Не цыганское счастье Ваграма Кеворкова

О книге «Романы бахт» («Цыганское счастье»)

Ваграм Кеворков — «русский сын армянского народа», как он в шутку называет сам себя, родился в Пятигорске в 1938 году, в семье артиста русского драмтеатра, в стихии русского языка и русской культуры. Учился в пединституте Пятигорска и в ГИТИСе. Работал кинорежиссером, диктором телевидения, журналистом, ведущим телепередачи «Спокойной ночи, малыши!», артистом, конферансье, парторгом, организатором концертов. Член Союза журналистов и Союза писателей России. Автор двух книг.

В своей новой книге «Романы бахт» (что в переводе с цыганс-кого языка значит «Цыганское счастье») Ваграм Кеворков написал о своей жизни, о своих встречах с интересными людьми, о своих гастролях по городам и весям Советского Союза и зарубежья с разными коллективами и группами артистов, в том числе и с цыганским ансамблем «Ромэн», и с артистом Николаем Жемчужным, с которым автор проработал бок о бок целых двенадцать лет, испытав на себе, что такое «цыганское счастье» для цыганского артиста: это не куча денег за концерты, а аплодисменты зрителей в зале и любовь зрителей к своим артистам (ну и деньги тоже).

Рассказ – «Высоцкий, Вертинский... и длинная ночь» весь состоит как бы из склеенных между собой фрагментиков фильма – об артистах и поэтах, с которыми автора сводила судьба. Об Александре Вертинском, которого автор имел счастье видеть и слышать в Пятигорске. О Владимире Высоцком, с которым автора познакомил на Таганке один приятель. О Расуле Гамзатове, у которого автор бывал дома, когда работал в Махачкале. Этот гостеприимный дом был пристанищем для многих. Порою в нём ночевало, «спало на полу до двадцати человек». О Махмуде Эсамбаеве, который «отчаянно» ругался матом, переживая уничтожение СССР: «Я родился в великом Советском Союзе, а не в каком-нибудь СНГ!» — восклицал он, выпячивая последнюю букву этой аббревиатуры». О Сергее Михалкове, который многим людям помогал деньгами из своего кармана. Однажды он послал одному своему читателю сто рублей, когда тот бесхитростно написал ему: вышлите мне денег, чтобы я мог выпить за ваше здоровье. Есть в рассказе и эпизод о Викторе Бокове и певце и композиторе Анатолии Шамардине, с которыми автор ездил выступать по России. Прямо в машине они сочиняли и пели песни и весёлые частушки. Портрет каждого персонажа выполнен лаконичным и точным пером, в особой манере и особом ракурсе и освещении.

«За экраном телевизора» — острая, откровенная вещь о закулисье мира телевидения советского времени, о «тайнах мадридского двора». Автор пишет о тогдашнем председателе Гостелерадио С. Г. Лапине, который перед своими подчиненными держался «тузом», а перед Брежневым становился «шестеркой».

В рассказе «Мутель-тютель» Кеворков пишет о том, как артисты ездили в Сибирь, в Тюмень и Тобольск на «чёс», за деньгой». Не всем и не всегда там везло. Некоторые застревали в какой-нибудь «дыре» месяца на два из-за непогоды и проедали все деньги, которые у них были, и возвращались к себе домой, в Москву, ни с чем. В советское время среди артистов было популярным такое двустишие: «Тяжела и неказиста жизнь советского артиста». Ваграм Кеворков в своей книге показывает, как «тяжела и неказиста» была и есть жизнь не только советского, а вообще эстрадного артиста. И показывает её со всеми художественными и почти документальными подробностями и деталями, со всеми плюсами и минусами.

Когда читаешь книгу Кеворкова, кажется, что ты смотришь большой художественный фильм, в котором каждый новый рассказ – это новая серия фильма о советской и постсоветской эпохе, новый кусок жизни, с новыми героями, вмонтированный в рамки экрана. И всё там – настоящее, и люди, и природа, и пейзажи, и дома с их интерьерами и антуражем. Вся проза Ваграма Кеворкова насыщена приметами времени, сквозь которое, как сквозь огонь и воду, проходят его герои. И сам автор и его герои словно путешествуют на машине времени.

Нет писателя, если у него нет своего языка. Язык Ваграма Кеворкова ярок и образен. Интеллигентный, но не нивелированный, не выхолощенный, а насыщенный словами разных стилистических пластов от высокой лексики до разговорной. От простонародной до узкоспецифической, профессиональной. В его рассказах присутствуют жаргон и ненормативная лексика, в них можно встретить старинные, казалось бы, устаревшие слова и образчики современного новояза. Однако писатель соблюдает меру и пропорциональность в употреблении тех или иных слов: жесткий «втык», «раздрай», «шмотье», «перпенс» («Я теперь перпенс», — говорит Семен, персональный пенсионер), «Херовка» (деревня на Брянщине»).

В прозе Ваграма Кеворкова звучит много песен, музыки. Тут и песня «На Таганке, на Таганке мы с тобою повстречались», и «Мой друг уехал в Магадан», и фламенко – «танец испанских цыган», и произведения Минкуса, и песни Высоцкого и Галича, и русские, украинские, армянские, польские песни, и органная музыка Баха, и песня «Ох, хорошо тому живется, кто с молошницей живёть!..» Всё это создает некую биосферу и ауру прозы Кеворкова и помогает лучше воспринять и почувствовать героев и персонажей автора и всё, что они делают, и всё, что с ними происходит.

Если писатель лишен чувства юмора, то его проза не может быть интересной, она будет скучной, и, какие бы мудрые и правильные мысли автор там ни высказывал, они будут неинтересны читателю и не будут волновать его и восприниматься им. Потому что «все жанры хороши, кроме скучного. Кеворков, к счастью, не лишен чувства юмора. И умеет высказывать самые мудрые мысли с юмором, и не в лобовой, а в фигуральной манере, часто — через какие-нибудь мини-сценки, через интермедии, через реплики и репризы. Как, например, в рассказе «Семён». Комбайнёры в кафе после жатвы «заказали себе шампанского. Разлили в стаканы, хлеб горчицей намазали». Кто-то советует им: «Ребята, вы бы взяли к шампанскому конфет или фруктов!» Комбайнеры ухмыльнулись презрительно, а один срезал: «А мы не явреи!..» Уж это по всему видать, что не «явреи». Всё смешное у Кеворкова происходит на серьёзном фоне, а все серьёзное – на смешном. И это делает его прозу особенно интересной, глубокой, многомерной, многослойной и многоплановой. И это делает его прозу даже самых малых форм — объёмной, ёмкой, вместительной, вмещающей в себя больше, чем она, казалось бы, может в себя вместить.

У Кеворкова — своя сфера и область жизни, которую он исследует и показывает в своих произведениях, своя география и своё художественное пространство, то есть свой континуум, где он и поселяет своих героев и персонажей. Главное место действия его произведений — юг России, Северный Кавказ и Крым, то есть территории, когда-то освоенные в литературе Пушкиным, Лермонтовым и Бестужевым-Марлинским, но с тех пор изменившиеся. В новой русской литературе писателями нашего времени они оказались забытыми. И лишь Ваграм Кеворков возвращает читателя в эти заповедные края. Действие некоторых рассказов происходит у него также и на Украине, и в Белоруссии, и в центральной части Россия, и на Севере, и в Сибири, и на Урале. А также в Болгарии, Румынии, Греции, Югославии. Ваграм Кеворков за свою жизнь исколесил 400 городов Советского Союза и десятки зарубежных городов. И все они теперь мелькают в его прозе, со своими пейзажами, ландшафтами, со своей архитектурой, со своими индивидуальными чертами, как декорации к спектаклям и кинофильмам, и делают её лицо — даже и в чисто внешнем, географическо-топонимическом плане – привлекательным и неповторимым.

«Манные пышки» — рассказ, навеянный воспоминаниями автора о своём детстве и об одной истории, которая произошла с ним во время войны, когда ему было пять с половиной лет. Он жил с бабушкой и с дедушкой в «захолустном городишке» Георгиевске. И вот как-то раз пошёл с бабушкой за пайком, за манной крупой, из которой бабушка собиралась испечь манные пышки, и взялся сам нести мешочек с крупой и весело бежал с ним по дороге, а когда добежал до своего дома, увидел, что мешочек был худой, с дыркой, и почти вся крупа из него высыпалась. Мальчик заплакал и «бросился собирать с грязи эту бесценную манную кашу, упал, замазал свои штаны и мешочек, из которого все еще сыпалась через дырку крупа, и чуть не сошёл с ума от горя, своей глупости и бессилия исправить что-либо». Бабушка закричала было на него, а потом заплакала вместе с ним. Автор так описывает это, притом без всякого сентиментальничанья и каких-то своих комментариев к тексту, что каждый, кто это прочитает, я думаю, заплачет вместе с бабушкой и её внуком.

Пришвин говорил, что человек, который когда-то наслаждался «ароматом ландышей», потом может забыть этот аромат, но если он писатель, то он способен в своём творчестве возместить, восстановить, воспроизвести утраченное. Вот это и делает в своём творчестве, на бумаге Ваграм Кеворков. Он возмещает утраченное: то, что давно прошло, восстанавливает ушедшую цивилизацию своей жизни, разные периоды своего детства, отрочества, юности, молодости, зрелости, которые совпали с советской эпохой, он делает это почти как археолог, через какие-то черепки и осколки, через какие-то детали и, как бы претворяя в жизнь теорию философа Фёдорова, воскрешает и людей той эпохи, включая своих родных, своих друзей и коллег, и все, что связано у него с ними.

Кеворков — очень наблюдательный человек и писатель. И это проявляется у него в рассказах на каждом шагу, на каждой странице.

Вот он в роли своего героя Гордеева идёт по коридору телевидения на Шаболовке и проходит мимо скульптурного портрета Ленина, который стоит в стороне, задвинутый в угол и накрытый брезентом (так и хочется сказать – «медным тазом»). Это видит каждый сотрудник телевидения, который проходит по коридору. Но наблюдательный Ваграм Кеворков видит больше, чем все они. Он видит сзади портрета инвентарный номер такой-то, густо начерченный черной краской. И делает потрясающее заключение: «Ленин давно уж стал инвентарём».

Кеворков – не только художник-изобразитель, который изображает и показывает нам образы своих персонажей и который видит и понимает то, чего не видят и не понимают другие, но и художник-мыслитель, осмысливатель жизни. Он умеет выражать свои мысли в очень отточенной, сжатой форме афоризмов, которые, как бы непроизвольно, разбросаны у него по всему пространству его прозы. Например, о человеке, не имеющем никакого отношения к искусству: «Человек, не имеющий никакого отношения к искусству, не должен иметь никакого отношения к искусству». О реформах и революции: «Лучше реформы сверху, чем революция снизу». О свободе слова: «А что такое свобода слова? Осознанная необходимость держать язык за зубами».

Рассказ «Любимов, Высоцкий и...», которым заканчивается книга Кеворкова «Романы бахт», — это гимн Таганке, Любимову, Высоцкому, Золотухину и другим артистам Таганки, которые являются её гордостью. Кеворков бывал в этом театре еще в 60-е годы, когда там были аншлаги и «переаншлаги». Через тридцать лет он снова попал на Таганку, в «самый литературный театр Москвы». «Какая сегодня Таганка?» Он показывает это. В театре по-прежнему аншлаги. Новая «Таганка» — это театр формы, это собор Любимова со своими фресками. Это «храм», в котором «намолено», говорит Кеворков.

О чём думаешь, когда читаешь книгу Ваграма Кеворкова? «Жизнь дается человеку один раз...» И, если он – художник по натуре своей (а Ваграм Кеворков по натуре своей всегда был художником, кем бы он ни работал), и если он еще, оказывается, и писатель, то дается она ему – в идеале — для того, чтобы он написал о ней книгу. И Ваграм Кеворков написал её. И не только написал, но вот и издал, в издательстве «Книжный сад». В переплёте, в чудесном оформлении художника Александра Трифонова. На презентации книги «Романы бахт» в ЦДЛе один оратор сказал: «В России надо жить долго. Особенно художнику. Потому что настоящий художник у нас в России созревает только к 70 годам и начинается только после 70 лет». Ваграм Кеворков – конкретный пример, подтверждающий эти слова, кроме шуток. И дай Бог этому «русскому сыну армянского народа» жить и писать еще долго-долго и, как говорится, «лет до ста расти» «без старости». Тем более что ему есть что и есть о чём писать, и материала для этого, как и таланта, ему не занимать, у него всего этого – вагон и маленькая тележка. И дай Бог ему своего «цыганского счастья» — успеха на своём новом (литературном) поприще, и – признания и любви читателей, то есть литературного счастья, как писателю, автору своих книг.

Нина Краснова.