Писатель и власть. Встреча в кремле

8 сентября 1826 года в Москву через Тверскую заставу въехал экипаж отставного чиновника 10 класса Александра Пушкина в сопровождении фельдъегеря.
Пушкин прибыл в древнюю столицу по повелению императора Николая I, гостившего в то время в Москве по случаю коронации.

  В официальной бумаге, составленной в конце августа того же года, было сказано: «Высочайше повелено Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своём экипаже свободно, но под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мне».
  Факт в русской истории беспрецедентный. Едва взошедши на престол, самодержец призывает на совет не будущего министра или военачальника, а поэта, к тому же находящегося в бессрочной ссылке. Делается это внезапно, без подготовки и напоминает импровизацию, что свидетельствует о смелости этого решения.
  Налицо порыв, а не строго проработанная аудиенция.
  Начальник Главного штаба Дибич утром 8 сентября записывает: «Нужное… Высочайше повелено, чтобы привезли его в Чудов дворец, в мои комнаты, к 4 часам пополудни».
  Слово «нужное» говорит о важности имеющего место быть события.
  В 4 часа пополудни Николай принимает Пушкина. Разговор продолжается «около часа». О чём говорят поэт и царь? Известны хрестоматийные подробности разговора. Первая. Николай спрашивает Пушкина: «Что сделал бы ты, если б 14 декабря был в Петербурге?» — «Встал бы в ряды мятежников», — отвечает Пушкин. Этот ответ известен и в другой редакции. «Неизбежно … — ответил Пушкин, — все мои друзья были в заговоре, и я был в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за это небо».
  Первая версия диалога взята из воспоминаний М. Корфа (который слышал о нём из уст самого Николая), вторая – из слов Пушкина, сказанных в Москве на вечере у М.И. Римской-Корсаковой 26 октября 1826 года.
  В первой редакции видны и вызов, и «дерзость». Во второй – несогласие с «мятежниками» и сожаление о случившемся.
  Кажется, Николай и не ждал ничего иного. Царского гнева не последовало. Перед царём стоял человек чести, и он сумел оценить это.
  «Государь рассказывал, — пишет М.Корф, — … что и его, и великого князя Михаила Павловича предназначали поместить в Лицей и что только Наполеон, с замышленной в это время войной, побудил оставить этот план неисполненным».
  Таким образом, случись первое, в Чудовом дворце встретились бы два выпускника Царскосельского лицея.
  О второй подробности беседы в Чудове известно из письма Пушкина Н.Языкову: «Царь освободил меня от цензуры. Он сам мой цензор. Выгода, конечно, необъятная».
  Наконец, Николай просит Пушкина изменить свои взгляды. Он, рассказывал царь, «очень долго колебался прямым ответом и только после долгого молчания протянул руку с обещанием сделаться другим».
  Не так уж много для беседы «около часа». О содержании её, впрочем, мы можем с полным основанием судить, ознакомившись с составленной по просьбе царя Запиской Пушкина «О народном воспитании». Она написана в Михайловском 15 ноября 1826 года.
  Только что совершилась казнь пятерых декабристов. Лишь после неё Николай отправился на коронацию. Она состоялась в конце июля. А уже через месяц в Москву прибывает Пушкин.
  О чём они могли говорить? Конечно, о 14 декабря. Причём не столько о нём, как реальном событии, сколько о тех вопросах, которые то поставило перед Россией.
  С этого и начинает свою Записку Пушкин.
  «Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлёк многих молодых людей в преступные заблуждения».
   Далее он говорит, будто заглядывая в август 1991 года: «Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою …10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания …».
  Ввиду возможного торжества «либеральных идей» Пушкин думает о том, как «защитить новое, возрастающее поколение, ещё не наученное никаким опытом». И обращает внимание на «влияние чужеземного идеологизма», (в наши дни достигшего высшей точки. – И.З.), и – тут сочувственно цитирует манифест царя от 13 июля 1826 года (день казни пятерых) — на «праздность ума, более вредную, чем праздность телесных сил, недостаток твёрдых познаний», что «должно предписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель» (всюду – курсив Пушкина. – И.З.).
  К этому он добавляет: «Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия».
  Пушкин предлагает «подавить воспитание частное» и поставить образование юношества в заведениях, «подчинённых надзору правительства».
  Он пишет, что «в России всё продажно», что «чины сделались страстию русского народа», и переходит к основе воспитания юношества:
  «Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. «История государства Российского» есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским: сверх её история, статистика, её законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить Отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединяться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве».
  И ещё: «Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны».
  Добавим от себя, что не одно современное юношество, но и «отцы перестройки» не знали и не знают толком ни России, ни русской истории. Они как будто прикидывают свои начинания на макете, не задумываясь о том, что перед ними не песок, а русская земля. Их кумир – несогласие, противодействие, препятствие государственным постановлениям и уже не тайное, а явное недоброжелательство.
  Так вот о чём шла речь 8 сентября 1826 года в Кремле!
  Прочитав Записку Пушкина, царь признал, что она «заключает в себе много полезных мыслей».
  Предание прибавляет: выйдя 8 сентября с Пушкиным из кабинета, царь в присутствии придворных произнёс: «Теперь он мой!». Предание номер два: «А в зале, полном публики, назвал его первым поэтом России».
  И, наконец, реплика третья: «Я только что беседовал с самым умным человеком в России».
  Выбор царя, место встречи и желание немедленно поговорить с Пушкиным были безошибочны.
  В январе 1837 года, пишет историк, «он плакал о Пушкине, посылал наследника (будущего императора Александра II. – И.З.) к его телу и ранним утром, когда ещё было темно, приходил к дому князя Волконского (Мойка, 12. – И.З.) и спрашивал дворника о здоровье поэта» (см. «Николай I и его время», Издательство «Олма-пресс», 2000, стр. 140).