Над страницами новой гоблинианы

Опубликованная в 19-м номере газеты «Слово» небольшая рецензия Аллы Большаковой на книгу Валерия Казакова «Тень гоблина» вызвала оживлённый читательский интерес. По просьбе редакции писатель и литературный критик Николай Переяслов делится своими мыслями после прочтения нового произведения Валерия Казакова в журнале «Сибирские огни».

Первое, что почти неизбежно должно прийти на память каж-дому читающему роман Валерия Казакова «Тень гоблина», — это знаменитый роман его американского коллеги по жанру Роберта Пена Уоррена «Вся королевская рать», блистательно препарирующий технологии предвыборной борьбы в США и показывающий эту борьбу изнутри команды одного из претендентов на власть в стране. Интриги, компромиссы, компроматы, тайные планы и сговоры, чёрный пиар, белый пиар, использование интимных связей и чужих слабостей — всё это в равной мере характерно как для романа Роберта Пена Уоррена, так и для произведения Валерия Казакова. Однако, если за перипетиями политической борьбы и личной жизни героев американского писателя следишь практически так же отстранённо-спокойно, как за похождениями персонажей произведений Александра Дюма, внимая главным образом нравственно-психологическим мотивам романа и почти не анализируя политический фон сопутствующей ему исторической эпохи, то в случае с романом Валерия Казакова дело обстоит едва ли не наоборот — настолько свежа ещё память об описанных в нём событиях и участвовавших в них людях.

Несмотря на изменение имён героев, их фамилий, названий географических объектов и наименований государственных структур, параллели с их реальными прототипами возникают практически с первых же минут их появления в романе, и по ходу дальнейшего сюжетного действа следишь уже фактически не за придуманными писателем приключениями губернатора Есейского края генерала Плавского или финансово-политического авантюриста Амроцкого, а за реальными судьбами недавнего губернатора Красноярского края генерала Александра Лебедя и «серого кардинала Кремля» времён президента Ельцина — Бориса Березовского, а также целого ряда других персонажей, не только хорошо запомнившихся нам по их недавним политическим делам, но отчасти продолжающих находиться на вершине политико-экономической пирамиды ещё и сегодня.

Являясь помощником полномочного представителя Президента РФ в Сибирском федеральном округе, Валерий Казаков достаточно хорошо знаком и с людьми, послужившими прототипами для его положительных и отрицательных героев, и с царящими в их среде нравами, и с нюансами принятия некоторых политических решений в Кремле, а потому его роман практически не вызывает вопросов типа: «А так ли всё это происходило в действительности?» — скорее уж, хочется спросить: «Как такое вообще могло иметь место?» и «Как долго ещё подобное будет происходить в нашей жизни?»

В отличие от романа Уоррена роман Казакова не имеет чётко вычерченной сюжетной или, скажем, любовно-психологической линии, его основная интрига держится на таких трёх «китах», как отношение действующих лиц к личности генерала Плавского (читай — Лебедя), к феномену политической власти и непосредственно к судьбе России. Писатель блестяще владеет всеми спектрами литературного мастерства: изображением картин природы и типов человеческих характеров, ведением диалогов, передачей нюансов любовно-интимных взаимоотношений и огромным арсеналом всевозможных художественно-публицистических приёмов, которые он не столько использует в своём романе, сколько мимоходом нам их демонстрирует, так как для осуществления его творческой задачи они ему почти не нужны. Сильнее всего текст его произведения напоминает собой некую полудневниковую-полуочерковую хронику, очень выгодно соединяющую в себе отстранённо-журналистскую фиксацию различных эпизодов политической жизни России конца XX — начала XXI веков с некой мировоззренческой, нравственной и гражданской исповедальностью, что придаёт роману необычайно весомую жизненность и достоверность. Но роману Казакова веришь ещё и потому, что практически все описанные в нём события происходили на наших собственных глазах (по крайней мере, если не буквально, то при посредстве наших электронных или печатных СМИ), и мы отчасти сами являемся его второстепенными участниками, в некотором роде массовкой, вынесенной не столько автором, сколько самой эпохой за обложку произведения. Ведь это мы «выбирали сердцем» нашего первого «гаранта Конституции», мы повторяли вслед за генеральским басом фразу о том, что нам «за державу обидно», мы с напряжением следили за поездками председателя Совета национальной безопасности в Хасавюрт и подписанием документов о прекращении чеченской войны, мы наблюдали его триумфальную победу в выборах на пост губернатора Красноярского края…

Единственное, чего мы не могли видеть в силу его полуинфернальной природы (хотя в глубине души об этом и догадывались), — это той чёрной закулисной роли, которую играл во многих кремлёвских и околокремлёвских делах персонаж по фамилии Амроцкий, получивший в романе Валерия Казакова бросающее в дрожь и в то же время омерзительно-отталкивающее прозвище «гоблин». Увы, как бы ни хотелось мне покидать привычные для меня пределы художественной литературы и, вышагнув из романного сюжета, переходить в пугающие джунгли современной политической жизни, а не увидеть проступающие сквозь образ Амроцкого черты Бориса Абрамовича Березовского практически невозможно. В романе, как я уже отмечал выше, вообще очень многие персонажи узнаются практически с их первого же появления на страницах — таковы, к примеру, «долговязый рыжеголовый господин с лицом, отдалённо смахивающим на Гитлера», наделённый автором фамилией Чайбес и носящий прозвище «Ржавый Голик», а также «высокий молодой человек, в очках-велосипедах из бывших комсомольцев, умудрившийся прихватить в собственность огромный кусок нефтегазовой отрасли», которого зовут Михаил Хадер. Таков же и подготавливаемый «семьёй» стареющего «гаранта Конституции» преемник президентского кресла по фамилии Пужин, за спиной которого отчётливо просвечивают его «кагэбэшное происхождение» и работа в мэрии города Ульяновграда (Ульянов, как известно, фамилия В.И. Ленина, так что вычислить правильное название города не сможет только первоклассник). Думаю, нет никакого труда разгадать в этих красноречивых образах фигуры Анатолия Чубайса, Михаила Ходорковского и Владимира Путина…

Однако, хотя процесс «срывания масок» с большинства персонажей и придаёт чтению романа характер увлекательной игры в «разгадайку», одаривая читателей дополнительным исследовательским азартом, узнавать зловеще-омерзительную фигуру маячащего над текстом гоблина отчего-то откровенно не хочется. И даже не потому, что определённую антипатию у многих россиян вызывает уже сама только личность «неуловимого» для правоохранительно-судебных органов РФ Бориса Березовского, а потому, что душа не хочет смиряться с мыслью о том, что гоблины пришли в наш, ещё помнящий оптимистические лозунги и светлые цели, мир всерьёз и надолго. Пускай Господь и не очень часто помогает нам за наши грехи, но в том, что происходит в сегодняшней России, хочется видеть хотя и редкое, но всё-таки свидетельство Божьего промысла, а не влияние инфернальных сил.

Центральной фигурой романа Валерия Казакова, безусловно, является генерал Плавский, в активе которого значатся героическая война в Приднестровье, знаменитый на всю Россию хриплый бас, непредсказуемость поведения и безудержный энергетический напор при достижении цели. Фамилия Плавский происходит от слова «плавать», это чисто условная зашифровка фамилии генерала Лебедя, но его портрет выведен писателем настолько узнаваемо и точно, что никакие экскурсы в этимологию фамилии персонажа оказываются ненужными. Валерий Казаков не излагает нам чёткого политического курса, который несёт России главный герой его произведения (да, надо признать, что такого чёткого и ясного курса не было и у его прототипа генерала Лебедя), но зато даёт нам несколькими яркими штрихами представление о его подкупающей многих харизме, включающей в себя такие качества, как честь, достоинство, решительность, готовность бороться с обсевшими государственную казну сановными ворами, прямота высказывания своих чувств и отношения к людям, верность друзьям и Отечеству, и им подобные. Не случайно именно с именем генерала Лебедя многие граждане России связывали надежды на такое политическое обновление страны, в основе которого будет лежать справедливость. Он действительно производил впечатление, пускай и несколько грубоватого и неуклюжего, но зато внутренне честного и приверженного правде человека, что разительно отличало его от своры откровенных жуликов и авантюристов, окружавших в перестроечные годы престол полупьяного «царя Бориса». За это его любили и те, кому выпала судьба работать с ним рядом, и те, кто его видел только по телевизору. И вот, читая роман Валерия Казакова о генерале Плавском, читатель может видеть, что его прототип действительно был прямым и честным человеком, заслуживавшим любви своего окружения и симпатий народа, который связывал с его личностью, может быть, и весьма-таки завышенные, но всё же вполне справедливые ожидания. К сожалению многих его сподвижников и просто симпатизировавших ему людей, генерал из-за своей трагической и во многом загадочной гибели не успел осуществить своих великих политических замыслов (а губернаторство в «Есейске» (Красноярске) было только стартовой площадкой для его предполагавшегося похода на Москву и занятия президентского кресла), и за этой мутной историей с крушением губернаторского вертолёта тоже маячит вездесуще-зловещая тень околокремлёвского гоблина. Его мистическая причастность к этой трагедии ощущается, даже несмотря на то, что Казаков в своём романе фактически почти не касается эпизода с падением вертолёта Плавского, но он так чётко прописывает страх президентской «семьи» перед всем непредсказуемым и самостоятельно мыслящим, что становится понятно: живущий своими собственными представлениями о будущем России и вытекающими из них конкретными политическими планами генерал представляет собой для клана гоблинов смертельную опасность, и его обязательно постараются убрать. Сначала задвинув куда-нибудь подальше от Кремля, а затем и устранив физически. Гоблины жалости не ведают…

Читая необычайно острый, обжигающе актуальный, но всё-таки посвящённый не сегодняшнему нашему дню, а уже отдаляющемуся в прошлое вчерашнему роман Валерия Казакова, я невольно подумал о следующем. Если внимательно посмотреть на классическую русскую литературу, то нельзя будет не увидеть того обстоятельства, что гении прежних столетий были устремлены своим творческим взором почти исключительно вперёд — сквозь лежащие в неведении грядущих веков времена, чтобы прозреть там ещё не наступивший день и предупредить своих читателей о грозящих им в нём опасностях и подвохах. Так, например, о ста пятидесяти миллионах жертв возможной социальной революции предупреждал в своём романе «Бесы» Ф.М. Достоевский. О появлении нового социального типа возвещал в своих «Отцах и детях» И.С. Тургенев. И даже, казалось бы, весело смеющийся надо всем на свете Н.В. Гоголь показал в своей поэме «Мёртвые души» ситуацию, когда числящиеся только на бумаге люди начинают значить намного больше, чем живые, и тем как бы предвосхитил наступивший после октября 1917 года политический режим, при котором народ в списках оказался намного важнее того, который проживал в советской стране реальности, — списками зачисляли в колхозы и принимали в комсомол, списками представляли к наградам и премиям, списками объявляли врагами народа, отправляли на Колыму и даже расстреливали.

В период же торжества социалистического реализма сутью русской литературы стало живописание дня текущего, то есть обращение почти исключительно к своему времени, а после развала СССР и воцарения демократии, как после перехода некоего историко-культурного водораздела, главным объектом исследования российских творцов слова оказалось прошлое, и писатели начали напоминать собой людей с вывернутыми за спину головами, стенающими в своих произведениях о том, как всё недавно было хорошо и свободно или как всё в недавнем прошлом было тоталитарно и лагерно.

Таким образом, если составить графическую диаграмму развития российской литературы (я имею в виду только серьёзную, социально и духовно насыщенную, а не развлекательную или популяризаторскую литературу), то получается, что до советского периода она смотрела фактически всё время вперёд и благодаря этому характеризующий её вектор имел ярко выраженное положительное направление. Во времена СССР литература сосредоточилась на своём собственном времени, на наполненном героическими буднями «сейчас», что графически представляет собой нулевую точку, остановку, отсутствие направленного вектора. А вот после возвращения страны на путь капитализма литература начала смотреть назад, в прошлое, что можно изобразить только как отрицательно направленный вектор. Из этого можно сделать вывод, что, если литература не выйдет из этого ступорного состояния и приведённая выше схема её развития подтвердится, то это будет свидетельствовать только о том, что российская литература переживает сегодня не просто кризисные времена, но находится на пути к своему окончательному сворачиванию, завершению. А, как говорил ещё Гумбольдт, язык и литература представляют собой не что иное, как формулу существования нации в истории, её эволюционный и бытийный код, и если у нас для разговора останется одно только прошлое, то это как раз и будет значить, что мы свою миссию в истории уже исчерпали.

Роман Валерия Казакова оставлен пока что с открытым финалом, его сюжет пишется сегодня вместе с самой историей России, но мне очень хочется, чтобы он не превратился для нас в эдакую очередную «гоблиниану», не ограничился анализом исключительно дня вчерашнего, а имел хотя бы символический выход в будущее. Сегодня нам просто необходимо, чтобы за днём нынешним наступил грядущий. Кто знает, может быть, хотя бы он не будет омрачён для нас чёрной тенью заслоняющего весь свет и радость жизни гоблина?..