slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Люди из его жизни

Среди самых интересных дел моей долгой жизни захватывающим было изучение темы истории и проблем создания образа В.И. Ленина в кино, театре, изобразительном искусстве. На этом пути я повстречал множество интересных людей. Вот лишь немногое малоизвестное или почти неизвестное из этих россыпей.
Александр КРАВЦОВ, академик словесности.
САГА О СОВЕСТИ
Первый раз в жизни Фёдор Михайлович Керенский стоял перед непривычной для него необходимостью оправдывать перед кем-то свою совесть. Был он директором Симбирской классической гимназии и славился абсолютным чутьем справедливого человека. Сейчас перед ним лежало письмо ректора Казанского университета с искренним недоумением и упрёком в том, как это он, известный симбирский подданный царя и Отечества, мог решиться на хвалебную, украшенную золотой медалью характеристику выпускнику гимназии – брату казнённого государственного преступника…
Фёдор Михайлович в одно мгновение вспомнил всё, что было связанно с трагически несчастной семьёй Ульяновых. С покойным Ильёй Николаевичем он не дружил домами, но высоко ставил порядочность его как инспектора народных училищ губернии. Они нравились друг другу. После смерти Ульянова-отца он впервые посетил традиционный рождественский праздник для детей, который в доме Ульяновых устраивался каждый год. Старшая сестра Анна умело вела хоровод самых маленьких гостей праздника.Ей помогали девятилетний Дмитрий и семилетняя Маняша. Они были ближе всех к малышам, в большинстве своём сохранивших младенческую форму – платьице как знак ангельского бесполия. Сын Фёдора Михайловича Саша впервые на таком празднике был одет мальчишкой. Старшие братья Ульяновы, Александр и Владимир, и в семье подтверждали то суждение, что сложилось у него о детях за годы их учения в гимназии. Оба держались, как всегда, независимо и с достоинством, но были доступны всем возрастам. Володя даже потанцевал немножко за ручку с замкнутым Сашенькой, сыном Фёдора Михайловича.
Симбирск необычно принял известия о гибели студента-цареубийцы Александра Ульянова. Общество не повесило ярлык на дважды осиротевшую мать и четверых оставшихся в живых её детей. Им высказывали соболезнования, точно так же вели себя гимназисты по отношению к Володе и Диме. Он, Фёдор Михайлович Керенский, нисколько не сомневаясь в своей правоте на выпускном торжестве, вручил золотую медаль Владимиру, точно так же, как два года назад его старшему брату.
Теперь, вспоминая все известные ему слова уважения, ректор Казанского университета с горечью упрекал его в том, что и вторая золотая медаль досталась юному смутьяну, участнику студенческих беспорядков. От своего имени и от имени коллег губернских чиновников от просвещения автор письма призывал его исправить ошибку, пока не поздно, хотя бы в отношении Владимира, отчисленного из университета.
Федор Михайлович писал ответ быстро, не задумываясь. Он утверждал, что ни в чём не погрешил против своей совести, как, наверное, и его уважаемый университетский коллега против своей. Ему хотелось подчеркнуть, что Александр Ульянов никогда и ни при каких обстоятельствах не мог бы убить человека, что он, знаток физики и химии, по просьбе своих товарищей-студентов изготовил взрывное устройство, хотя и был повешен рядом с непосредственными покусителями. Такого рода аргументы он оставил при себе, написав истинный образец объективной педагогической характеристики на обоих братьев.
Странным молчанием обходили историки ленинианы этот благороднейший эпизод из жизни Владимира Ильича. Потому-то большинству потомков невдомек было, что Ф.М. Керенский был родным отцом Александра Федоровича, дотянувшего почти до положения диктатора во главе Временного правительства России в 1917 году. Того, кто отдал строжайшее приказание изловить и арестовать лидера большевиков (Ульянова) Ленина. Владимиру Ильичу в ту пору пришлось туго: он жил в строжайшем подполье в шалаше у станции «Разлив» под Петроградом. Рокировки в этой игре не было. Первый бежал из Зимнего дворца 25 октября и был сметён с шахматной доски истории, второй тайно, но с почётом вернулся в Смольный и сыграл на этой доске дотоле невиданную человечеством партию.ВСТРЕЧА
С ФЕНОМЕНОМ
Судьба Машеньки Андреевой складывалась счастливо и более чем ясно. Барышня из хорошей дворянской семьи, к тому же безукоризненно красива, была она выдана замуж восемнадцати лет за мужчину на двадцать лет старше, зато тоже красавца, к тому же инспектора железных дорог России в генеральском чине. Она подарила ему двух чудесных детей — мальчика и девочку. Супруги тянулись к искусству, были приняты в драматический кружок Константина Сергеевича Алексеева (Станиславского) при Обществе любителей искусства и литературы. Оба оказались людьми актерски способными. После знаменитого восемнадцатичасового бдения Станиславского с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко в ресторане «Славянский базар» и в Любимовке, имении Алексеевых, Мария Фёдоровна Андреева оказалась в списке актёров будущего Московского Художественного общедоступного театра.
Однако судьбой была уготована ей другая участь. Железнодорожный красавец-генерал где-то в далекой командировке вильнул в сторону от супружеской верности. Жена узнала об этом и решительно настояла на таком варианте дальнейшей жизни: внешне сохраняя репутацию благородной семьи, они исключают интимные отношения и дают друг другу право на свободный выбор в дальнейшем.
Дальнейшего хватило бы на несколько авантюрных романов. Актрису заметил Максим Горький и настоял на её участии в роли Наташи в спектакле по его пьесе «На дне». Он незаметно стал уделять ей всё больше восторженного внимания. Молчаливо влюбленный в Андрееву, крупный промышленник Савва Тимофеевич Морозов предупреждал: «Берегитесь! Вы начинаете в него влюбляться. Если так продолжится, прахом пойдут и театр, и генерал, и все другие надежды». Она не убереглась – на долгие годы стала гражданской женой и ближайшим другом Максима Горького. Одновременно её увлекла тайная революционная работа. Она умело собирала с московской адвокатуры деньги в поддержку революционеров — эмигрантов РСДРП. Сам Ленин оценил её агентурный талант партийной кличкой Феномен.
Летом 1903 года она ехала из Москвы в Женеву. По дороге ей показали собрание открыток «Актёры Московского Художественного театра в спектакле «На дне». При этом расхваливали исполнительницу роли Наташи, не узнавая простую русскую девушку в изящной светской красавице. В Женеве ей сообщили о времени встречи с Владимиром Ильичом Ульяновым в кафе «Ландольт», излюбленном месте общения русских эмигрантов.
В назначенный час, минута в минуту, к ней подошёл лысеющий рыжеватый молодой человек, улыбаясь светлыми глазами.
— Здравствуйте, уважаемая Мария Фёдоровна! Позвольте представиться: Владимир Ильич Ульянов.
Она растерялась:
— Мы где-то встречались раньше?
— Никогда, — улыбался он.
— Как же вы меня узнали без посторонней помощи?
— Это оказалось совсем не трудно. Меня предупредили, что предстоит встреча с самой красивой женщиной России.
При Советской власти им пришлось много поработать вместе. Ей были поручены обязанности торгпреда страны по продаже культурных ценностей…
Меня познакомили с Марией Фёдоровной за год до её кончины, она была и в пожилом возрасте почти так же красива, какой рисовали её Репин и Бродский.А как его играть?
В шестидесятые годы минувшего века во МХАТ СССР на роль В.И. Ленина был приглашён Борис Александрович Смирнов. Он считался одним из самых интеллигентных актёров России, и одно это качество было козырной картой в раскладе ленинского пасьянса. Вскоре он попросил коллегу, одного из корифеев театра Алексея Васильевича Жильцова:
— Говорят, что вам посчастливилось видеть живого Ленина. Расскажите мне о нём, как актер актеру…
* * *
Той тревожной осенью 1917 года 22-летний Алексей Жильцов из патриархальной семьи города Иваново-Вознесенска по призыву в армию служил в полку военных сообщений Главного штаба Петроградского военного округа, был старшим механиком по юзовским аппаратам телеграфной связи.
Накануне октябрьских событий в полк прибыл представитель большевиков Николай Крыленко, убедился, что настроение в полку подходящее и вместе с секретарём полкового комитета Жильцовым подписал решение общего собрания о недовольстве Временным правительством.
Дело это было чрезвычайно серьёзное: в противном случае «юзисты» могли вызвать Ставку главкома Духонина, и Петроград заняли бы войска с фронта. А линия фронта проходила совсем недалеко от столицы империи.
Крыленко предложил молодому Жильцову ехать с ним в Смольный институт, штаб большевистского военно-революционного комитета, и вместе предъявить протокол особого значения.
Так Алеша оказался в большой комнате, где присутствовали многие главные лица назревающего события. На простой столешнице лежала карта Петрограда и рядом с ней вовсе уж странный предмет – светлый мужской паричок. Жильцов силился понять, какое значение может иметь эта штука рядом с планом вооружённого восстания. Он не заметил, как навстречу им с Крыленко поднялся небольшого роста мужчина с неприметным лицом и большой лысой головой. Все вокруг обращались к нему как к «товарищу Ленину». Выслушав и прочитав протокол собрания полка военных сообщений, он обратился к Жильцову:
— Сколько вам лет?
— Так что двадцать два, товарищ Ленин!
— Да? А уже много успели достигнуть: и красавец-богатырь, и однополчане вас уважают. Мы вас тоже попросим послужить революции на посту особой важности.
Ленин не тяготился своим малым ростом и с детства доверительно относился к высоким мужчинам — считал, что среди них надёжные люди встречаются чаще.
— Товарищ Алёша, — упростил он официальное обращение, — вам следует незамедлительно вернуться в расположение полка. Архиважно, чтобы первые сообщения о свершившейся революции и победе Советов исходили от нас, а не от наших врагов. Но, разумеется, только после победы…
Странно себя чувствовал Алёша при разговоре с этим на взгляд простоватым и невзрачным человеком. Он краем уха услышал, как кто-то назвал его Владимиром Ильичем, и подумал, что такое обращение больше подходит тому, перед кем вытягиваются, как перед главнокомандующим. Но теперь, немного переговорив с ним, он оказался во власти какой-то магической силы его личности и уже не мог бы обратиться к нему иначе как к товарищу Ленину.
— Проверьте, успел ли уехать Антонов-Овсеенко.Еще не уехал? Тогда сведите его с товарищем Алешей, им почти по пути, — сказал товарищ Ленин.
Они поднялись на второй этаж правого, если идти от Невского, крыла здания. Дворцовая площадь была пуста. Оба невольно приподнимались на полстопы, чтобы приглушить звук шагов.
Из окна комнаты второго этажа, куда привёл Жильцов, военный руководитель восстания, протерев очки, долго рассматривал завалы у стен Зимнего дворца и группки его защитников, казаков и женский «батальон смерти».
— Это было бы смешно, — невесело усмехнулся Антонов-Овсеенко, — когда бы не было так грустно. Женский «батальон смерти»! Чёрт-те что..
После недолгой разведки он распрощался и ушел, на ходу весело бросив:
— Вы нас отсюда не увидите, зато услышите!
Услышали их с опозданием: в последнюю минуту оказалось, что ни у кого нет спичек.
Сигнал к новой эре задержался по смешной причине. Впоследствии об этом старались не упоминать, а за лишние знания сурово наказывали.
Алёше ещё до поездки в Смольный хотелось попить чаю. После ухода Антонова-Овсеенко он обошёл расположение полка. Офицеров не было. Солдаты мирно отдыхали в казарменной части.
У аппаратов дежурил только один юзист. Жильцов вернулся к себе, налил чаю и стал переливать из кружки в другую, чтобы слегка остудить. В этот момент жахнула пушка. Оказалось, орудие с крейсера «Аврора». Петропавловский выстрел он так и не услышал.
Попивая чай, подошёл к окну. Из арки и со стороны Невского нестройно бежала пёстрая толпа в бушлатах, шинелях, кожаных куртках и пальто. Слышен был только приглушённый двойными рамами шум множества бегущих ног. Ни единого выстрела. Алексей перевёл взгляд на людей за завалами у дворца, но там уже никого не было. Кроме двух казаков, которые, убегая, волокли за собой пулемёт. Ближе к завалам кто-то из толпы несколько раз пострелял в воздух для острастки.
Вскоре это стали называть штурмом. Жильцов кусал себя за язык, чтобы не ввязываться в бессмысленный спор. А там, внутри дворца, кто знает, быть может, и вправду «схватки вспыхивали жарче полдня за каждым диваном, у каждой портьеры». Только и в это ему не верилось…
Судьба ему преподнесла более сильное впечатление той исторической ночи. Прибежавший солдат предупредил, что в расположение полка вошел товарищ Ленин, спросил товарища Алешу и собирается подняться к юзовским аппаратам. Жильцов бросился навстречу. Глядел на человека в кепке, не узнавая в нем недавнего знакомого.
Черты лица обострились после долгой бессонницы, но глаза горели некой решимостью, словно человек поднялся из окопа в атаку. «Такому попадись под руку — сметёт!» — подумал молодой секретарь солдатского комитета.
— Алеша, — не здороваясь и называя его по-свойски, сказал Ленин, — можем ли мы соединиться с главкомом Духониным?
— Но вы же приказали. Чтобы от нас туда — ни звука, — невольно вырвалось у Жильцова.
— Это было при другой власти, — сухо ответил Владимир Ильич.
— Так точно. Слушаюсь!
Алексей подвёл гостей к юзисту Коле Мамонтову, и тот вызвал штаб Духонина.
Прежде всего Ленин сообщил, что в Петрограде произошла революция рабочих и солдат, Временное правительство низложено и власть перешла к Советам во главе с большевистским правительством.
Духонин немедленно поинтересовался, с кем имеет честь говорить. Ленин ответил не сразу – вопрос явно застал его врасплох. Наконец, он, вонзив строгий взгляд в телеграфную ленту, чеканно продиктовал: «председатель Совета народных комиссаров Ульянов-Ленин».
Закончив переговоры, он наспех свернул и смял ленту, сунул её в карман.
Лишь много лет спустя Алексей Васильевич Жильцов сообразил, что в ночь на 25 октября 1917 года еще не было никакого Совнаркома, а стало быть, и его председателя. Но, раз спросили, выхода не было — ответил. Документ о переговорах, однако, унёс с собой.
В недолгий период победной эйфории свежей власти ему предложили вступить в победившую партию и выбрать себе карьеру. Он отреагировал необычно: в партию не вступил, а выразил желание получить техническое образование. В те месяцы начиналась мода на мандаты. Алёше Жильцову записали, что податель сего имеет заслуги перед пролетарской революцией и обладает преимущественным правом на образование по своему усмотрению.
В Москве судьба свела его с учениками Вахтангова. Они ему понравились…
* * *
— Так каким же его играть? — добивался Смирнов.
Оба народных артиста СССР помолчали
— По-моему, — произнёс Жильцов, — это невозможно. Он ведь был не сценичен.Глазами ближайшей соратницы
С Еленой Дмитриевной Стасовой меня познакомила Фрума Ефимовна Щорс, жена и боевой спутник знаменитого героя Гражданской войны. Я знал, к кому иду, и было такое чувство, что не удивлюсь, если на этой встрече окажется сам Владимир Ильич. Стасова прочно стояла в числе немногих его самых доверенных лиц. Он ничего не делал случайно. Не мимоходом дал он отважной соратнице партийную кличку Абсолют. Меня встретила сухощавая женщина с лицом крупной лепки, низким голосом, сдержанным, но необычайно выразительным жестом. В ней чудесным образом ладили между собой светские манеры с простотой и категоричностью большевистского комиссара. Она занимала почётные должности в правительственных верхах, хотя при этом от неё ничего не зависело.
Так Сталин сумел распорядиться немногим ленинскими «могиканами».
Рассказывая о Ленине, она периодически весело поглядывала в дальний угол комнаты, как бы сверяясь с самим Владимиром Ильичём.
— В исполнении некоторых новоявленных актёров, — заметил я, — Ленин начал нервно покрикивать. Вот-вот разнос начнёт давать нерадивым строителям коммунизма. В нём было что-нибудь подобное?
— Никогда. Ни по какому поводу, — насмешливо ответила Елена Дмитриевна. — Зато он умел молчать с эффектом, какой для штатного крикуна недосягаем. Я не помню, чтобы кто-нибудь в таких случаях пытался оправдываться, тем более что он никого не упрекал и не обвинял. Просто его пауза точно отражала масштаб события… Я-то как раз огорчена актёрским многожестием и этаким тенорком с петушиными наскоками на собеседника. Такого-то уж подлинно не было. Тенорок я знаю, откуда берут. Его речи записаны на граммофонные пластинки. Запись несовершенная — искажала все голоса, а Владимир Ильич говорил баритоном. Не было у него и случайного, ничего не значащего жеста. В частной беседе его руки не летали перед вашим лицом. На трибуне иное дело… Семенящей походки в помине не было…
Мы с ней подружились, и однажды, только один раз, она, сидя против меня и строго глядя глаза в глаза, произнесла: «Беда в том, что в 1928 году к власти пришли не коммунисты и назвали себя коммунистами…».

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: