О совпадениях и превратностях судьбы

очень личное

Уважаемая редакция! Хотел бы выразить сердечную благодарность вам за чуткое и внимательное отношение, проявляемое ко мне с первого же дня плодотворного сотрудничества редакционного коллектива со мною. Его закономерным итогом стали достоверные материалы, появившиеся в газете «Слово» (№ 23, 24/2015 и № 1/2016). До сих пор испытываю чувство радости, когда вновь и вновь перечитываю эти публикации. Вы сразу же пришли к правильному выводу о необходимости полного и всестороннего освещения такого знаменательного юбилея, как 850-летие храма Покрова на Нерли – жемчужины русской архитектуры. Думаю, что если бы выдающийся советский археолог и видный историк архитектуры, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР Николай Николаевич Воронин не умер в 1976 году, а дожил до наших дней, то он несомненно одобрил бы все сказанное о Покрове на Нерли на страницах газеты «Слово». Огромное спасибо всем вам, глубокоуважаемые члены редакционного коллектива, за вашу искреннюю любовь к всенародной святыне и приобщение к ней читателей газеты «Слово».
Арнольд БОРСКИЙ.

Иногда размышляю о превратностях судьбы и о тех невероятных совпадениях, которые не только могут случиться в жизни каждого человека, но и доставлять ему подлинное счастье… Если позволите, выражу свою мысль конкретнее: в указанных выше прошлогодних номерах газеты «Слово» я писал, в частности, о том, что принимал активное участие в сооружении моста на кессонных опорах в Кировской области. Было это в далеких 1949—1950 годах…
И вот, не так давно читаю газету «Вечерняя Москва» № 10 (27299), вся одиннадцатая страница этого мартовского номера посвящена беседе Елены Иголинской с легендарным советским хоккеистом Александром Николаевичем Мальцевым. Ныне он является советником президента ХК «Динамо» Москва, а за годы своей 17-летней карьеры в большом хоккее трижды признавался лучшим нападающим чемпионата мира и пять раз входил в пятерку сильнейших форвардов планеты.
Однако я хотел рассказать здесь не только о выдающихся спортивных достижениях А.Н. Мальцева, но и сообщить о том, что он является уроженцем Кирово-Чепецка. А мне, как уже упоминалось, довелось в его родных местах опускать кессоны под опоры моста на реке Чепца. Хочется отметить еще одно немаловажное совпадение. Александр Мальцев: «С будущей женой Сусанной я познакомился на пляже в Одессе и влюбился с первого взгляда… — Какие хорошие, теплые, душевные слова находит Александр Николаевич, повествуя о своей любви столь кратко, но вместе с тем ёмко. И у моей жены это чудесное имя — Сусанна. Редкое, очень-очень редкое в России. Правда, познакомился я с единственной женщиной всей моей жизни не на пляже в Одессе (хотя я сам родом из этого приморского города), а на Сретенском бульваре Москвы…
Продолжу рассказ о невероятных совпадениях, происходящих в жизни разных людей. В своем интервью журналист напоминает Мальцеву: «А еще, говорят, был случай, когда вы выступали в одной из зон в Комсомольске-на-Амуре. И заключенные встали перед вами на колени…» Александр Николаевич подтверждает этот факт: «Было такое. Я вообще почти все тюрьмы в стране объехал. Весь БАМ. Ведь в то время как было? Комсомол посылает – пионерия отвечает «да» (смеется). Я же едва перешел в «Динамо», как получил звание младшего лейтенанта погранвойск. Дослужился в итоге до полковника».
*   *   *
А со мною было так. Опускаю кессоны под опоры моста на реке Томь в Кемерово. Работали у нас кессонщиками только военнопленные; их бригадир тоже был, как и все его рабочие, военнопленным. Руководили же ими мы — кессонные мастера, советские люди. Согласно тогдашнему КЗОТу (Кодексу законов о труде), в кессонах могли трудиться лишь физически крепкие мужчины в возрасте от 20 до 45 лет. Каждый месяц мы должны были проходить медицинскую комиссию в связи с тяжелыми специфическими условиями работ в кессоне. Мне еще и девятнадцати лет не исполнилось, но уже стал кессонным мастером — в стране, обескровленной войной, был дефицит таких специалистов, да и здоровье позволяло мне нести службу в самых опасных, труднодоступных местах.
Как говорится, до поры до времени всё шло у нас нормально. Но в один прекрасный день (как сейчас помню, случилось это событие в начале зимы 1948—1949 гг.) к нам на участок привезли заключенных. Это были, в большинстве своем, обычные русские люди, но по тем или иным причинам оказавшиеся среди репрессированных. Заключенным надлежало вести только наружные работы по сооружению мостовых опор, наращивая их ежедневно с таким расчетом, чтобы эти строящиеся опоры постоянно возвышались над поверхностью воды в реке Томь. Если кессонщики-военнопленные были расконвоированными (то есть их бригада приходила на кессонный участок строем, но без конвоя, и в таком же порядке возвращалась в лагерь после окончания рабочего дня), то заключенные трудились под руководством своих начальников в специальной зоне. Её спешно, буквально за одни сутки оборудовали, отрезав от остального мира, и поставили внутри этой зоны четыре вышки с часовыми. У зеков был свой бригадир — «бугор», как уважительно называли его в то время сами заключенные. Об этом славном человеке я ещё расскажу.
А теперь поведаю о том, как чуть не погиб из-за нелепой случайности. Суть в том, что зону для заключенных соорудить-то соорудили, но нам почему-то никто не объяснил, что туда заходить нельзя. Дело было, как выше сказано, зимой. Мне надо было перейти по льду замерзшей реки на другой берег Томи и я пошел по привычному маршруту, открыв калитку в воротах зоны. «Стой! Стрелять буду!» — окликнул меня часовой, стоявший на вышке в тулупе. Мороз в тот день был под 50 градусов, наружные работы по этой причине не велись, и в зоне находились только этот часовой и ваш покорный слуга. Я махнул ему рукой и спокойно пошёл себе дальше. «Назад!» — последовал второй окрик часового. Я вновь «сделал ему ручкой» и продолжил идти вперед своей нахоженной тропой. Часовой принял решение стрелять. А что ему оставалось делать? Ведь у него было указание начальства: стрелять в каждого, кто войдет в зону и будет путешествовать по ней без специального на то разрешения, не зная пароля и не имея пропуска. Часовой действовал по инструкции — последовали два выстрела в воздух.
А я, как ни в чем не бывало, продолжал своё движение к собственной гибели. Раздался третий выстрел. Пуля пролетела рядом с моим левым ухом. И только в этот момент я почувствовал какое-то стеснение в груди, поняв, что часовой промахнулся, ибо теплая громоздкая одежда помешала ему прицелиться в меня точнее. Может быть, он еще и волновался — не так-то просто убить человека, да к тому же в мирное время.
Я повернул назад. Приблизился к часовому. Грустный и задумчивый, стоя на вышке, он посмотрел на меня как-то по-доброму и улыбнулся. Никогда не смогу забыть его приветливую, скорее даже застенчивую улыбку. Понимаю, что часовой не должен был общаться с посторонними. Но в зоне, повторюсь, в этот день оказались только мы – он и я. И разговор между нами возник по его инициативе.
— Сколько тебе лет, салага? — спросил часовой.
— Девятнадцать, — ответил я и в свою очередь задал вопрос:
— А тебе сколько?
— Мне уже двадцать один. Как же хорошо, что я тебя все-таки не пристрелил.
— Тебя бы наказали. Ведь я работаю кессонным мастером по соседству с вашей зоной.
— Нет, салажонок, ошибаешься: за проявленную бдительность мне бы дали недельный отпуск, и я бы съездил к маме, на Тамбовщину. Но знаешь, я очень рад, что не убил тебя своим третьим выстрелом. Можешь не сомневаться, что в четвертый раз я бы не промахнулся. Живи долго, салага — кессонный мастер.
— И тебе не хворать, часовой.
Так случилось, что в тот памятный день меня пригласил к обеду, мой непосредственный начальник, старший прораб Трапезников. Тимофей Егорович и его жена были ровесниками. Супруги родились в 1883 году. Получается, что в начале 1949 года каждому из них шел шестьдесят шестой год. Тогда я думал: они относятся ко мне так тепло, потому что видят во мне сына (своих детей у них, помнится, не было). Но, может быть, мне это только казалось, и супруги столь же душевно принимали всех своих гостей.
Тимофей Егорович при мне вооружился прихваткой и вытащил из русской печи огромную сковороду с еще дымящейся картошечкой. Вы не представляете, с каким аппетитом я лакомился этим роскошным блюдом! Дело в том, что со времен войны мы знали, что картошка — это наш второй хлеб. Конечно, и селедочка с икорочкой была приготовлена, и жаркое оказалось весьма кстати. Разумеется, и водочка появилась на столе. Моим сотрапезникам и мне стало уютно, светло и комфортно. Подумал я немного, а затем, когда все уже решили маленько расслабиться и отдохнуть после вкусного и сытного обеда, собрался с духом и сообщил своему руководителю о том событии, которое приключилось со мной в зоне. Как же он взволновался, как запечалился!
— Арнольдик, — сказал Тимофей Егорович мне, молодому и глупому. — Это не ты отмахивался от окриков часового. Это смерть тебе чёрным крылом своим махнула, да пронесло её. Считай, что сегодня произошло твоё второе рождение, и теперь в зону — ни ногой. Ты сильный, мужественный и здоровый юноша. Не шибко устанешь, если не столь уж частый переход к другому берегу Томи отныне займет на 20—30 минут больше времени, нежели раньше, пока не было этой зоны. Какое счастье, что ты вообще остался жив! А знаешь,  добавил Тимофей Егорович, после минутной паузы, сам факт твоего возвращения назад вслед за третьим выстрелом часового, когда ты почувствовал стеснение в груди, свидетельствует о том, что БОГ отвел прицельный выстрел часового от тебя. Давши тебе особый знак и повелевши тебе незамедлительно следовать ЕГО, ГОСПОДНЕЙ воле. Потому, сынок, не богохульствуй, не ропщи на житейские неурядицы и всевозможные передряги, а трудись так, чтобы людям нашей Отчизны жилось на Руси с каждым днем всё лучше и лучше. Это БОГУ угодно, и нам следует претворить в явь ЕГО, ГОСПОДА, человеколюбивый замысел. Мы обняли друг друга, и я дал слово наставнику своему, Тимофею Егоровичу, в том, что всегда буду помнить его поистине отцовский наказ.
*   *   *
Помниться, обещал в начале этого повествования рассказать о незаурядном бригадире заключенных, работавших на строительстве моста через реку Томь, в столице Кузбасса городе Кемерово. Они возводили мостовые опоры в то самое время, когда я с вверенной мне бригадой военнопленных трудился в кессонных камерах. Так уж получилось, что я имел счастье встретиться с ним и наговориться всласть. Что же он мне поведал.
Завершалась Великая Отечественная война. Этот человек — на вид ему было не более 40—45 лет. Будучи командиром дивизии в звании полковника, встретился на реке Эльбе в поверженной Германии, если не ошибаюсь, 25 апреля 1945 года с командиром британской воинской части, имевшим звание бригадира, что соответствует  званию генерал-майора Советской армии. Фамилия британского военачальника была Иден, он являлся родным братом Энтони Идена, министра иностранных дел в тогдашнем правительстве Уинстона Черчилля. Впоследствии Энтони Иден занимал пост премьер-министра в английском правительстве. Англичане были нашими союзниками в годы Второй мировой войны. Хорошо помню фильм «Встреча на Эльбе». Но одно дело – художественный фильм, а другое – сама жизнь. Наш герой говорил мне, что встретившимися союзниками на Эльбе овладела такая неподдельная радость, что они стали пожимать друг другу руки, по-дружески обниматься.
Это был искренний порыв. Бригадир Иден так крепко сжал руку нашему полковнику, что тому даже захотел вскрикнуть от боли, но постарался держаться молодцом и выдавил из себя подобие улыбки, достойно ответив на рукопожатие англичанина. Увы, кое-кому из нашего высшего руководства встреча передовых частей советских и британских войск на Эльбе показалась излишне «тёплой», и полковник очутился, как говорят, «в местах не столь отдаленных». Не знаю, к сожалению, как сложилась в дальнейшем жизнь этого человека, одного из подлинных героев Второй мировой, а по-нашему — Великой Отечественной войны. Но хочется верить, что он сумел одолеть жестокие превратности коварной судьбы, которые ему пришлось перенести, и подняться над ними во весь свой исполинский рост. Таких людей унизить и сломить невозможно.

 

Арнольд БОРСКИЙ