Ордена возвращаются

 Харбин в прошлом был городом сугубо русским и построен был русскими людьми. Тут много зданий и церквей, которые умеют возводить только в России, по-русски разлинованы улицы, здесь русским даже солнышко кажется, оно сильно смахивает на какое-нибудь красноярское или серпуховское, и оттого также кажется русским…

Когда-то город был центром КВЖД — железной дороги, построенной в Китае русскими людьми на русские деньги, здесь после гражданской войны осела белая эмиграция, рестораны харбинские хорошо помнят надрывные песни Вертинского и саксофон Эдди Рознера, воскресные выезды на берег Сунгари с кожаными холодильниками, туго набитыми едой, с накрахмаленными скатертями, походной серебряной посудой и вкусными фруктовыми винами, которые в России никогда не были популярны, а вот в Китае, благодаря японцам, популярность обрели необычайную…

Турмов Геннадий Петрович, мой добрый владивостокский товарищ, много раз бывал в Харбине, — бывал и по делам научным, поскольку имя его, профессора, ученого, хорошо известно в Китае (впрочем, замечу — не только в Китае), и делам вузовским (Геннадий Петрович — ректор Дальневосточного государственного технического университета — заведения среди молодежи и приморской интеллигенции очень популярного), и по делам пресс-клубовским, поскольку возглавляет местный филиал этой столичной структуры…
Был он всегда доброжелателен, не умел сердиться — редкая черта для человека с таким высоким положением, знал множество китайских, японских, малазийских, филиппинских и прочих анекдотов, в любой компании очень быстро становился центром внимания.
В харбинской поездке он был у нас главным, мог поставить в угол любого члена делегации, на завтрак лишить темных куриных яиц, сваренных в соевом соусе или заставить залезть провинившегося на дерево яншу, славящееся мягким шелестом своей листвы и необыкновенной плодовитостью — стоило вечером воткнуть в землю сухой сучок, как утром на нем уже появлялись крохотные зеленые листочки, или напротив — поощрить чем-нибудь хорошим… Например, стопкой очень вкусной водки бадью, изготавливаемой из гаоляна, либо — по желанию, — стаканом белого, как молоко, необычного по вкусу, горьковатого сока син-жень лю, выжатого из абрикосовых косточек. Такой сок можно попробовать только в Китае…
В общем, мы беспрекословно подчинялись Турмову и прежде всего потому, что в групповых походах, — во всех без исключения, даже в баню или в магазин за шампанским, — не должно быть анархии...
Но это не про нас.
Разместились мы в гостинице знаменитого политехнического института — по-профессорски тихой, уютной, рождающей, а это, ё-пуё, — ни много, ни мало, — заявка на будущее. Ё-пуё — популярный китайский оборот, в переводе означает «надо-не надо» и в речи употребляется часто.
Русским людям, живущим в Харбине, оборот этот нравился всегда, нравился своей звучной веселостью, даже лихостью, вот ведь как… Впрочем, русских в Харбине оставалось всего-ничего, на тот момент девять человек…
У одной из харбинских жительниц, девяностачетырехлетней Ефросиньи Андреевны Никифоровой, мы побывали, попили чайку… Отец Ефросиньи Андреевны строил железную дорогу; сама Фрося была тогда совсем крохой, выросла здесь, в Китае, выучилась на фармацевта, паспорт имела русский, — много лет работала в аптеке КВЖД, в том числе и во время оккупации, при японцах, помогала выживать знакомым китайцам.
Голос у бабы Фроси молодой, хотя и немного с хрипотцой, лик округлый, очень добродушный, миловидный, глаза голубые, несмотря возраст, почти невыцветшие, приветливые, в лица людей всматривается внимательно, с надеждой, хотя уже почти ничего не видит: только силуэт человека, с которым разговаривает — и всё, пожалуй.
При японцах она, как служащая, получала хлебные карточки, на них в месяц выдавали по тридцать дин зерна — примерно, пятнадцать килограммов, это всё, чем питалась она сама, кормила мать и поддерживала знакомых китайцев… Больше ничего не было. Потом Фросю из аптеки всё-таки уволили, вместо неё поставили какую-то говорливую японку… Но из этого ничего не получилось.
Как-то к Фросе Никифоровой пришел друг её отца, — он работал в полиции, — и предупредил:
— Спрячь понадежнее русские документы, прежде всего паспорт — будут обыски. Если японцы найдут паспорт — расстреляют незамедлительно, ничто не поможет.
Паспорт японцы не нашли, Фросе повезло, она вновь вышла на работу в аптеку, опять получила хлебные карточки.
Жили русские тут — пером не описать. Тосковали по России, плакали, горевали, кое-кто даже револьвер брал в руки, чтобы застрелиться… Русский человек, как известно, любит русскую еду — картошечку, селёдочку, стопку холодной водки к борщу… Если картошку можно было достать в Харбине или вырастить, водку купить в магазине Чурина, известного дальневосточного купца, то с селёдочкой было хуже.
Китайцы вообще не знали, что такое селёдка, не было у них такого понятия, не ловили они эту рыбу, поэтому хоть всю страну обшарь, ни одного селёдочного хвоста не отыщешь.
Тот запас, который имелся у Чурина, вскоре иссяк, остались только бочки с рассолом. В двадцать третьем году этот рассол начали продавать, — наверное, от селёдочной безысходности. И люди мигом выстроились в очередь, — рассол с картошечкой был объедением: дух-то селёдочный в нём остался… Вкусно! Смочишь кусок хлеба в рассоле и заешь им картошку. Невероятно! Райский вкус, вызывающий слёзы, — сразу вспоминаются старые времена, Россия… Задохнуться можно!
Что же касается голода при японцах, то не только голодно было, но и холодно. Чтобы хоть как-то согреться и выжить, всеми правдами и неправдами добывали примитивные печки, сделанные из вёдер, которые японцы называли хибачи; в них бросали ветки, щепки, мусор, который мог гореть и обязательно брикет древесного прессованного угля (продавался тогда такой, с мелкими, дырочками по всему брикету, словно бы иголками истыканный), он и помогал огню разгореться... Когда мы уходили от Ефросиньи Андреевны, отец Алексей Курахтин, находившийся в нашей делегации, со смущенным видом протянул ей двести юаней, — было бы больше, дал бы больше, но больше не было — не получалось никак.
— А у вас-то, у самих-то, деньги есть? — обеспокоенно спросила баба Фрося, в этом простом вопросе была вся она, заботливая душа.
— У нас всё есть, Ефросинья Андреевна, — сказал Турмов, погладил её по плечу, — абсолютно всё, не тревожьтесь, пожалуйста. А вот это вам… гостинец с родины, — он положил на столик, стоявший рядом с кроватью, два кулька. — К чаю… Специально.
Когда от мероприятий, которые были внесены в план, не осталось ничего, все пункты были выполнены и соответственно, — как сопутствующее действие, — глотки охрипли, голоса сорваны, остатки волос выдраны в спорах, в вечерних бдениях за столом выпито столько сока (причем, не только «син-жень лю»), что счёт потерян, и вообще нанесён серьёзный ущерб экономике Китайской народной республики, мы в программе наскребли немного времени, чтобы прогуляться по Харбину, а также познакомиться с местными магазинами — ведь для домашних надо было купить подарки… Ну, и заодно посетить какой-нибудь популярный ресторанчик. Кухня китайская — штука, конечно, потрясающая, это сказка, вызывающая восторг и удивление. В Харбине даже бытует выражение: «У хорошего повара в еду идет всё, кроме еды и её отражения в воде».
Иногда подавали что-нибудь мясное, под благоухающим соусом, приготовленное из говяжьей вырезки, клиент (этакий гурман-ротозей типа меня) наворачивал всё, что было в тарелке с такой скоростью и силой, что от треска, раздающегося за ушами, сами по себе в окнах распахивались форточки, нахваливал совершенно искренне: «Ай да вырезка! В Москве такую днём с огнём не найдешь — не умеют делать» — на деле же оказывалось: это вовсе не говядина, а блюдо типично вегетарианское, растительное, приготовленное из орляка — дальневосточного папоротника и местных трав и корешков.
Точно также искусный повар может приготовить из трав рыбу, омлет, печеную баранину в сухарях, ягнёнка в чесночной заливке, осетрину в кляре и японский суп «том кха»…
Перед самым отъездом, примерно за день Турмов огладил пальцами гладкий, по-адмиральски чисто выбритый подбородок и сообщил, что он хочет сходить в металлический ряд, где торгуют старыми монетами, медалями, значками, миниатюрными изваяниями прошлого, скульптурными изображениями богов и божков, зверей, драконов, знаменитыми перламутровыми и костяными веерами… Мы пошли с ним.
Метрах в тридцати от нашей гостиницы, в тени богато расцвеченной шариками пуха гряды молодых деревьев яншу, стоял нищий и играл на тыкве. Сухая, довольно крупная рыжая тыква, на которую были натянуты две струны, издавала громкие бодрые звуки, словно бы её владелец собирался совершить поход во Вьетнам или в Индию, теперь вот он озаботился вопросом кислых щей — где достать чугунок этого варева и звуками тыквы собирал людей себе в помощь.
Увидев нас, музыкант что-то прокрутил в своей голове, прогнал через черепушку, как через кофейный агрегат пару-тройку мыслей и пришёл к выводу, что ему с нами не по пути.
Осознав это, нищий оборвал свою незатейливую игру на полузвуке, на полуноте, хотя ноты были ему знакомы не больше, чем письменность ацтеков, сунул тыкву под мышку и исчез, будто дух, у которого дома образовались некие непредвиденные обстоятельства… Только листва на молодых кустах яншу безмятежно зашелестела, да тихо зажужжали пчелы.
Лавок, где продавали старинные вещи, оказалось несколько, все — неприметные, без рекламных иероглифов и броских изображений снаружи, простенькие, с облупленными стенами, но очень привлекательные внутри, с латунными и бронзовыми скульптурами священных львов и драконов.
Хозяин лавки — маленький, шустрый, с ухоженной бороденкой из трех смоченных ароматным цветочным маслом волосков, очень говорливый, увидев, как я машинально устремился налево, где были выставлены монеты, тут же подхватил пару крупных, размером с царский рубль монет и ловко пристроил одну из них на левой руке, на ногте большого пальца, затем тихонько тюкнул по ней другой монетой.
В воздухе возник дрожащий, очень тонкий и приятный звук. Монета пела. Но это было еще не всё. Когда пение монеты затихло, хозяин подул на неё, — всего-навсего подул и это незначительное движение воздуха вновь родило трогательное тонкое пение.
Но Турмова интересовало совершенно другое — советские ордена: некоторые совсем новенькие, начищенные — значит, привезённые из России внуками тех, кто эти ордена заработал в СССР, трудом тяжёлым либо ратной доблестью, — может быть, даже кровью своей на фронте; а потомки их, родства не помнящие, совесть потерявшие, для того, чтобы сходить пару раз в ресторан, сплавили ордена стариков барыгам, те же переправили награды в Китай, на продажу; другая категория наград была изъята из могил здесь, в Китае — выкопана в тех местах, где шли тяжелые бои с японцами.
Медали, выкопанные из могил, разительно отличались от тех, что были привезены «благодарными потомками», набить бы наследникам морды — их можно было распознать без всяких инструментов.
Турмов взял в руки одну такую медаль, самую популярную, кстати, на фронте, — «За отвагу»; серебро самой медали нисколько не потемнело, — вот что значит, благородный металл, а сама колодка, обтянутая муаровой лентой, — верхняя часть, сделалась жемчужной, поблескивала печально и тускло: её покрыл могильный пат… Это был налёт времени.
Раньше могилы наших солдат в Китае никого не интересовали, теперь на них обратили внимание современные мародеры. Впрочем, наши московские мародеры, молодые ребята, торгующие наградами родных дедов, много хуже, чем мародеры здешние, живущие в Харбине, в Нанкине или в маленьком Ачхене, — городке, пропитанном запахами древностей.
В лавке выяснилось, что Турмов взял в поездку всю свою зарплату, только что полученную в университете (немаленькую, ректорскую), ничего, ни одной копейки дома не оставив, — и делал он это не впервые, и раньше выкупал ордена в лавках и отвозил их назад, в Россию, сдавал в музей, открытый при университете несколько лет назад.
Шустрый хозяин лавки, пощипав пальцами напомаженную бороденку, неожиданно проворно отпрыгнул к Турмову — наконец-то он распознал, кто главный покупатель в нашей компании.
На прилавке были выложены для продажи следующие ордена. Орден Суворова третьей степени, считающийся полководческим; орден Богдана Хмельницкого, — кстати, очень редкий, его мало кому вручали на фронте; орден Красного Знамени — на винте, без колодки, неведомый герой получил его где-то в сорок втором году за выполнение важного задания, не иначе, поскольку в сорок третьем военном году эти награды уже имели колодки, считаясь орденами нового образца; орден Отечественной войны первой степени, — по-моему, это был пробный экземпляр, он был собран из нескольких частей, внушительный, когда-то он здорово оттягивал ткань на гимнастерке; орден Красной Звезды с очень маленьким номером, четыре тысячи с чем-то…
Владелец его получил награду в пору папанинских экспедиций на север, привинтил к пиджаку и, наверное, до самой своей кончины не снимал, орден был вытерт настолько, что фигура красноармейца с винтовкой, изображенная на серебряной плашке уже почти не различалась.
На продажу были выставлены также три серебряные медали — две «За отвагу» и одна «ЗБЗ» — «За боевые заслуги». Колодка медали «ЗБЗ» имела могильный жемчужный налет, понятно было, что выкопана из братского захоронения здесь, в Китае, принадлежала, скорее всего, солдату или сержанту, получившему награду ещё в Германии, перед капитуляцией и прибывшему в воинском товарняке на восток окорачивать японцев.
Ох, как хотелось вернуть эти награды домой, вы не представляете, — до стона, до слез и обиды, — очень хотелось, это даже описать невозможно… Ордена предстояло выкупить.
— Сколько стоит этот славный орден? — спросил Турмов, подставив руку под красочный орден Богдана Хмельницкого и попробовав его на вес.
Глаза у владельца лавки непонимающе округлились, одно плечо вопросительно приподнялось, — он не понимал Турмова, тогда Турмов повторил вопрос по-английски. На этот раз китаец все понял и проговорил голосом, похожим на серебряную песню монеты:
— Полторы тысячи юаней.
Сумма была солидная. Хоть и находился Турмов на приметной должности, оплачиваемой очень неплохо, а все равно эта сумма была весьма внушительной и он умолк словно бы в раздумии, купить орден или нет, в музее такого ордена не было, а иметь хотелось, да и выручать советские награды надо было обязательно… Он не успел еще принять решения, как на тощего узкогрудого лавочника вихрем налетел отец Алексей Курахтин:
— Ты чего, лосян, сдурел — такие деньги с нас драть? У нас их нету. Сбавляй цену!
Лавочник был готов к налету, но не к такому активному, тем не менее в ответ он лишь рассмеялся и отрицательно покачал головой. Отец Алексей повысил голос, начал говорить жестко — иначе не сдвинуть торговца с места:
— Давай, давай, бачка, не упрямься! Ты же продаешь незаконный товар — ордена у тебя, извини, ворованные.
— Мне этот орден привез из России надежный человек, он не первый год поставляет мне товар…
— Его надо, лосян, в тюрьму посадить, если о нем узнают русские власти — обязательно посадят. И ты заодно с ним можешь загудеть!
По лицу лосяна поползла сомневающаяся тень — кто знает, а может, ламоза прав? Турмов с удивленным интересом смотрел на отца Алексея: батюшка даже старые словечки времен КВЖД изучил, — молодец! — и ловко, очень умело прижимает к стенке узкогрудого торговца. «Лосян» — хорошее слово, рождающее внутри теплые чувства, означало «старый друг»…
«Бача» или уменьшительное «бачка» — это китаец, «ходя» — также китаец, а «ламоза» — русский… Все слова — из разговорной речи стадвадцатилетней давности, когда строили КВЖД, народу здесь суетилось много, по вечерам у костров собирались китайцы и русские, пили хану — местную водку и по здешним обычаям желали друг другу, «чтобы стакан был сухой» — то-есть, пить надо было до дна… Есть такой тост у китайцев.
Лицо хозяина лавки тем временем сделалось кислым — он понял, что русский священник вытрясет из него всё, но своего обязательно добьется, заставит сбросить цену на ордена.
— Сколько будете покупать орденов? — спросил он. Глаза у него угасли, из крохотных горяще-черных углей превратились в обычные мокрые камешки, каких много валяется на берегу Сунгари.
— На все деньги, которые у нас есть, — четким, по-солдатски звонким голосом отчеканил отец Алексей.
Хозяин перевел вопросительный взгляд на Турмова — хорошо понимал, что Турмов среди нас старший, большой начальник и как большой начальник решит, так всё и будет… Турмов похлопал ладонью по борту пиджака, точнее, по карману, предназначенному для парадного нагрудного платка:
— Сколько денег привезли, столько тут и оставим.
Лосян удивленно покачал головой — давно он не видел таких целеустремленных оптовых покупателей. Отец Алексей повёл новую атаку:
— Ну, лосян! — проговорил он громко и просительно. — Не упирайся! Тогда мы увезем в Россию хорошую о тебе память.
В конце концов орден Богдана Хмельницкого, завернутый в мягкую, с замшевой поверхностью бумагу перекочевал в сумку Геннадия Петровича за восемьсот юаней, что в переводе на общеизвестную валюту типа щавелевого супа со сметаной составляло немногим более сотни долларов.
Переводить дыхание, чтобы малость успокоиться, мы не стали. Сразу принялись торговаться за следующий орден — всей группой, никто не выбежал на улицу, чтобы сделать пару глотков свежего воздуха и снова нырнуть назад, в тесный закуток монетной лавки.
Следующий орден был знаменитый, в литературе его уважительно называли полководческим и хотя он считался маршальским и получали его в основном начальники с большими звёздами на погонах, иногда перепадал и полковникам, отличившимся в наступательных операциях, — в основном, третьей степени… Все равно это звучало очень победно — орден Суворова… Хотя и третьей степени.
Просил лосян за него ни много, ни мало — тысячу двести юаней. Батюшка немедленно ринулся в бой.
— Да ты чего, дорогой бачка? — вскричал он громко. — Плохо позавтракал, что ли? А, лосян? Тысячу двести юаней, а! — отец Алексей так резко взметнул руки над собой, что хозяин лавки отпрыгнул от него, будто луговой кузнечик от большой лягушки. — Это же почти двести долларов… Ну ты и даешь, лосян! — отец Алексей энергично помотал головой, потом прищурил один глаз, словно бы собирался стрелять из винтовки и спросил, ткнув хозяина лавки пальцем, похожим на ствол пистолета:
— Как тебя зовут?
Хозяин лавки заулыбался польщенно — ему понравилось, что русские хотят узнать его имя, крохотные глазки лосяна сомкнулись в две щелки, в которых тускло поблескивала водичка, и он протянул гостю ладонь:
— Ли!
— А меня — отец Алексей.
— Давай, ламоза, тысячу юаней и эта высокая награда — твоя!
Очень складно начал говорить хозяин лавки, наверное, в годы «культурной революции» был политруком. Отец Алексей выхватил у меня блокнот и начертал на нем цифру «600».
— Во! Шестьсот этих самых… динаров и ни рубля больше, — он потыкал концом шариковой ручки в нарисованную цифру, затем сложил перед собой крестом руки, будто противотанковый ёж.
Лицо лавочника вытянулось, он неожиданно подумал, что русский священник хочет забрать у него орден за шестьсот неведомых динаров, на которые в Америке наверняка максимум, что могут дать — пару подзатыльников. Названия денежных единиц разных стран лавочник знал хорошо, поэтому слово «динар» вычленил из текста мгновенно, как знал и что такое песо, рупии, марки, афгани, йены, баты, найры, франки и так далее.
— Ньет! – на японско-итальянский манер произнёс лосян и, отметая всякие сомнения, отрицательно помотал головой.
— Тогда… тогда... — батюшка нарисовал на блокноте цифру «650». — А?
Турмов, стоявший рядом, одобрительным кивком подтвердил цену.
— Ньет! — упрямо повторил лосян, снова помотал головой.
Отец Алексей нарисовал на бумаге цифру «660», Геннадий Петрович легким кивком утвердил её.
— Ньет! — с прежним азартным возмущением воскликнул хозяин лавки.
Снова затеялась рубка. Победил в этом раунде дуэт: Геннадий Петрович Турмов и отец Алексей, лавочник Ли уступил орден за шестьсот шестьдесят юаней.
Вот что значит полководческое мастерство гостей. Лицо хозяина лавки изумленно задергалось: что же это такое произошло, почему он дал себя уговорить и сломался? Лица у победившей стороны были просветленными, мы вершили правое дело, ощущали удовлетворение — ну словно бы побывали на поле боя, поклонились павшим и защитили их честь. Геннадий Петрович показал пальцем на следующий орден.
Это был тот самый орден с биографией, со своей судьбой, как иной достойный человек, в каждой царапине, покрывавшей рубиновую гладь ордена, таилось что-то очень значимое, очередной сюжет большой и трудной жизни, металлические детали были стерты до основания. Но главное, да простят меня люди, было не в ордене, а в номере, выгравированном на изнаночной части. Четыре цифры, всего четыре… Я очень жалею, что в горячке торга не сообразил записать номер, если бы записал, то можно было бы узнать, кому конкретно орден принадлежал?
Мне кажется, одному из папанинцев… Или кому-нибудь из тех, кто так же упрямо пробивался на север и обживал этот неуютный край, боролся с остатками басмаческих банд в Средней Азии, охранял Амур, находясь в пограничной засаде, гонял румынских браконьеров на Черном море и вообще был очень славным человеком.
Ли хитро прищурил один глаз и погрозил Турмову пальцем — знает, мол, человек, какой орден надо покупать, а потом показывать его людям, достал звёздочку из-под стекла аккуратной витринки и, поплевав на рубиновую поверхность, протёр её рукавом своего коротенького, с загнутыми лацканами пиджачка.
— Держи, ламоза! — отдал орден Турмову. На бумажке нарисовал цифру «1500».
— Лосян, смотри, тут от ордена только изнанка осталась, награда сносилась до основания, — засомневался отец Алексей.
— А номер? — лавочник Ли повысил голос.
— Тьфу! — сплюнул отец Алексей под ноги, вытер рукавом потный лоб. — Дальше нам его не сдвинуть — даже юаня не уступит. Нашла коса на камень… Что делать? — отец Алексей с сожалением посмотрел на орден, покачал головой. Уголки рта у него обиженно дёрнулись. — Русские эти ордена зарабатывали кровью, умирали, а китайцы торгуют… Вообще в распыл чужие награды пускают. Еще раз тьфу! Что делать, Геннадий Петрович?
Турмов в ответ сожалеющее приподнял плечи. Опустил.
— Одно только остается — купить орден за сумму, которая названа, — негромко проговорил он. — Орден этот нужен для музейной экспозиции даже больше, чем орден Суворова. Может, звучит это кощунственно, все ордена святые, но есть ещё зрительский интерес… Интерес к истории орденов и к тем людям, которые их получали…
— У меня договор с поставщиком из России, это он назначает цену, а не я, и цена эта — твердая, сдвигать её ни в одну сторону, ни в другую нельзя — поставщик будет недоволен.
Модное российское словечко ельцинской поры «поставщик», родившееся, когда дремучий капитализм ещё только становился на ноги, прозвучало в рассыпчатой скороговорке хозяина лавки дважды, отец Алексей не выдержал и покачал головой с неожиданной, хотя и оправданной горечью.
На прощание лавочник Ли — грамотный, как выяснилось, человек, современный, на компьютере может работать не только руками, но и ногами, и там и сям умеет ровно щелкать пальцами, неожиданно расслабился и, глядя куда-то вдаль, за стены ларька, а может, и в собственное будущее, сказал:
— Каждые два месяца поставщик привозит мне продукцию на реализацию… Постоянно! Такого поставщика я терять не могу.
…На следующий день мы улетели из Харбина во Владивосток.
По дороге говорили о том, что есть советские ордена, которые китайцы никогда не выставляют на продажу, относятся к ним, как к иконам, берегут, если орден неожиданно попадает к ним… Это ордена Ленина. Не продают их ни под каким предлогом, берегут, — даже если у них нет хлеба и не на что купить кулёк риса, орден не трогают, поскольку очень ценят человека, чей лик украшает награду, книги его, общество, которое он хотел построить…
Во второй половине дня мы уже были во Владивостоке, а утром пошли в музей, где ректор Дальневосточного государственного технического университета Турмов передал в экспозицию все привезенные ордена, а также несколько медалей из братских могил, также купленных в Харбине.
И вот что ещё приходит в голову. Очень неплохо было бы узнать имена тех, кто ворует (или покупает у наследников, по отношению к орденам это одно и то же) награды в России и привозит их в Китай.
Очень неплохо было бы, если б эти имена узнали родственники тех, кто на фронте за эти ордена пролил свою кровь…
О том, что может последовать дальше, говорить не хочу.

13 сентября Валерий Дмитриевич Поволяев — наш постоянный автор и большой друг нашей газеты — отмечает свое 80-летие. Коллектив редакции сердечно поздравляет его с юбилеем и желает крепкого здоровья и новых творческих успехов.