slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Побег из рабства дьявола

Разговор о проблемах современной литературы и том незавидном положении, которое она занимает в обществе, практически уже не оказывая влияния на это общество, зачастую ограничивается сетованиями на отсутствие государственной поддержки, на трудности, связанные с распространением книг, на засилие телевизионной развлекаловки, уже не столько отвлекающей наших сограждан от чтения, сколько отучающей от него.
И всё это, безусловно, важно, но все же главные причины, по которым современная русская литература год за годом сдаёт свои позиции, скрыты более глубоко, и невозможно постигнуть их без анализа того, как искривление духовного информационного пространства приводит к смещению нравственных координат и в результате дезорганизации человека как творения Божия.

Откровенная официальная ложь, распространяемая в СМИ, как показывает и современный, и советский опыт, достаточно безопасна для души человека, поскольку тут же включается защитный механизм иронии и равнодушия к подобной пропаганде. Другое дело ложь, опирающая на незыблемые духовные авторитеты, ложь, льстящая человеку, ложь, поощряющая человеческую гордыню.
Вот простой пример.
Кажется, еще в шестидесятые годы прошлого века наша передовая интеллигенция открыла для себя слова Антона Павловича Чехова о выдавливании «из себя по каплям раба» и трансформировала их в лозунг, в девиз подлинно интеллигентного поведения.
Образ самого Антона Павловича как бы обеспечивал безусловную правоту этих слов, защищал провозглашенный лозунг от каких-либо сомнений и недоумений.
Как вы помните, разговоры о рабе, которого надо по капле выдавливать из себя, активизировались два десятилетия назад, как раз накануне 1991 года, когда, как считается, и была сделана всероссийская попытка коллективно «выдавить из себя раба».
Прежде чем говорить, чем завершилось это предприятие, напомним, что развернутые в лозунг слова А.П. Чехова взяты из его письма к Алексею Сергеевичу Суворину от 7 января 1889 года.
Менее известно, что слова эти достаточно беспардонно вырваны из контекста. В этом письме Антон Павлович советовал Суворину написать рассказ «о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям… дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший перед Богом и людьми без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая»...
А предшествовали этому размышления Чехова о том, что такое чувство личной свободы и для чего это чувство необходимо писателю.
«Нужна, — писал Чехов, — возмужалость — это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было; его заменяли с успехом моё легкомыслие, небрежность и неуважение к делу»…
Как мы видим, Чехов, во-первых, ставил возмужалость человека прежде чувства личной свободы, во-вторых, он чётко определял, что это чувство должно заменить прежнее «легкомыслие, небрежность и неуважение к делу», ну, а самое главное, процесс выдавливания из себя по каплям раба Чехов предлагал Суворину провести только как художественное исследование и определял лишь завязку — проснувшись в одно прекрасное утро, герой рассказа чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая — но само развитие повествования и финал оставлял открытыми.
Алексей Сергеевич Суворин, кажется, так и не воспользовался сосватанным ему сюжетом, но в новейшей истории нашей страны это попыталась сделать за него продвинутая советская интеллигенция и номенклатурное диссидентство, и сейчас, двадцать лет спустя, мы видим, к чему привело обретение после августовских пертурбаций ничем не ограниченной личной свободы.
Увы… Похоже, что выдавленным из человека оказался не тот воспитанный на чинопочитании, на поклонении чужим мыслям, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности раб, о котором писал А.П. Чехов, а раб Божий — человек, стремящийся жить по Божественному закону с его евангельскими заповедями, пусть и искаженно, но сохранявшимися и проповедуемыми и в советскую пору, хотя тогда делалось всё, чтобы исказить их начальный смысл.
Недавно я был в Мурманске, где архиепископ Мурманский и Мончегорский Симон подарил мне свою книгу «Смирение и прелесть», в которой он приводит чрезвычайно интересное исследование того, как менялся и продолжает меняться в мирской практике оценочный смысл важнейших понятий нравственного состояния человека.
Слово «прелесть», например, этимологически производное от слова «лесть», обозначавшего хитрость и обман, прижившись в современном мирском обиходе, используется исключительно в положительном смысле, как очарование, обаяние, привлекательность, пленительность. Ну а слово «смирение» употребляется в узком (отсутствие гордости, готовность к подчинению), а иногда и отрицательном смысле или вообще исчезает из обиходных словарей.
Страшно, что переосмысление важнейших категорий христианской аскетики, разрушение их психологической устойчивости и достоверности уводит современного человека на ложные пути…
Впрочем, сейчас мы и сами видим, к чему привело усиленно внедряемое СМИ чувство личной не ограниченной ничем свободы. Современная российская действительность насквозь пронизана практически неконтролируемым и нерегулируемым личным и групповым эгоизмом. Создание назначенческого капитализма и непобедимой коррупции, сведение экономики страны к нефтяной трубе и распилу бюджета, превращение идеологической работы в шельмование патриотизма и откровенную русофобию, проникающую теперь уже и в сознание рядового русского обывателя, — эти последствия невиданного в мире эксперимента по коллективному выдавливанию из себя раба Божия становятся сейчас реальностью.
О последствиях, которые еще ожидают нашу страну, жутковато и думать, и тут уже не столько об увеличении ВВП надо думать, сколько о том, чтобы совместными усилиями попытаться восстановить разрушенные в обществе нравственные ориентиры.

Я не принадлежу к числу людей, объясняющих катастрофу 1991 года исключительно происками западных спецслужб и работой пятой колонны внутри самого СССР. Разумеется, и происки спецслужб имели место, и пятая колонна, составленная, как мы уже говорили, из продвинутой советской интеллигенции и номенклатурного диссидентства, работала весьма целеустремленно, но существовали и другие объективные причины, которые мешали противостоять надвигающемуся разрушению.
Еще в XIX веке великий знаток русского языка, составитель «Толкового словаря» Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что стараниями наших классиков сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большего удобства переводов, с языками западными.
Насколько актуальна была эта мысль в XIX веке, показывает пример Николая Семеновича Лескова, юбилей которого мы не так давно праздновали (вернее не праздновали).
Владимир Маяковский говорил, дескать, Лесков рядом с Толстым был виден в большой телескоп. В принципе, это так, но дело тут не только в величине Л.Н. Толстого, а ещё и в слепоте критиков, в той странной, выработанной в передовом обществе глухоте на самые главные русские проблемы.
Невозможно найти писателя — и Л.Н. Толстой тут не исключение, — который мог бы сравниться с Лесковым тем глубинным знанием народной русской жизни, той красотой русского языка, тем обилием положительных народных характеров, которые мы находим на страницах лесковских произведений.
Поэтому-то вопрос о том, почему «передовому» человеку надо в большой телескоп рассматривать великого русского гения, чтобы все-таки различить его, не так уж и прост. Еще труднее понять, почему весь творческий путь писателя, составляющего гордость России, протекал в атмосфере травли. «Я как столб, на который уже и люди и собаки мочатся» (письмо Н.С. Лескова П. К. Щебельскому от 18 января 1876 г.). Вопрос этот перерастает рамки биографии писателя и становится русским вопросом. И ответ на него — это ответ на вопросы, которые стоят и перед современным русским обществом.

Разрыв Николая Семеновича Лескова с «передовым» русским обществом только усилился после публикации его романа «Некуда», в котором писатель сатирически изобразил быт коммуны нигилистов.
Впрочем, рассуждать об этом не интересно, поскольку от Д.И. Писарева, в нетерпеливом ожидании революции «прогуливающегося по садам российской словесности», и трудно было ожидать иной реакции.
А вот понять, почему наступил разлад Н.С. Лескова в отношениях с консерваторами и издателем «Русского вестника» М.Н. Катковым, хотелось бы.
Тем более что случилось это уже в семидесятые годы, когда Н.С. Лесковым были созданы едва ли не самые вершинные — речь идет о «Соборянах», «Запечатленном ангеле» и «Очарованном страннике» — произведения.
Вот тогда и прозвучали — «не наш»… — слова М.Н. Каткова, и великий русский гений начал себя сравнивать со столбом, «на который уже и люди и собаки мочатся».

Как мог стать не нашим в России, её едва ли не самый русский писатель?
Объяснение этого парадокса содержится в словах В. Даля, говорившего, что стараниями наших классиков русский язык оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей. Наверное, тут и следует искать объяснение, почему Лесков оставался «не нашим» и для радикалов, и для консерваторов.
Потому и остался, что и те и другие заимствовали свои убеждения с языков европейских, и к русской действительности идеи эти оказывались неприменимы.
Впрочем, это нисколько не мешало их деятельности, поскольку устройство построенной Петром I империи и не предполагало связи спускаемых сверху идей с интересами народных масс.
Другое дело Н.С. Лесков, которого, по словам Д.П. Святополка-Мирского, «русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть».
Лесков не выдумывал, не конструировал своих положительных героев, он создавал характеры, которые никто не мог увидеть и услышать до него, потому что эти характеры — прихожане того храма русского языка, в котором и совершал свою молитву он сам и в который только из любопытства заглядывали его просвещённые современники.
Фундамент этого храма был заложен еще трудами равноапостольных Кирилла и Мефодия. Целое тысячелетие, миновавшее с Крещения Руси, православное мировоззрение перетекало в наш, «истинною правдой Божией» основанный язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате возник храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.
Характеры положительных героев, обретаемые Н.С. Лесковым в этом храме языка, по сути, и являются осуществлением и воплощением русской национальной идеи.
И в этом и заключен ответ на вопрос, почему наступил разлад Н.С. Лескова в отношениях с консерваторами и издателем «Русского вестника» М.Н. Катковым, в этом же ответ, почему не смог сойтись Н.С. Лесков с Н.Я. Данилевским.
Либеральные и радикальные попытки интерпретировать характеры и образы Лескова предпринимались более часто, но и они не имели особого успеха.
Николай Семенович Лесков не вписывается в однолинейность схем и поэтому не учитывается ими.

Мысль Даля, что русский язык оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, достаточно точно указывает на истоки нашего 1991 года.
Конечно же, не в наших скорбных для русской славы десятилетиях, и даже не в советскую эпоху следует искать корни наших нынешних бед, но очевидно и другое. Мы видим, что с каждой сменой общественной формации в нашей стране, превращенной в страну революций, происходит не возвращение её на свой национальный путь, а ещё большее уклонение на ложную, ведущую к погибели дорогу.
И если в советскую эпоху, в минуту наивысшей опасности, руководитель страны, забывая о лживой марксистско-ленинской фразеологии, мог перейти – вспомните знаменитое: братья и сёстры! — на усвоенный еще в семинарии язык спасения, то произойдет ли такое с нынешними руководителями, которые не стесняются признаваться, что они скачивают себе Гоголя из интернета, не известно.
Не известно и то, сумеем ли мы сами услышать сейчас адресованные нам спасительные слова…

В современной прозе, ориентированной, так сказать, на русско-букеровскую тусовку, проблема современного состояния страны разрешается сейчас в поэтике садистского гуманизма, столь характерного для этого литературного направления: Россия, слава Богу, умирает, и поэтому не мешайте ей умирать.
Иногда эта мысль приобретает, как в прозе Германа Садулаева, некую чеченскую заостренность: «нам, чеченцам, с нашей повышенной пассионарностью… нужны новые жизненные пространства. И эти пространства, дарованные нам Всевышним Аллахом, да будет Он милосерден к нам — все земли России. Русский народ вымирает, каждый год коренное население России сокращается на миллион. Если русские земли не заселим мы, это сделают другие, те же китайцы…», иногда, как в прозе Захара Прилепина, вроде бы вызывает протест со стороны героев…
На русофобскую проповедь преподавателя Безлетова: «Ты никак не поймешь, Саша, — здесь уже нет ничего, что могло бы устраивать. Здесь пустое место. Здесь нет даже почвы. Ни патриархальной, ни той, в которой государство заинтересовано, как модно сейчас говорить, гео-поли-тически. И государства нет… Не надо ничего делать. Потому что пока рас-се-яне тихо пьют и кладут на всё с прибором, всё идет своим чередом. Водка остывает, картошечка жарится. А как только рас-се-яне вспомнят о своём, завалившемся под лавку величии, о судьбах Родины, о… о чём вы там всё время говорите?.. тогда вы начнете пускать друг другу кровя…» — герой романа «Санькя» отвечает, дескать, не нуждается он ни в каких национальных идеях, а чуть позднее, разъясняя свою позицию, он добавит, что «революция» и «Россия» — это равнозначные и равновеликие понятия. Россия не мыслима вне революции и без революции.
Критики почему-то считают героя Прилепина типажом из народной глубинки, схожим с шукшинскими разиными и суразами, не замечая, что переполненный, как отмечается в отзывах, «жгущей его изнутри жаждой справедливости», герой нигде не работает и по сути дела паразитирует со всеми своими революционными порывами на старенькой, надрывающейся на работе матери.
Прилепин уводит, конечно, сопутствующие такому образу жизни переживания и отношения за пределы романа, а динамичная, составленная из погромов и драк с милиционерами и собровцами сюжетная линия помогает ему скрыть обман, но думается, что не только этим объясняется прочность искусственно сконструированного персонажа.
Главное в том, что погружая своего героя в мир разрушенных нравственных ориентиров, автор и сам, словно бы не замечая их отсутствия, ловко перенацеливает энергию народного протеста с истинных причин несчастий, на нечто второстепенное, сопутствующее этим несчастьям…
Вместо воспитания братолюбия предлагается воспитание, взращивание ненависти.
Вместо отказа от революционной мифологии, которой забивали и продолжают забивать головы, предлагается замыкание в этой мифологии.
Для меня роман «Санькя» интересен именно этим незапланированным автором художественным итогом.
Увы… Когда современный человек берется выдавливать из себя раба в условиях нестесняемой никакими нравственными ограничениями свободы, он, действительно, выдавливает из себя раба Божия, человека, полностью доверяющего Богу, и, в подчинении своем Ему видящему наилучшее средство к совершенствованию, потом неизбежно выдавливает из себя и гражданина своей страны. И что от него тогда остается?
Для Федора Михайловича Достоевского, например, юбилей которого мы тоже недавно отмечали, православие было светом, освещающим тот страшный материал человеческих душ, с которым он работал. Для нынешних писателей и православие, и русский патриотизм зачастую становится только материалом, в котором они реализуют свои сумрачные идеи…

Тут самое время вспомнить еще об одном трехсотлетнем юбилее — юбилее Михаила Васильевича Ломоносова.
Когда В. Даль говорил о стараниях классиков, приспособивших русский язык для удобства переводов с языков западных, он как раз Михаила Васильевича Ломоносова и имел в ввиду.
«Со времен Ломоносова, — писал он, — с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и всё более удаляются от истинного духа языка».
Но трагедию натяжки русского языка по римско-германской колодке сам Михаил Васильевич Ломоносов и сформулировал в своей разошедшейся по историческим анекдотам просьбе императрице пожаловать его в немцы.
Понятно, что Михайло Васильевич этой просьбой обличал засилье немцев в русской науке, но содержалось в иронической просьбе великого ученого и прямое значение.
Если бы немцами назначали, Ломоносова следовало бы назначить немцем вперед Шумахеров и Миллеров. Он вполне соответствовал немецкой культуре, многое из неё перенес на русскую почву, и далеко не всегда на пользу этой самой русской почве.
Поразительно, но невозможно найти ни одной страны в мире, где само понятие патриотизма подвергалось бы такому злобному и беспощадному шельмованию, как у нас в России...
Нечистоплотные телевизионные затейщики этого порою прикрываются чуть ли не державными идеями. Дескать, если не сдерживать рост русского патриотизма, то что станет с целостностью Российской федерации, населенной великим множеством больших и малых народов.
При этом они забывают, что само понятие русского патриотизма распространяется на все народы, населяющие нашу страну.
Причем касается это не только коренных народов, с которыми русские люди связаны историческим, духовным и кровным родством, но и народов, появившихся в нашей стране всего несколько столетий назад. Представители этих народов, не теряя своих национальных особенностей, в русскости реализуются порою гораздо полнее и глубже, чем замыкаясь внутри своей национальности.
Свидетельство этому — диалог, который как-то сам по себе выстроился в нашей истории между двумя великими деятелями русской науки и литературы…
Коренной холмогорский русак Михайло Васильевич Ломоносов просит государыню пожаловать его в немцы.
Ну а Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, и одно это только делает Владимира Ивановича Даля величайшим русским патриотом…
И что тут изменится, если вспомнить, что происходил Даль из немецкой семьи и, прожив 70 лет, только за год до смерти принял православие, да и то для того, чтобы, как говорили, быть похороненным недалеко от дома на Ваганьковском кладбище…
Погружаясь в светоносно-духовные глубины языка, созданного православным народом, Владимир Иванович Даль через язык и воцерковился, и стал православным человеком, и церковное крещение было лишь завершением того, что совершалось с ним всю его жизнь.
Но сейчас для нас важно другое…
Поразительно, но и самим своим немецким, неправославным происхождением Владимир Иванович Даль обличает бесстыдство аргументации шельмователей русского патриотизма.

Как же должно осуществляться противостояние валу невыраженных национальных мыслей?
Наверное, важную роль в этом могла бы сыграть литературная критика. Но вот вопрос, какие критерии необходимо заложить в фундамент литературной критики, чтобы она стала созвучной времени?
Совершенно очевидно, что литературная критика, которая относится к разрушению нравственности как к чему-то второстепенному и, базируясь якобы на эстетических принципах, составляет различные групповые списки и рейтинги. Увы, ни о чем эти списки и рейтинги не свидетельствуют, разве только о том, как легко при анализе современной литературы подменить эстетические критерии групповыми интересами и симпатиями.
Гораздо продуктивнее выдвинуть в качестве критерия оценки художественного произведения принцип, лежащий в основе русской классической литературы, литературы православного реализма, всегда, так или иначе занимавшейся темой спасения героем своей души или погубления её.
Можно было бы усовершенствовать это предложение принципом, сформулированным Аввой Дорофеем, который предлагал достаточно простой способ определения: движется человек к Богу или же удаляется от Него. Если возрастает в человеке любовь к ближним, если сближается он с ними — он на верном пути, он приближается к Богу. Если человек удаляется от ближних, он удаляется и от Бога.
И всё же созвучнее общественному восприятию будет оценка литературного произведения в соответствии с тем, удается или не удается его автору выразить те самые невыраженные национальные мысли, о которых говорил В.И. Даль? Или же он, подобно многочисленным предшественникам, посвящает весь свой талант лишь переводу русской жизни на иностранные языки, укладке её в зарубежные схемы?

К сожалению, литература наша переживает сейчас системный кризис, обусловленный утратой русским читателем веры в возможность современного писателя прорвать глухое безъязыкое отчаяние современной жизни.
Но это не освобождает нас, так или иначе причастных к созданию литературных произведений, от обязанности прилагать все силы для преодоления хаоса, захлестывающего страну, для воссоздания в общественном сознании системы нравственных координат, ограничивающих личный эгоизм и своеволие.
И если попытаться вообразить, что А.П. Чехов писал бы своё письмо не 7 января 1889 года, а столетие спустя, легко допустить, что он посоветовал бы своему адресату написать рассказ о человеке, очарованном лукавыми голосами и принявшемся капля за каплей выдавливать из себя все, что ограничивает его личную свободу. И вот в одно прекрасное утро этот человек видит себя никому не нужным посреди огромной разорённой страны. И человек этот понимает, что не о выдавливании из себя раба следовало бы думать, а о той величайшей свободе быть православным человеком, быть рабом Божиим, быть патриотом своего Отечества, которое так и было выстроено за тысячелетие его православной истории, что спасение собственной души и спасение своей Родины всегда совпадали здесь между собою.
Вполне можно допустить, что великий мастер художественной литературы А.П. Чехов именно этот совет и дал бы сейчас своим коллегам-литераторам. И уж без всякого допущения, совершенно определенно можно утверждать, что реализованная в художественном тексте эта история и стала бы событием в современной литературе.

 

Ноябрь, 2011.
Санкт-Петербург – Ракитное.
Келья отца Серафима (Тяпочкина).

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: