Мий майдан — нэ мий!

Майдан. Почти четверть века это слово по сей день волнует своим неспокойством и колючестью не только киевлян, но и народ далеко за пределами одной из самых красивых, самых зелёных столиц мира. Причём само слово – милое, доброе, застенчивое — прямого отношения к городу не имеет. Оно сугубо деревенское. В каждом районном центре, поселке, селе, на каждом хуторе есть тихий природный уголок, площадка, облюбованная местными жителями. Здесь они собираются. Обычно вечерами – старики на посиделки, молодежь на танцы. Даже при исправно работающем рядом Доме культуры. Людей сюда притягивает сердечность и доверительность отношений, ныне утерянных в многомиллионных мегаполисах...

За свою украинскую половину жизни я, объездив Киевщину, Белую Церковь, Одесскую область, Полтавщину, всегда старался побывать на таких площадках, единивших односельчан беседами об урожае, о политике и, конечно, о погоде. Разговоры плавно переходили в задушевность песни...

Такую, по-своему высокую миссию духовной наполненности, брал на себя майдан — слово, на русский язык переводящееся как выгон. Или пустырь, окруженный зыбким покосившимся забором и густым кустарником у лесной чащи. И вот это слово — но не понятие! — перекочевало на центральную площадь украинской столицы, приобретя в нынешнем 2014 году самый зловещий смысл победившего ультранационализма.
Как подобное могло произойти?
...В один из своих приездов домой из Москвы, где я учился уже во втором творческом вузе, на одной из стен мне бросилась в глаза ярко-желтая листовка с коротким, крупно набранным текстом: «Нашего дорогого Бандеру убил еврей!»
«Ну вот, вернулся на родину, — подумал я, — где всегда висел в воздухе бытовой антисемитизм». Как говорят психологи, что если нет врага, его надо придумать. Такова физиологическая потребность человеческого организма — с кем-то надо бороться. А тут такой удобный «народец» исторически подвернулся! И раньше мелькали подобные бумажки типа: «Ленина, вождя всех пролетариев Земли, достала рука Фани Каплан!» или религиозной направленности с оттенком антиатеизма, что представители сего народа «убрали из жизни в расцвете сил тридцатитрёхлетнего сына Божьего, нашего родного и неповторимого Езуса Христуса!»
Но первая из озвученных листовок носила совсем иной характер, став своеобразным сигналом пробуждающегося подполья поднимающего голову национализма.
Кто же такой Степан Бандера? Какие флюиды реанимации вернули его из забвения? Родился в семье греко-католического священника. Юным гимназистом, когда край его находился под протекторатом Польши, ушел в ряды украинских националистов. Мечта его, мальчишки, была не по годам глобальной: преобразиться в гетмана всей Украины!
Сколько же крови пролил этот отморозок! Но кровь продолжает литься и сегодня под его черносотенскими знамёнами, возрождая фашизм местного разлива.
Да, мой Майдан, теперь он не мой! Собственно говоря, никогда он и не был для меня Майданом. Площадь менялась в своём названии неоднократно. В начале XVIII столетия здесь шумел лесной массив, который постепенно стал застраиваться деревянными домишками. Появились со временем и застройки каменные. Открылся рынок, стали проходить народные гуляния с балаганами, каруселями и цирковыми представлениями. А в 1905 году тут состоялась многотысячная демонстрация, переросшая в антиправительственный митинг рабочих и ремесленного люда, разогнанных отрядами казаков и конной полиции киевской жандармерии.
Площадь называлась тогда Крещатицкой, затем Думской. После победы революции 1917 года стала Советской, а через несколько лет Калининской и наконец Октябрьской революции. После «освобождения» Украины от СССР она стала «площэю Нэзалэжности». Более неподходящее имя к Майдану сегодняшнему трудно придумать! Порвав с искусственно надуманным давлением «москалив», Киев полностью утонул в истинной зависимости под пятой зарвавшейся хунты западэнцев и распоясавшихся футбольных фанатов, сошедших с тесных для их темперамента спортивных трибун стадионов.
Сколько Первомаев прошагал я по этой площади, сколько гулял здесь с друзьями, ни одного из которых нет в живых, — увы, жизнь суровая штука! Киев — мой родной город. Здесь родился, получил образование в Художественной спецшколе и Украинской академии художеств — так теперь величают бывший институт. Дорога к моим учебным заведениям проходила через площадь, которую на день я дважды пересекал на протяжении десяти лет. Жилось трудно, голодно, но счастливо. Мы воспитывались на прекрасной идее братства народов великого Союза Советских Республик с до сих пор волнующей аббревиатурой — СССР.
С самой красивой площадью города связано много светлых воспоминаний. Это был своеобразный центр культуры, даривший киевлянам общение не только с национальным фольклором, но и встречи с наукой, литературой, изобразительным, музыкальным искусством всей планеты. В Октябрьском дворце культуры, красивой колоннадой возвышающемся над Институтской улицей, которая весёлым ручейком вливается в шум площади, я слушал Ленинградскую симфонию Дмитрия Шостаковича. Музыкальная Герника композитора со звучащим во всю силу антифашистским пафосом — символ мужества и духовности русского народа, принявшего на себя  основной удар фашистских орд. Симфония № 7 — памятник блокадникам, что так талантливо раскрыл оркестр под управлением одного из лучших дирижёров Российской Федерации Евгения Мравинского.
Как бы сегодня прозвучала эта гениальная, вселенская музыка — предупреждение для ушей Майдана!
Николай Охлопков привёз свою выдающуюся московскую постановку «Гамлет» в не менее выдающихся декорациях народного художника страны, главного художника Большого театра СССР Вадима Рындина, грандиозность которой он сумел разместить на сцене Дворца культуры, где блестяще мизансценировал молодой исполнитель главной роли Михаил Казаков.
Здесь же впервые я смотрел одну из самых прекрасных картин отечественного экрана грузинского режиссера Михаила Калатозова «Неотправленное письмо» с замечательными русскими актёрами Евгением Урбанским, Татьяной Самойловой, Иннокентием Смоктуновским, Василием Ливановым.
Принял и я однажды участие в творческом графике этого замечательного очага культуры города, когда стал одним из организаторов торжественного вечера столичных вузов, посвящённого легендарным героям тех лет, кубинцам Фиделю Кастро и Эрнесто Че Геваре.
Рядом со зданием Дворца располагался Центральный выставочный зал. Место для меня знаменательное, где мои работы, студента II курса, впервые встретились со зрителем. Я представил иллюстрации к роману «Афердита вернулась домой» албанского писателя Стэрьо Спассэ и к поэтическому либретто украинского автора Андрея Малышко «Арсенал». Не могу описать свой ребячий восторг, когда узнал, что графические листы мои, как и изданные книги, были показаны в библиотеке имени Ленина на Декаде украинского искусства в Москве.
В торжественный архитектурный силуэт площади прекрасно вписывается высотное здание гостиницы «Москва», незамедлительно ставшей сегодня отелем «Украина», откуда снайперы недавно вели свой прицельный огонь. В этой гостинице в своё время останавливались мои близкие друзья — одесситы, замечательный украинский живописец Михаил Михайлович Божий, его жена Ольга Петровна, более трёхсот раз позировавшая мужу для его полотен, и их сын Святослав, с которым мы учились в художественной школе. Творчество этих художников — заметная страница в советском многонациональном искусстве.
У подножия отеля возвышался 20-метровый ленинский монумент с фигурами восставшего пролетариата — рабочего, рабочей, крестьянина и матроса. Группу создателей скульптурного комплекса возглавлял один из моих институтских педагогов профессор Бородай. Но я, при всём уважении к его профессионализму, всегда считал, что композиция задумана традиционно, без выдумки.
Разумеется, не из-за моих размышлений политический «худсовет» нового украинского государства быстро снёс памятник с пьедестала. Но то, что нынешняя хунта уничтожила ленинское изваяние на Бессарабской площади (в начале Крещатика), описанию не подлежит.
В 1946 году советское правительство в честь 300-летия воссоединения братских народов Украины и России подарило Киеву выдающееся произведение монументального искусства (по оценке ЮНЕСКО), исполненное русским ваятелем Сергеем Меркуровым. Впервые Сергей Дмитриевич представил скульптурные фигуры Ленина и Сталина в Париже на Всемирной выставке 1937 года в советском павильоне, где они получили самую высокую оценку мировой общественности. Работы хотели купить, но автор отказал, и скульптуры отправились домой. Правда, по дороге Иосиф Виссарионович исчез, а Ленин…
И кто знает, может судьба Сталина сложилась удачней, чем сегодняшняя гибель Владимира Ильича.
Знаменательна надпись, высеченная на чёрном из полированного лабрадорита постаменте киевского монумента Ленина, сегодня по-особому звучащая. Создатель Советского государства чётко сформулировал мысль, в комментарии не нуждающейся: «При едином действии пролетариев великорусских и украинских свободная Украина возможна, без такого единства о ней не может быть и речи».
Но вернемся к многострадальному Майдану, пройдя до него от Бессарабки по главной улице города Крещатнику. Какое же это было зрелище после освобождения Киева от фашистских орд! Не улица, а узкая тропинка между груд обугленных кирпичей и гор развалин по обе стороны когда-то таких прекрасных домов. Смотришь ныне на зловещий силуэт обгоревшего Дома профсоюзов, молчаливо и траурно нависшего над майдановскими баррикадами, и достаёшь из памяти самое страшное воспоминание своего детства, которое и сейчас могу реанимировать до мельчайших подробностей.
Через год, как мы вернулись из эвакуации, здесь на  площади при стечении огромнейших народных масс состоялась казнь фашистских палачей, приговоренных высшим военным трибуналом к смерти через повешение. 10 грузовиков с откинутыми задними бортами кузова едва протиснулись через гудящую толпу к высоким деревянным виселицам, выстроенным единым блоком. На каждом из тяжёлых «студебекеров» — по четверо наших солдат и пленённый немец. На шеи фашистов в униформе офицеров без головных уборов, со связанными за спиной руками и до блеска начищенными сапогами, были наброшены верёвки, после чего машины отъехали на несколько метров от основания виселиц. Тела с безупречной арийской выправкой заболтались в воздухе. Гул едва сдерживаемого одобрения и криков негодования несколько часов стоял над площадью до глубокой ночи.
Пожалуй, мы с мамой были единственными, кто из киевлян не присутствовал на акте возмездия. Как я ни умолял её, она была непреклонна: «Зрелище не для пятилетних детей!»
На следующий день, когда я вышел во двор, мальчишки моего возраста (!) наперебой рассказывали, перебивая друг друга, вчера увиденное. Особенно смаковался момент, когда один из тучных германцев весом тела своего оборвал петлю и упал на землю, что, по негласным законам подобных экзекуций, даровало жизнь осуждённому. Но толпа настолько негодовала, что процедуру довели до конца — слишком трагично ещё звучало эхо войны.
Мама не выдержала моего напора, и мы отправились на площадь. Повешенные болтались на холодном ветру. Люди не расходились, всматриваясь в изуродованные маской смерти столь ненавистных карателей, мёртвых врагов с вывернутыми языками и закатившимися под лоб глазами. Почему-то моё первое впечатление от увиденного зрелища воспринялось на бытовом уровне — возможно, это  природная защита от страха? «На улице холодно, — рассуждал я, — а головы их ничем не прикрыты от корки заиндевевшего снега. Да и без пальто совсем им зябко!» Ужас от встречи со смертью пришёл потом. Но крики и слёзы вокруг будили друг в друге солидарность ненависти к узурпаторам, несколько лет топтавшим кирзовыми сапогоми и гусеницами танков честь родной обители: «Нет, фашизм не повторится на нашей земле!»
Можно ли было представить , что через 70 лет на этом самом месте разъярённые банды правосекторианцев будут выкалывать глаза беркутовцам и топором отрубать головы и руки молодым милиционерам. Причём безоружным...
В нашей домашней библиотечке долго хранился экземпляр газеты «Радяньска Украина» с фотографией площади и висящих на виселице немцев. Но жизнь возвращалась в мирное русло, и на киевском небосводе ярко засветило послевоенное солнышко. Город  отстраивался.
Проходили мы с мамой в те дни мимо гостиницы «Континенталь», до основания разбомблённой авианалётами. Лишь спустя годы на её месте стала красоваться колоннада Украинской консерватории, которой было присвоено имя великого русского композитора Чайковского. Сохранила ли это высокое звание нежеланного «москаля» сегодняшняя оперная студия, одна из лучших в бывшем Советском Союзе, подарившая миру столько прекрасных голосов?
На ступеньках у развалин бывшей гостиницы сидела молодежь со светлыми улыбками, посмеиваясь над шустрым корреспондентом, обвешанным фотоаппаратурой и активно искавшим удачный ракурс, — надо запечатлеть певцов и танцоров знаменитого народного хора под управлением Григория Верёвки. «Американец, — прошептала мама. — Хочет снять, как мы пришли в себя после тяжелейшей войны и способны ли снова радоваться жизни».
Америка? Американец? Да-а! Для меня это самое тогда сладкое слово на свете, так как связывало моё воображение с маленькими и плоскими цвета хаки баночками, наполненными вкуснейшим джемом, составной частью незнакомого мне тогда термина «лендлиз» — отголоска поставок стран мировой коалиции против гитлеризма нашему народу.
Журналист, заприметив нас, обратился к маме с просьбой разрешить сфотографировать мальчика, так экзотично одетого в общем-то очень далёкого от «благополучия» города. Не объяснять же ему, что одежду передали нам состоятельные знакомые, редко тогда встречавшиеся, у которых сынишка вышел из своих размеров. Да, случайная встреча с представителем заокеанской прессы навсегда запечатлела мгновение моего неосознанного детского счастья жить. Хотя только месяца два прошло, как папа уехал в «длительную» командировку. В пожизненную. В другую семью, где и состоялся, по всем статьям. Родил сына, сводного мне брата, ставшего заметным киевским журналистом — с какой стороны баррикады он стоит нынче, мне неизвестно...
Распечалил он нас на все оставшиеся годы. Но я счастливо построил московскую жизнь, получив по окончании киноинститута распределение на лучшую студию Европы «Мосфильм» на должность художника-постановщика. А мама осталась в гордом одиночестве, продолжая работать художником-исполнителем...
Последний мой визит к ней — 1990-й год. Этот приезд значительно отличался от предыдущих. Цветущий безмятежный город ощетинился, выпустив иголки настроения нового формирующегося общества. Зарождалось понятие «Майдан», достигшее в 2014 году такого трагически-уродливого апофеоза. Помню, в приезд тот поражён был отсутствием традиционных лозунгов повседневности моей малой родины. «Долой жидовские морды!» На смену этому дежурно-бытовому высказыванию появились более актуальные: «Русские, убирайтесь!», «Хороший москаль — мёртвый москаль!», «Кацапа на кол!», «Вон поляков!»
А представители нацменьшинства, поправшие судьбу молодого Иисуса и сократившие век земного пребывания Владимира Ильича отравленной пулей злодейки с чёрными волосами и крупноватым носом, а затем расстрелявшие срочно ставшего снова родным Степана Бандеру, — перешли на третье непризовое место недругов Украины. Фани Каплан теперь могла бы стать почётным членом правого сектора, несмотря на то что в её жилах текла не та кровь. Но боролась с общим для неё и современной хунты врагом — вождём всех пролетариев планеты. «Лэнин — кат!» — «Ленин — палач народов мира!», «Жить не по-ленински, жить по-человечески!» Жить по-человечески в понимании формирующегося на Украине нацистского государства — развязывание гражданской войны против собственного населения, не желающего прихода гитлеризма, перекроенного на украинский лад.
С болью рассматриваю последние киевские рисунки, сделанные с натуры. Сцену плакатных демонстрантов с нелепой и лобовой антирусской пропагандой...
В западноукраинском городе Стрый открыт музей — усадьба Степана Бандеры. Ему, убийце тысяч ни в чём неповинных людей!
Беснующийся Майдан теперь шагает кроваво уже по восточным областям, не желающим смириться с моралью и кодексом доморощенных нацистов. Ответив за Гамлета на его вопрос, ко всем нам обращённый «быть или не быть?», можно чётко и убеждённо произнести:
«УКРАИНЕ БЫТЬ, ФАШИЗМУ НЕ БЫТЬ!»

Леонид КОЗЛОВ
Печатается в авторской редакции
с некоторыми сокращениями.