пр.), Цурос так и не догадался. Из­за проблем с эрудицией и кругозором не сообразил: в 1941 г. японцы не преминули бы атаковать СССР, если бы шестью годами ранее не перестроил свою политику Коминтерн и не прервалась благодаря этому гражданская война в Китае.
В 1936—1937 гг. Сталин и Димитров, Наркоминдел СССР и Исполком Коминтерна предпринимали все возможные меры давления на Мао Цзэдуна и Чан Кайши, чтобы остановить китайскую Гражданскую войну, сделать Китай способным противостоять японской агрессии, превратить его в весомый фактор Второй мировой войны. И предотвратить тем самым «хокусин».
...В монографии «Японский фронт маршала Сталина» проф. Кошкина в перечне «оставшихся не до конца выясненными» проблем упомянуто: «Почему Япония не напала на СССР летом 1941 г.». И, сам того не подозревая, на свой вопрос ответил. Подробно раскрывая коварство Токио в отношении советско­японского договора о ненападении, он огласил множество японских документов, подтверждающих его концепцию, не заметив, что как раз в них содержится и ответ на упомянутую «загадку».
Из стенограммы 34­го заседания Координационного совета правительства и императорской ставки (КСПИС) от 27 июня 1941 г.:
Министр иностранных дел Мацуока: «Мы должны сначала ударить на Севере, а затем нанести удар на Юге. Ничего не предпринимая, ничего не получишь».
Военный министр Тодзио: «Как соотносится это с китайским инцидентом?»
Мацуока: «Мы должны двинуться на Север и дойти до Иркутска. Я думаю, что, если мы пройдём даже половину этого пути, наши действия смогут повлиять на Чан Кайши, подтолкнув его к заключению мира с Японией».
Тодзио: «Считаете ли вы, что мы должны ударить на Севере, даже если для этого нам придётся отказаться от разрешения китайского инцидента?».
Мацуока: «Я сторонник нравственных начал в дипломатии... Мы не можем отказаться от Тройственного пакта... Я бы хотел располагать решением о нанесении первоначального удара на Севере и я бы хотел сообщить об этом Германии».
Начальник Генерального штаба Сугияма: «Нравственная и благородная дипломатия – это прекрасно, но в настоящее время наши крупные силы находятся в Китае».
Из стенограммы императорского совещания от 2 июля по программе национальной политики империи в соответствии с изменениями обстановки:
«Председатель Тайного совета Хара: «Война между Германией и СССР действительно является историческим шансом Японии... Мы будем вынуждены рано или поздно напасть на него. Но так как империя всё ещё занята китайским инцидентом, мы не свободны в принятии решения о нападении на СССР».
Итак, разгадка налицо: благодаря «интригам» Коминтерна, поставкам советского оружия под грифом «зет», лётному искусству наших асов, стойкости миллионов китайских воинов (и вопреки Мацуоке, Троцкому) «Хокусин» отстал от «Барбароссы», синхронизации двух агрессий против СССР не случилось. То есть стратегический «код» Сталина – ни в коем случае не допустить войны на два фронта – восторжествовал.

 

Андрей КРУШИНСКИЙ