Небесная партия гроссмейстеров пера

О происхождении культового романа

Юмористический роман «Шутка мецената» — последнее произведение «короля смеха» Аркадия Тимофеевича Аверченко. Написан он в 1923—1925 гг., издан в Праге после кончины автора. В России он впервые был опубликован в 1990 году в издательстве «Известия» в Москве.

С первых строк увлекает отточенный слог, изысканный стиль, тонкая и беспощадная ирония – шик, блеск и красота шедевра изящной словесности. Тон его, однако, удивительно знаком, хотя и отличается от тона других, ранее прочитанных рассказов Аверченко. «Его Величество» Мецената в романе окружают клевреты, т.е. преданные нищеброды, лица без определённых занятий, литературная полубогема: циничный, но неглупый Мотылёк, «шахматный» Кузя, Новакович – Телохранитель, версификатор. Все они собираются у «хозяина по прозванию Меценат». Когда Новакович-агрегат задвигает острого на язычок Кузю на шкаф, вспоминается и другой весьма известный обитатель третьего яруса городской квартиры в русской литературе. Но каких совпадений не бывает! С высоты шкафа Кузя вносит коррективы в блеф Новаковича: «— Нынче утром сажусь я в экипаж... / — В трамвай», — уточняет Кузя и т.д. Затем в квартире мецената появляется поэт Паша Круглянский «по прозвищу Куколка», он, «как херувим», он же «Байрон в юности».
И все эти герои кажутся дежавю. Да неужели это?.. Не может быть. И только когда «шахматный Кузя» обыгрывает Его Величество хозяина Мецената в самой древней игре и даёт ему совет «не играть так азартно с незнакомыми», сомнения исчезают. Вот оно, яйцо, из которого появилось на свет название первой главы «Мастера и Маргариты», его помнят на уровне пословицы: «Никогда не разговаривайте с неизвестными». И с этого момента сомнения исчезают, а весь роман о Мастере раскладывается, как по полочкам, по схеме романа о Меценате, начиная, естественно, с первой страницы. Сам Меценат – это, разумеется, Воланд; М.А. Берлиоз угодил под тот трамвай, в который сел его, Мецената, Телохранитель Новакович; своего Бегемота, который, кстати, ездил тоже именно на трамвае, М.А. Булгаков пересадил со шкафа на люстру (более стратегическая точка: пораскачиваться можно да и пошалить), а аверченковские клевреты – это есть свита Воланда или, если угодно, свита Воланда – это переодетые клевреты Мецената. Их у него трое: Мотылёк (он же Паша Круглянский), Кузя, Новакович, который приводит поэта Шелковникова (Куколку). У Воланда столько же верноподданных: Азазелло, Фагот-Коровьев, кот Бегемот, Гелла.
Азазелло «маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове» незаметно подсел на скамейке к Маргарите, она повернулась, чтоб его увидеть. Среди штатных клевретов Мецената ему нет аналога, но в романе есть. Это «нелепая рожа» — «волчий паспорт на ней нарисован», «рыжая голова в жокейской фуражке» – вор Образцов, который из-за забора любовался Инной Иконниковой (о ней позже). Образцов породил не только образ Азазелло, но и во многом дал образец тона и отчасти манеры говорить свите Воланда. Так в гостях на именинах Татьяны Лариной заложено ДНК типажей «Мертвых душ»: Скотинин – Собакевич, Флянов – Манилов и т.д. И это не случайно: идею «Мертвых душ» Гоголю подал Пушкин. А композиция портретов воландцев удивительно напоминает портреты, своего рода визитные карточки, клевретов: «Третий — тот, кого называли Кузей, — бесцветный молодец с жиденькими усишками и вылинявшими голубыми глазами — сидел боком в кресле, перекинув ноги через его ручку, и ел апельсин, не очищая его, а просто откусывая зубами кожуру и выплевывая на ковер» — «...на ювелиршином пуфе в развязной позе развалился некто третий, именно — жутких размеров чёрный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой». Оба кушают, причем человек с животной неряшливостью, а животное — по-человечески: вилкой.
Пиджак с плеча «шахматного» Кузи достался не только Азазелло, но и Коровьеву: «За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и пенсне...», а жокейскую шапочку он позаимствовал у Образцова (у того жокейская фуражка). Будто они из одного клуба и оба всадники. (Апокалипсиса? Тогда надо искать ещё двоих.)
Слова Мотылька «Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути» — разве это не девиз и не программа воландцев, которые как раз этим и занимаются? Чего стоит одни сеансы магии в Варьете, когда хорошеньких женщин переодевают из убогих одёжек в достойные туалеты, а затем оставляют на улице раздетыми!
Гелла (а также дамы Аркадия Семплеярова) ведет свою генеалогию от Муси и Лели, правой и левой, брюнетки и блондинки, «не перепутайте», — предупреждает Меценат. Муся и Лёля — внештатные клевретки Мецената. Они контрастно двуцветны, брюнетка-блондинка, а у Геллы глаза разного цвета. Да и имя её недалеко ушло: Лёля — Гелла; кстати, в зеркале читается Алег, указывая на её гермафродитную биполярность. Деталь эта отмечена выше и в поэте Валентине Шелковникове-Куколке. И биполярность характерна всему костяку героев двух романов, юмористического и сатирического. Меценат «с копной полуседых волос на голове», к которому Куколка, сам голубоглазый «херувим», обращается «Вы мне напоминаете доброго Бога Отца», — это антипод мессира Воланда, этот брюнет хромает на правую ногу, иностранный профессор и вообще бес, а более кратко, это пара Бог — Сатана.
Но и другие герои лебединой песни Булгакова растворены в лебединой песне Аверченко.
Начнем с «толстой старухи» в фартуке, Анны Матвеевны, которую шутнички-клевреты называют Кальвией Криспинилой, а она ищет защиту у хозяина: «Боря! Я ж тебя на руках нянчила, а ты им позволяешь такое! Нешто можно?» Это же Арина Родионовна Мецената, она его, небось, Борюшкой называла. А не в честь ли Анны Матвеевны названа та самая Аннушка, которая разлила подсолнечное масло? И, пожалуйста, не говорите мне, как М.А. Берлиоз: «при чём здесь подсолнечное масло... и какая Аннушка?». Да и Анна Францевна, законная владелица нехорошей квартиры, её ответственная квартиросъёмщица, недалеко именем своим ушла от Анны Матвеевны.
Явлением в романе Аверченко, да и в литературе в целом, дивом дивным выступает Инна с неслучайной фамилией Иконникова; её тут же прозвали Яблонькой в цвету. Ею восхищаются все, от Мецената до вора Образцова, да что там вор, сама Анна Матвеевна его называет голубкой белой, «клевреты к ней относились молитвенно», она «прекраснейшая», «идеал из русских женщин». «А она, даже не подозревая, что служит предметом спора, уже давно спала в своей белоснежной девственной постельке... Белокурые волосы, как струи теплого золота, разметались по подушке, а полуобнаженная свежая девичья грудь дышала спокойно-спокойно...». Невинной, прекрасной, лучезарной, безмерно доброй Яблоньке в цвету, Царевне-Лебедь просто поклоняются все и любуются, и преподносят дары, как богине — а именно это делает Образцов, фигура душещипательная, вызывающая симпатию и сострадание, романтик, хоть и вор. Контрастным антиподом Яблоньки, разумеется, выступает Маргарита. Любовница Мастера и при всем её неотразимом обаянии всё-таки изменяющая мужу — человеку хорошему, да ещё связавшаяся с бесами, с самим Сатаной, Князем лжи. Хотя в данном случае — ложь во благо героям. Сама она называет себя «человеком легкомысленным».
Отталкиваясь от слов старушки Анны Матвеевны: «до чего мне хочется ребеночка нянчить – сказать даже невозможно» — Булгаков создал образ Фриды, ибо злодеяние её противоположно желанию «старой няньки». «Магистра либидиним (от лат. Libido: похоть, сладострастие, распутство. — Ред.) Неронис», — называют её «мытари» Мецената. А Калигула и Мессалина, так или иначе связанные с Нероном, были на балу Воланда. Анна Матвеевна – это глубокий многослойный образ, воплощение Бабы-яги, заслуживающее самого пристального внимания. Старая нянька и детоубийца тоже представляют собой антагонистическую пару.
Литературные перипетии среди клевретов находят продолжение и развитие в МАССОЛИТовских страстях по Булгакову: вероятно, нездоровая атмосфера в литкругах существовала всегда, ибо всегда были таланты и посредственности.
Композиционный ход матрёшкой: роман в романе тоже сканирован с «Шутки Мецената», но здесь — это роман в рассказах, которые звучат из уст клевретов и даже прекрасной Яблоньки. То есть у Аверченко роман внутри является соборным, вечевым и реалистическим, герои просто рассказывают свои истории в гостиной Мецената. У Булгакова этот внутренний роман — авторский, романист — его творец и царь, и приводится он по мере написания его глав героем. В этом тоже выстроен контрапункт в теле произведения: соборность – абсолютизм, индивидуализм.
Герои, ситуации, композиционные приемы выстраиваются в пары антонимов, антиподов, черно-белого контраста, зеркального отображения, иногда полностью симметричного (Меценат — Мессир, Инна — Маргарита), иногда рассыпанного по осколкам разбитого зеркала (Кузя — Кот, Коровьев...). Да и юмор и сатира, веселый смех и злой — противоположны друг другу по качеству.
А.Т. Аверченко ушел из жизни в эмиграции в 1925 году. Похоронен в Праге на Ольшанском кладбище.
А что было тогда в жизни М.А. Булгакова? Шерше ля фам. В январе 1924 года он познакомился с Любовью Евгеньевной Белозерской, вернувшейся из эмиграции, в которой она повидала Константинополь, Марсель, Париж, Берлин. 30 апреля 1925 года она стала его официальной женой. «Годы брака с Любовью Евгеньевной — это годы создания «Дней Турбиных», «Багрового острова», «Зойкиной квартиры». Она переводила для Булгакова с французского языка книги о Мольере. Её рукою, под диктовку писателя написаны многие страницы пьесы «Кабала святош» и пьесы «Адам и Ева» и страницы первой редакции романа, который впоследствии стал романом «Мастер и Маргарита» (тогда еще без Маргариты). Впрочем, по сведениям Б. Соколова, именно Любовь Евгеньевна подсказала Булгакову идею ввести в будущий роман «Мастер и Маргарита» образ главной героини», — пишет Л.М. Яновская в книге «Творческий путь Булгакова», (Изд. «Советский писатель». 1983 г.). Но, вероятно, именно она же, его муза и серетарша, Любовь Евгеньевна и привезла в своем эмигрантском багаже книжечку в темно-коричневой обложке «Шутка Мецената». Любовь Евгеньевна — ближайшее лицо Михаила Афанасьевича — это ниточка, которая привела его к роману А.Т. Аверченко, изданному за рубежом и до 1990 года неизвестному в России.
М.А. Булгаков оставил этот мир в 1940 году в возрасте 49 лет. Начал работу над «Мастером и Маргаритой» году в 1928—1929 и практически не успел закончить. Как не успел дописать «Шутку Мецената» Аверченко, проживший 45 лет. Последняя глава, когда сам Меценат и его «разбойники» снова собрались в гостиной, готовые к новым приключениям, полна потенциала этих приключений, ожидание их висит в воздухе; глава эта – своего рода прихожая, в которой ждут приема. И на прием приходит Михаил Булгаков. Три клеврета заколовертили скороговоркой его воображение, и он принял эстафету старшего собрата по перу. Но как он выстроил продолжение?
«Хотите сыграем в шахматы? — нерешительно предложил Кузя в первой главе Меценату. И далее советует ему: «А возьмите у меня коня». И когда Маргарита прибывает на бал Сатаны, он, Мессир играет с котом в шахматы. И не того ли коня, которого Кузя советовал взять Меценату, Бегемот потом ищет под кроватью? Бегемот — одно из отражений в зеркальном осколке Кузи, его сосед по третьему ярусу в помещении (шкаф-люстра). В таком случае все контрастные пары, антиподы являются не чем иным, как шамхматными фигурами. Инна – Маргарита – это белая и черная королева. (— Королева, — бормотала супруга г-на Жака. / — Королева в восхищении, — кричал Коровьев. / — Королева... — тихо сказал красавец, господин Жак. / — Мы в восхищении, — завывал кот»).
Меценат — Мессир — белый и чёрный король, Кузя и кот — не иначе как кони; Аверченко играл белыми, Булгакову достались чёрные фигуры. И всех героев можно расписать по шахматным фигурам. Шестнадцать белых, шестнадцать чёрных, включая пешки. Ладьи могут быть, скажем, у белых Муся и Лёля, а у чёрных Наташа и Гелла. И т.д. Можно продолжать расписывать и все ходы этой партии двух королей смеха, весёлого и невесёлого. И можно, например, отследить тему крыс, как в данном романе, так и в программном рассказе «Крыса на подносе» у Аверченко — и линию кентуриона Крысобоя в романе об Иешуа. Или упоминание о Римском-Корсакове и Шопене у первого и композиторские фамилии, начиная с Берлиоза и финдиректора Варьете Римского, у героев второго. Но расписать по нотам партитуру романа — объёма статьи не хватит. В начале её название было «Учитель Мастера», но по мере написания, стало ясно, что здесь нет ученика и учителя, а встретились два партнёра, два гроссмейстера пера, которые сыграли небесную партию. Один, пребывая на небе, другой на земле. И приглашение «Хотите сыграем в шахматы?» — исходило от А.Т. Аверченко. Булгаков его принял. «Полагают, что шахматная доска является носителем информации, которую можно считать...», — пишет великий французский фантаст Жерар Клейн в романе «Звездный гамбит». Сыграли они вничью.
Романы равновелики. Аверченко создал схему композиции и героев. Булгаков добился им мировой известности. Партия эта состоялась в мировом пространстве, своего рода на мировом чемпионате по шахматам. Оба гроссмейстера — чемпионы. Жерар Клейн, которого можно назвать космическим реалистом, демонстрирует, что вся вселенная смоделирована по шахматному принципу; в таком случае, партия Аверченко и Булгакова отражает структуру мироздания и выстроена по её схеме. И эта небесная партия — есть звездная. Возможно, состояние Булгакова было аналогичны и состоянию героя «Звездного гамбита»: «Он посмотрел под ноги, и ему показалось, что он пешка на белой клетке и стоит посреди доски, не видя ее границ. Он почувствовал, что его увлекает какая-то невидимая сила. Затем клетки дрогнули и стали расти», или «Мозг напряженно работал, инстинктивно рассчитывая что-то, хотя Алган не понимал, как это ему удается. Он пользовался результатами расчетов, но по-прежнему не знал, зачем прыгает по этой шахматной доске. По-видимому, между его расчетами, головной болью и передвижениями по шестидесяти четырем клеткам существовала определенная связь. Алган удивлялся — всего шестьдесят четыре поля, а доска выглядит бесконечной. Он заблудился в ватном тумане, лишился памяти, его окружал непонятный мир».
Это может быть также описанием предсмертного состояния Булгакова. Клетчатые пиджаки Кузи, Коровьева, Азазелло являются указанием на шахматную доску, на поле и по принципу которой проводится эта литературная партия. То есть весь роман — шахматная доска. Указания эти дает читателям Булгаков. И он специально берёт аксессуары, присутствующие в романе Аверченко — жокейскую кепку, того же коня (мог бы офицера), чтобы читатели потом это заметили, увязали два произведения в один единый текст, в одну партию, и эта внимательность сделала бы из них не просто зрителей игры двух гроссмейстеров на чемпионате мира, но и её участников.
Кроме того, эта партия — есть фундаментальный обряд и акт в процессе воссоединения и слияния русской литературы, оказавшейся после революции по разные стороны государственной границы.
Мастер — второе «я», «альтер эго» Булгакова. А строки эти пишет Маргарита. Случайное совпадение? Та, которая, кстати, в один прекрасный день в сопровождении Любовь Евгеньевны Белозерской-Булгаковой в конце 70-х возлагала цветы, красные гвоздики, к гоголевскому камню на могиле её супруга. Их должна была возлагать молодая женщина, непременно Маргарита, в определённый осенний день по лунному календарю согласно её пакту с Михаилом Булгаковым. «И в чем же этот пакт?» — спросила я. Белозерская ответила, что это их секрет с Михаилом Афанасьевичем. (Спустя двадцать лет мне довелось побывать на могиле Аверченко.)
Так, может быть, эта небесная партия двух великих писателей и есть тот секрет? Ведь свой последний роман Михаил Афанасьевич начал писать при ней.

 

Маргарита СОСНИЦКАЯ