Песок в корабельных часах

– Ты некрасивая, – сказало зеркало, и она поверила. Поверила зеркалу и разбила его.
Но зеркал много – одно разбила, другое скажет: ты некрасивая.
Мама услышала звон стекла, вошла и спросила:
– Что такое, Таня?

– Оно упало и разбилось, – ответила Таня. – Это к несчастью, – она заплакала и сказала маме: – Мама, я такая некрасивая!
– Ну, кто это тебе сказал, дочка? Ты очень даже ничего.
– Ничего – пустое место. Я дурнушка.
– Таня!
– Что Таня? Что Таня? – перебила Таня. – Всем родителям свои дети хороши, а зеркало разбилось к несчастью. Я хотела гадать, я знаю, как гадать – надо в сумерки зажечь свечку, распустить волосы и долго смотреться, тогда увидишь суженого. Но я увидела только себя, даже противно!
Мама улыбнулась.
– Это не летом, а на старый Новый год раньше гадали. А ты опять выводила веснушки?
– Опять. Но их не вывести, и лицо у меня рябое.
– Перестань, – приказала мама. – Не маленькая разную глупость на себя напускать. Собери осколки.
– Разбитого стекла не склеишь, – ответила Таня. – А если и склеишь, всё равно останутся трещины. Тебе что, зеркала жалко? Вот заработаю и куплю тебе трельяж. Сиди и кремься.
– Фу! – сказала мама. – Какое слово – «кремься».– И в кого ты уродилась?
– Не в тебя, не в тебя, – успокоила Таня, – ни в мать, ни в отца, в прохожего молодца!
– Дочь, – возмутилась мама, – ты хоть понимаешь, что ты мелешь своим языком?
– Мели Емеля – твоя неделя, – отрезала Танька и вылезла в окно.
«Я некрасивая», – написала Таня щепочкой на песке.
– Шшшутишшь, – сказала волна и смыла надпись.
– Если бы! – ответила Таня волне и села на камень, подобрав ноги, обхватив колени кольцом рук.
До восхода солнца оставалось четыре часа, даже меньше, если ждать его на высоком месте.
Я люблю Таню. Она ходила босиком по свежим половикам. Она не могла управиться со своими рыжими волосами, ни один гребень не брал их, и она хотела отрезать косы.
– Танька! – сказал я. – Не отрезай. Смотри мне! Отрежешь – обижусь.
Я уехал тогда в армию, и много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».
Я ли был тогда? Что осталось от меня, того?
Сидит Таня на камне, сидит моя Алёнушка, счастье мое рыжекосое.

– Ты трус, и над тобой все смеются, – сказал Серёге вожак ребят Владька, – тебе с девчонками сорняки полоть, а не со скалы прыгать. Сидишь на скале как дурак, небось, боишься?
– А ты прыгнешь? – спросил Серёга.
– Надо будет, прыгну, – отвечал Владька. – А вот ты прыгни. Кишка тонка? Ну прыгни, прыгни!
Не прыгнул Серёга. Подошёл к обрыву и не прыгнул. Ударилась о камень волна, крикнула: «Эх!» – и опала.
«Трус я, – сказал себе Серёга и подумал: – Ну и пусть!»
Раз такое дело, раз назвали трусом – соберёт он свои вещички и уедет.
Но допоздна пели и танцевали у палаток, и Серёга решил подождать. А пока ждал, уезжать передумал.
Ведь никто не знал, что он встречал солнце. Все спали, когда он шёл на скалу. Чтоб не подумали чего, брал удочки. Сидел и ждал.
И солнце появлялось. Невидное вначале – светлой, ровной лентой на тёмном просторе серого Таманского пролива. Потом вспыхивало, резало пролив пополам, и всё, что попадало в луч между солнцем и Серёгой, теряло очертания.
«Печальный демон, дух изгнанья», – думал Серёга, – чёрта с два отсюда сигануть: башку сломаешь!»

Таня сидела в ароматной теплоте позднего вечера.
Ей хотелось к палаткам, к шефам из города, но что с такими веснушками идти к чужому веселью?
Всё-таки она решила подольше не идти домой: стыдно.
Темнота была прозрачной в ту ночь. Не стало солнца – оказалось, что луна высоко, и луна не успела посветить, как на краю далёкого неба появился розовый просвет.
Таня вскочила, ополоснула руки и лицо прохладной, в пузырьках, водой и побежала встречать солнце.
Всё в мире говорит о любви. Послушайте, как стрекочут кузнечики в зените дня во ржи, как шуршат сухие колокольчики на влажных полянах.
Послушайте, как кричат ночью друг другу встречные поезда.
Запрокиньте лицо – разве не об этом говорят ночные огни самолётов?

Таня взбежала на скалу и услышала ветер. Внизу, в полумраке медленно плескалась вода.
– Ой, – увидела она Серёгу.
Серёга встал. Они молчали и смотрели в одну сторону. На горизонт натянуло тучи.
– Вы пришли встречать солнце? – спросила она. – Простите, я не знала, что это ваше место, я уйду.
– Рыбачить я, – ответил Серёга. – Не уходите.
– А который час? У вас есть часы?
– Есть, – соврал Серёга. – Только они не идут. В палатке.
– А у меня дедушка говорит: часы для красы, а время по солнцу.
Они опять помолчали, не глядя друг на друга.
– Вы сюда приехали помогать? – спросила она.
– Да. А вы здесь живёте?
– Да. А я вас не видела.
– Я не на прополке. Мы совхозное овощехранилище ремонтируем.
– А-а. А ваши девчонки некоторые плохо полют: сорвут вершинку, а корень оставят. Что это за работа? Видимость одна. До первого дождя.
– Не умеют они ещё. Научатся.
– Долго что-то они учатся. Она решила уйти.
– Не будет сегодня солнца: тучи. Это я виновата – невезучая. До свидания.
– До свидания, – угрюмо ответил Серёга. – А как вас зовут?
– А зачем вам? Таня.
Тут Серёга посмотрел на неё и засмеялся:
– Чего тебе солнца ждать – ты сама как солнце. Она отвернулась.
– Ты что, обиделась? Подумаешь! У нас одна лицо платком закутывает, боится загореть, думаешь, лучше?
– Не знаю.
Таня подошла к обрыву, заглянула вниз:
– Глубоко. Тут Лермонтов чуть не утонул.
– Ну да?
– Вот и ну да! Читал «Тамань»?
– Нашла чему верить – книжкам.
– Но я же знаю.
– Докажи.
– Докажу.
– Чем докажешь?
– Чем надо, тем и докажу.
Вода внизу под обрывом вздымалась и опадала.
– Я раз после шторма здесь кувшин чуть не целый нашла, – сообщила Таня, – гляжу – на ручке отпечаток большого пальца, представляешь? До нашей эры! Ты почему не удивился?
– Ну и что, что отпечаток.
– Нет же одинаковых отпечатков. Если бы он был жив, его можно было найти.
– И посадить?
Она пожала плечами, отошла и вдруг спросила:
– А отсюда прыгнешь?
– Раз плюнуть, – ответил Серёга. – Мокнуть неохота.
– Правда? – спросила она. – Надо же! А я трусиха. И правда прыгнешь?

Надо верить!
Один человек рисовал деревья. «Разве бывают синие деревья?» – спросил его. «Бывают». – «Где?» – «Вот, – ответил он, – нарисовал же я. Пожалуйста».

...и через секунду после этого Таня ухватила Сергея за руку:
– Ты что? Уж совсем? – и покрутила пальцем у виска.
– Пусти, – ответил он. – Не веришь? Пусти, говорю. Думаешь, не смогу?
– Ничего я не думаю. Не пущу. Отойди от обрыва. Подумаешь, нашёлся. Ты что, ненормальный? У нас ребята на море выросли, и то боятся.
И тогда он прыгнул.
Хорошо, если бы в эту минуту солнце разорвало тучи.
Но нет, не появилось солнце.
– Ну и что? – спросил он, дрожа от пережитого страха и холода.
– Доказал! А если б разбился?
– Подумаешь!
– Трясёт всего. Простынешь ведь, дурачок. Выжми рубашку. Выжми, говорю! Ну сними, я выжму.
– Сам. Отвернись.
Он выкрутил рубашку. Она, не оглядываясь, посоветовала:
– И брюки выжми.
– Больно надо.
– Выжми. Что тебе, долго? Ведь заболеешь. Ну кто тебя увидит, я отвернулась.
– Не буду.
– О, боже мой! Ну и не выжимай.
Они прошли немного босыми ногами по берегу до пологой тропинки и поднялись.
– Беги, переоденься, – сказала она. – И я пойду. Мама не спит, это уж точно.
– Таня, – сказал он, – а меня Сергеем зовут.
– Тебя «Сергей-муравей» в детсаде дразнили?
– Дразнили.
– А меня «Таня-матаня».
– Таня, – сказал он, – а ты куда ходишь на пляж?
– Со мной неинтересно купаться, не ныряю, любой брызги боюсь.
– А почему?
– После морской воды волосы не расчесать. Только колодезной отмываю. Больше ничем не берёт. Шампунь «Садко» для морской воды продают, с ним и то никак. Отрежу! Чик, и всё!
– И что хорошего? Вон у нас у всех девчонок волосы короткие.
– Тебе не нравится?
– Что не нравится?
– Что короткие?
– Длинные лучше.
– Ты с ними не маешься, так не знаешь. А с короткими что за беда – проснулась, встряхнула головой – и ать-два! А тут сидишь, гребнем дерёшь-дерёшь!
– Не отрезай, Тань.
– А тебе-то что? – спросила Таня.
– Тебе так лучше, – сказал Серега, запнулся и покраснел, и Таня покраснела тоже. – Мы вечером уезжаем, – угрюмо добавил Серега.
Таня молчала.
– Ты днём чего делаешь?
– Ничего, – тихо ответила Таня.
– Приходи после обеда, – попросил Сергей.
Таня мчалась к дому. Было так светло, что ей казалось непонятным, почему пусто на улицах посёлка. Она забыла, что и сама в это время всегда спала. Начинали краснеть яблоки. Таня подпрыгнула, хотела сорвать одно, но не достала.
– Мамочка, милая, родненькая мамусенька, ты не спишь? – закричала она, влетая в двери.
– Не любишь ты меня, Татьяна, – грустно сказала мама.
– Люблю! Люблю! Люблю! – отрапортовала Таня.
– Совсем не жалеешь!
– Жалею, жалею, жалею!
– Где ты была?
– У моря, у моря, у моря!
– Пять лет жизни ты мне убавила за одну ночь.
– Прибавлю десять! – пообещала Таня.
Она подскочила к гардеробу, отвела скрипнувшую дверцу и повертелась перед зеркалом.
– Мамочка, у меня стреловидные брови, миндалевидные глаза, пурпурные губы и... нежные мочки ушей. И вообще безукоризненный цвет лица.
– Выпороть бы тебя, – сказала мама.
– Пожалуйста, – разрешила Таня. – Нет, не выпорешь! Нетушки. Я взрослая и красивая, и никаких гвоздей.
– Кто это тебе сказал?
– Мальчишка один.
– Кто? – Мама встала.
– Мальчишка один, – повторила Таня. – Юноша. Он говорит: я люблю вас, а я говорю: не верю. Прыгни, говорю, с обрыва. Мамочка! Там дна не видно. Прыгните, говорю, молодой человек, я подумаю. Он страшно побледнел, волосы дыбом... И прыгнул! Полчаса летел. Я хоть бы что. Ты слушаешь?
Мама слушала.
– Он выплыл, заявляет: я вас хочу поцеловать. А я говорю: только без рук, только без рук... Ты что, мам, ты что?
Дверь за мамой захлопнулась, ключ повернулся.
Чуть ли не до обеда Таня делала разные причёски, надевала мамины платья, показывала запертой двери язык. Потом устала, забралась с ногами на диван и уснула.

Я прыгнул тогда с обрыва. Спасибо, Таня. Я помирился с Владькой. Да и слишком глупые ссоры мальчишек, чтоб их долго помнить.
Мы подошли к обрыву.
– Ну, – сказал я Владьке. – Давай! Не бойся, там глубоко, я мерил.
– Отсюда прыгал?
Владька раздевался. Он боялся быть трусом.
– Матери сообщите, – сказал он.
– Сообщим.
– Мол, при исполнении служебных обязанностей и так далее.
– Валяй, валяй, – жестоко сказал я.
– Родина меня не забудет! – воскликнул он.
– Сам напомнишь, – ответил я.
Много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».
Прощай, рыжекосое счастье моё, Танька, прощай.
Мы больше не виделись с ней.
Я учился, служил в армии, снова учился, женился...
– Танька, – спросил я во сне, – Танька, ты отрезала косы?
Но я не видел её даже во сне. Танька, ты отрезала косы?! Какая разница: да или нет? Всё проходит. Только на том самом обрыве, выше полета чаек, встречаются мальчишка и девчонка. И становятся:
она – красивой,
он – смелым.

 

Владимир КРУПИН, член СП России