Пасха на Руси. Лучший рассказ А.П. Чехова

  Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку…Так начинается рассказ А.П. Чехова «Студент», который сам Антон Павлович считал своим лучшим рассказом…
  Герой его, студент духовной академии Иван Великопольский, возвращаясь с охоты на вальдшнепов, идёт в сгущающихся сумерках по заливному лугу. У него закоченели пальцы и разгорелось от ветра лицо. Ему кажется, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потёмки сгустились быстрей, чем надо…

 
  1.
  И пейзаж, и настроение «Студента» созвучны «Пасхальным вестям» Якова Полонского:
  Весть, что люди стали мучить
  Бога,
  К нам на север принесли грачи…
  Потемнели хвойные трущобы,
  Тихие заплакали ключи…
  На буграх каменья обнажили
  Лысины, покрытые в мороз…
  И на камни стали падать слёзы
  Злой зимой очищенных берёз…
  В рассказе А.П. Чехова так же пронзительно и проникновенно описано русское переживание Страстной пятницы, когда от тяжести невообразимого горя сжимается сердце и весь мир, ещё несколько часов назад наполненный звуками весны и человеческими голосами, становится пустым.
  «Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре, всё сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю Страстной пятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть. И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнёта — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого что пройдёт ещё тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой».
  Стремясь укрыться от пустоты, ледяным холодом заползающей в сердце, герой рассказа А.П. Чехова сворачивает к костру на вдовьих огородах, далеко кругом освещающему своим жарким пламенем вспаханную землю.
  У костра две женщины.
  Вдова Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в мамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее всё время не сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же её Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у неё было странное, как у глухонемой.
  — Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Пётр, — говорит студент, протягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!
 
  2.
  Помню, впервые я прочитал этот рассказ возле Дома-музея Чехова в Ялте, где он и был написан, и показалось, что тяжёлое ялтинское солнце уже не так безжалостно давит на землю — предпасхальным холодком повеяло от книжных страниц.
  «Студента» Чехов написал в 1884 году и всегда потом вспоминал о нём, как о своей удаче.
  Рассказ очень простой.
  Он как бы нарочито разделен на три абсолютно равные части.
  В начале — среднерусский пейзаж, внезапно подувший холодный ветер... Пейзаж среднерусской полосы выписан сурово, точно и как-то щемяще нежно. То ли в предощущении этого рассказа, то ли уже после, под влиянием им же самим созданного шедевра, Чехов писал в тот год в письме Лике Мезиновой из Ялты: «Север всё-таки лучше русского юга, по крайней мере весной».
  Во второй части приводится рассказ студента об отречении апостола Петра той страшной ночью. А в третьей, заключительной, рассказывается о том, что думает студент, возвращаясь домой.
  Рассказ занял всего 195 строк «Русских ведомостей», кстати сказать, скрупулезно подсчитанных самим Чеховым в записной книжке «без заголовка и без подписи».
  Рассказ поразительно краток, если учесть, как много остаётся после него в памяти. И мать студента, которая «сидя на полу, босая, чистила самовар», и отец, кашлявший на печи; и высокая пухлая старуха Василиса, и её дочка Лукерья, которая, «только щурилась на студента и молчала, и выражение у неё было странное, как у глухонемой»; и мужики, то пропадающие в темноте у реки, то снова возникающие, бородатые и молчаливые, в свете костра...
  А ещё — и это, конечно, главное! — остаётся тревожное ощущение Страстной пятницы, соединяющее не только героев рассказа, не только нас, читателей, с этими героями, но и всех нас...
  И тех, кто жил раньше, и тех, кто будет жить после...
 
  3.
  Герой рассказа посмотрел кругом на потёмки, судорожно встряхнул головой и спросил:
  — Небось, была на двенадцати Евангелиях?
  — Была, — ответила Василиса.
  — Если помнишь, во время Тайной вечери Пётр сказал Иисусу: «С тобою я готов и в темницу, и на смерть». А Господь ему на это: «Говорю тебе, Пётр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречёшься, что не знаешь меня». После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Пётр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь поцеловал Иисуса и предал его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а Пётр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на Земле произойдёт что-то ужасное, шел вслед… Он страстно, без памяти любил Иисуса и теперь видел издали, как его били…
 
  Понятно, что человек подошедший погреться к чужому костру, должен говорить что-то. Герой чеховского рассказа так и поступает, он говорит первое, что приходит ему на ум, начинает рассказывать из Евангелия, что происходило почти две тысячи лет назад во дворе первосвященника, но оказывается, что как раз это и занимает мысли сидящих у костра женщин.
   «Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.
  — Пришли к первосвященнику, — продолжал он, — Иисуса стали допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Пётр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: «И этот был с Иисусом», то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядели на него, потому что он смутился и сказал: «Я не знаю его». Немного погодя опять кто-то узнал в нём одного из учеников Иисуса и сказал: «И ты из них». Но он опять отрёкся. И в третий раз кто-то обратился к нему: «Да не тебя ли сегодня я видел с ним в саду?» Он третий раз отрёкся. И после этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые Он сказал ему на вечери… Вспомнил, очнулся, пошёл со двора и горько-горько заплакал. В Евангелии сказано: «И исшед вон, плакася горько». Воображаю: тихий-тихий, тёмный-тёмный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…
  Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слёзы, крупные, изобильные, потекли у неё по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слёз, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжёлым, напряжённым, как у человека, который сдерживает сильную боль.
  Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был уже близко, и свет от костра дрожал на нем. Студент пожелал вдовам спокойной ночи и пошёл дальше. И опять наступили потёмки, и стали зябнуть руки. Дул жестокий ветер, в самом деле возвращалась зима, и не было похоже, что послезавтра Пасха».
 
  Вот и весь почти рассказ…
  Закоченевший на ветру студент подходит к костру на вдовьих огородах и вдруг, повинуясь неосознанно возникшему в нём чувству, начинает рассказывать, что произошло почти две тысячи лет назад во дворе первосвященника в Иерусалиме. При этом и сам, и его малограмотные слушательницы так остро и так полно переживают все события той страшной ночи, словно и не разделяют их тысячелетия лютой бедности, голода, тоски, мрака, так, словно это недавно было, словно они все сами были свидетелями величайшего события мировой истории…
  Только почему же словно?
  Антону Павловичу Чехову с необыкновенной художественной убедительностью удалось показать, что многие столетия не преграда для православных душ, и, вживую сопереживая событиям Страстной недели, эти люди обретают чистоту и нравственную силу…
  И другие вести, горше первой,
  Принесли скворцы в лесную глушь:
  На кресте распятый, всех прощая,
  Умер Бог, Спаситель наших душ.
  От таких вестей сгустились тучи,
  Воздух бурным зашумел дождём…
  Поднялись — морями стали реки
  И в горах пронёсся первый гром…
  Нет сомнения, что рассказ «Студент» Антона Павловича Чехова относится к ярчайшим образцам литературы православного реализма, так глубоко и полно раскрыта в нём духовная проблематика, так естественно и просто высокохудожественный рассказ о духовных переживаниях героя помогает читателю и самому озаботиться о спасении своей души.
   
  4.
  Об этом высочайшем милосердии искусства, умеющем собирать разбросанных во времени и в странах души людей ради общего спасения, и думал я, входя в ялтинский дом А.П. Чехова.
  Конечно, впечатление от любого музея во многом определяется тем душевным состоянием, с которым ты входишь сюда, но едва ли только этим можно объяснить, почему так резко выделяются все дома и квартиры Чехова в бесконечной череде музеев мира. Немного я знаю мемориальных квартир, где была бы так сильно и полно запечатлена в вещах, в обыденной обстановке личность их хозяина, как здесь.
  И не музейным холодом встречают посетителя чеховские комнаты, а домашним теплом... И почему-то всегда, именно в чеховских музеях возникает мысль, что здешнее жилище не менее замечательное и значительное произведение искусства, нежели прославленные повести и рассказы его хозяина.
  Вещи так трепетно хранят память о Чехове, что порою забываешь о реальном течении времени и начинает казаться, что ты пришёл в этот дом в гости и потому неприлично с таким любопытством разглядывать шкатулку, заполненную аккуратно перевязанными нитками стопочками использованных марок. Или восхищаться, как точно попадает в интерьер гостиной икона, повешенная, как и положено ей висеть, в красном углу.
  Стопочки отклеенных с конвертов марок свидетельствуют о любимом чеховском занятии «собирать то, что не нужно», а икона в красном углу — о глубокой, не стесняющейся себя религиозности писателя…
  Но ведь видишь здесь и совсем уже для постороннего человека закрытое.
  Я долго восхищался, как светло и просторно в небольших комнатках Марии Павловны Чеховой и Ольги Леонардовны Книппер, пока не сообразил, что в этих крохотных платяных шкафчиках они умудрялись умещать весь свой гардероб, хотя им приходилось вести не только домашний образ жизни.
  Если бы внести в эти комнаты платяные шкафы, способные уместить гардеробы современных женщин, о просторности комнат пришлось бы позабыть. Шкафы заслонили бы весь свет, свободно льющийся сейчас в окна...
  Увы… В эпоху потребления мы отвыкли от скромности и сдержанности, и невольно начинаешь сомневаться в рассуждениях героя рассказа «Студент», что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, во дворе первосвященника, составляют главное в человеческой жизни и вообще на Земле.
  И не потому ли «невыразимо сладкое ожидание счастья» так редко овладевает нами…
  Кусая губы, стоял я перед витриной с одеждой Чехова и смотрел на ботинки писателя, на рубашку, на такой, не по-чеховски яркий галстук...
  — А чей это галстук? — удивленно спросил у служительницы стоящий рядом со мной мужчина.
  — Его самого и есть… — слово-
охотливо объяснила служительница музея. — Антон Павлович во Франции его купил…
  И она бережно провела рукой по музейному стеклу, стирая с него невидимые пылинки.
  — Странно... — сказал мужчина и задумчиво отошёл от витрины.
  Почему странно? Чехов сам говорил, что хорошо быть студентом или молодым офицером, сидеть в саду и слушать музыку. А значит — так, наверное, иногда казалось ему! — и яркий галстук носить тоже хорошо.
  Раздалось за спиной сухое покашливание, так схожее с тем, о котором писал в своих воспоминаниях Иван Бунин, и я заспешил к выходу…
 
  5.
  В рассказе «Студент» мысль, что, если Василиса заплакала, то, значит, всё происходившее во дворе первосвященника в ту страшную ночь с Петром имеет к ней прямое отношение, поражает не только героя рассказа.
  Мысль эта ошеломляет и читателя своей новизной, хотя возраст этой мысли никак не меньше двух тысячелетий…
   «Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а её дочь смутилась, то, очевидно, то, о чём он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Пётр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.
  И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.
  А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на Земле; и чувство молодости, здоровья, силы — ему было только 22 года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».
 
  6.
  У выхода из ялтинского музея А.П. Чехова я задержался, разглядывая визитную карточку Бунина, лежащую под стеклом. Печатные буквы «Иван Алексеевич Бунин», а вокруг них летучие строки, написанные от руки: «Для пересылки писем адреса: до 10 мая — Москва, Арбат, Староконюшенный пер. Редакция «Вестника воспитания». После 10 мая — Лукьяново Tульской губ.»
  Карточка оставлена, должно быть, когда Бунин уезжал из Ялты и не сумел повидаться перед отъездом с Чеховым… Только вот в каком это было году? Хотя не важно… Все равно сейчас август и ясно, что надобно пересылать письма прямо в Тульскую губернию.
  Визитная карточка лежит так, словно сам Бунин и положил её здесь.
  И я хотел уже выйти, но внимание привлекла бумажка, лежащая поверх музейного стекла.
  Я перевернул её.
   Это тоже была визитка.
  «Иван Петрович Сухотин, главный инженер производственного объединения…»
  Я не успел дочитать название объединения. За спиною раздалось сухое покашливание, и я, выронив визитку неведомого мне Ивана Петровича, поспешил выйти…
  Что это было? Случайно уронил здесь свою визитку Иван Петрович Сухотин? Быть может, вручил её понравившейся экскурсоводше, а она позабыла, и карточка так и осталась лежать на музейном стекле.
  Хотя почему бы и не оставить главному инженеру свою визитную карточку, побывав в этом доме? Может быть, этому Ивану Петровичу, как и мне, тоже показалось, что он пришёл сюда не на экскурсию, а забежал узнать последние новости.
  Хотя бы о том, дописан ли Антоном Павловичем рассказ «Студент».
 
  7.
  Дописан…
  Это воистину великий рассказ…
  Кто, приближаясь к Светлому Христову Воскресению, не испытывал дивного волнения, когда даже останавливаешься, чтобы перевести дух, осознавая, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь в Гефсиманском саду и во дворе первосвященника, по-прежнему составляются главным и некончающимся переживанием всей человеческой истории…
  Всего на нескольких страничках удалось А.П. Чехову рассказать о том, что испытывали бесчисленные миллионы людей, живших до него, о том, что будут испытывать бесчисленные миллионы людей, которым предстоит жить после нас, приготовляясь к Празднику Праздников — Православной Пасхе, когда, как сказано в стихотворении Якова Полонского:
  Третья весть была необычайна:
  Бог воскрес, и смерть побеждена!
  Эту весть победную примчала
  Богом воскрешённая весна…
  И кругом леса зазеленели,
  И теплом дохнула грудь земли,
  И внимая трелям соловьиным,
  Ландыши и розы зацвели.