Литература — поле тотальной правды

Захар любит эксперименты над собой: не только сочиняет романы, но снимается в кино, а ещё поёт и пишет песни. Недавно с группой «Элефанк» выпустил мини­альбом под названием «Чисто по­пацански» и пластинку «Переворот», что послужило поводом для встречи с журналистами. «Переворот» подразумевается не политический, а внутренний, дающий свежую картину видения мира.
оглашаясь, что «маленький Наполеончик» в пишущем человеке всегда живёт, Захар иронизировал: теперь не знаю, чем заняться: литературой, музыкой или кинематографом. Конечно, вполне отдаёт себе отчёт, что он не певец и не актёр. Но когда сотоварищи­почвенники сетуют: «Как тебе не стыдно! Где это видано, чтобы русский писатель снимался в кино?!», отвечает, что никакого стыда по этому поводу у него нет: «Маяковский снимался в «Барышне и хулигане». Наверняка снялся бы и Есенин, да и Александр Сергеевич, будь тогда изобретена камера, едва ли упустил бы такую возможность...».

И к музыке многие писатели относились трепетно: Грибоедов сочинял потрясающие вальсы, Лермонтов — скрипичные этюды, Есенин — опусы на собственные стихи... Общеизвестно, как сильно повлияла музыка на творчество Льва Толстого, не говоря уже об Александре Куприне... А оглушительная популярность некоторых шестидесятников, несомненно, связана с тем, что они, подобно Булату Окуджаве, брали гитару в руки и душевно исполняли свою поэзию... Так что и кино, и песни будут продолжаться. Хотя главный жизненный интерес и основное приложение сил Прилепина — русская литература. Во всех других сферах ему пусто и холодно.

Соловецкая
обитель
Сейчас Захар завершает свой самый большой роман «Обитель» — о Соловецких лагерях 1925—1927 годов (выйдет осенью в издательстве «Астрель»). История Соловков подробно описана в мемуаристике, художественный взгляд на неё пока отсутствовал. «Чудовищные зверства и то, что мы знаем в изложении Шаламова, Солженицына, Домбровского, относится не совсем к этому периоду. Я не хочу выступать в роли адвоката советской власти, но там всё было чуть иначе, — говорит Захар. — На исходе Серебряного века там кипела странная фантасмагорическая жизнь, совершенно меня заворожившая: на Соловки попали поэты, духовенство, актёры, музыканты, одесские блатные. Они создали три оркестра, выпускали журнал, играли в двух театрах...».
Роман многонаселённый, в нём около 50 героев. Захар перелопатил огромный свод документов, окунулся в никем не прочитанную прессу, листал подшивки газет, сверял заметки Бориса Ширяева в журнале «Соловецкие острова» с тем, что он позже написал в повести «Неугасимая лампада», со свидетельствами других заключённых. «Я ни за белых, ни за красных. Я смотрю на эту историю отстранённо. Она слишком разнородна, и она совершенно пронзает меня, — комментирует Захар. — Любопытна одна деталь. Когда перечитывал «Архипелаг ГУЛАГ», то обратил внимание на фразу Солженицына, брошенную в адрес Фигнер: вот она сидела в царских лагерях и прожила 85 лет, чего, конечно, с нашими советскими сидельцами произойти не могло. Отчасти Александр Исаевич даже над собой подшутил, поскольку сам прожил долгую насыщенную жизнь. К тому же я обнаружил, что и большинство соловецких заключённых жили достаточно долго: от 80 до 104 лет! А тамошние чекисты, лагерное начальство были расстреляны в 40­е годы. Так что Бог есть...».
О патриотизме
и почвенниках
Прилепин не скрывает своего радикально левацкого прошлого, да и сегодня эта ориентация его не покинула. Сейчас в обществе многосегментное и очень сложное представление о действительности. Оно и демократическое, и либеральное, и левое, и правое, и какое угодно. А в 90­х, когда он входил в литературу, на его фланге было негусто: журнал «Наш современник», газета «Лимонка» и несколько полуподпольных протестных групп. Всё медийное пространство полыхало либеральным цветом. «Либералы властвовали всюду, и я никаких надежд не питал, что куда­либо можно будет просочиться. Путь на ТВ был заказан: ни моего учителя Эдуарда Лимонова, ни Александра Проханова, ни Василия Белова, ни Валентина Распутина нигде не показывали и ни по какому поводу не спрашивали. Время и место уверенно занимали люди противоположных взглядов», — вспоминает Захар. В нулевые ситуация начала взламываться: Проханов получил «Нацбест», Лимонова посадили в тюрьму, стало ясно, что они вовсе не заскорузлые почвенники — мракобесы, обладают юмором, артистическим даром и ничуть не хуже Виктора Ерофеева. В эту «жилу» и попал Прилепин со своим первым романом «Патологии». Его личностью заинтересовались: парень из провинции, работал в ОМОНе, побывал в Чечне, член национал­большевистской партии, живет в нижегородской деревне, написал неплохой роман.
«На некоторое время я даже сблизился с рядом персонажей из либеральной общественности, искренне полагая, что в России есть вещи, которые не нравятся и нам, и им, что мы можем понять друг друга и простить, — поясняет Захар. — Увы, мы ни о чём не договорились. Ярлыки, которые на всех вешаются, очень мешают цельному пониманию всего вообще и русской литературы, в частности. В свой иконостас её пытаются затянуть и либералы, и почвенники. Назвать, к примеру, «своим» того же Есенина, который видел гораздо шире и дальше, был модернизатором, имажинистом, великолепно знал европейскую поэзию, обладал космическим сознанием, а не только писал про берёзы и морозы и про то, что связано с почвеннической эстетикой... Те же и Блок, Бабель, гениальный Леонид Леонов – кого ни возьми... Тот же Пушкин мог быть клерикалом и антиклерикалом, почвенником, славянофилом и западником одновременно. Фигуры такого масштаба не вмещаются в узкие конкретные рамки. Иначе и быть не может. Вступив на тропы словесности и считая себя свободным человеком, я начал публиковаться в «Нашем современнике» и «Новом мире», в «Завтра» и в «Новой газете». Потому что глупо разговаривать только с людьми, которые и так знают, что ты хочешь им сказать. Надо разговаривать с тем, кто не желает слышать тебя ни в коем случае, и доносить ему то, что считаешь нужным».

О патриотизме
Слова «патриотизм» Прилепин не стесняется, Россию с ее бескрайними просторами любит и никуда отсюда не собирается уезжать. Благодаря тому что книги переведены на 16 языков, часто бывает за границей. Там интересно, хотя в той же объединённой Европе, откуда недавно вернулся, кое­что показалось странным. При том что всю вину за фашизм сейчас свалили на Гитлера, на самом деле, по мнению Захара, в этом явлении всерьёз замешаны практически все «просвещённые» страны, которые, оступившись тогда, причинили миру чрезвычайно много зла. Потом они это преодолели, но одновременно возник и некий снобизм, особенно по отношению к России. «Я не раз ловил там себя на мысли, что постоянно должен перед кем­то оправдываться, — говорит Захар. — Объяснять, почему так, а не иначе пишу, почему резок в оценках, почему у «нацболов» был такой флаг... На одной из пресс­конференций в Австрии не выдержал и взорвался: «Послушайте, мой дедушка был взят в плен и провёл в ваших концлагерях 4 года, другой дед — пулемётчик, всю войну до ваших «европ» прошагал! У меня вашей родовой вины нет, и я имею право высказываться так, как сочту нужным. Или затрагиваешь острую тему, например, о Сербии, и переводчик не переводит: мол, у нас об этом говорить не принято... И тогда ты понимаешь, что Россия — это территория ещё не потерянной реальной свободы. Заговорил с французами об Эдуарде Лимонове, и на меня зашикали, как будто 36­й год на дворе. Не так давно он там был дико популярен. Мировым бестселлером стала книга Карера «Лимонов» — Саркози дважды рекомендовал ее к чтению. Казалось бы, это должно дать шанс возвращению его в Европу, где он стал непереводным с тех пор, как поддержал сербов. Но выясняется, что Карера читают, а самого Лимонова никто не собирается переводить, так как о нём уже сложилось определённое мнение... Я люблю Францию, Германию, Италию, но там столько табу, что диву даёшься».

Будет хорошо!
Захара волнует, что бесконечные поиски национальной» идеи будут неизменно приводить нас в тупик. Сегодня мы живём в атмосфере негласно узаконенного лицемерия. Властная верхушка обладает колоссальными богатствами, и при этом львиная доля её интересов сосредоточена вне России.
«Я думаю: вам дана власть над самой большой страной мира. Даны невероятные возможности, чтобы совершить рывок и навсегда войти в историю, стать мифологическими героями... И на что вы тратите энергию? Чтобы побольше нахапать бабла! Что вы с ним делать будете? — вопрошает Захар. — Физиология нынешних российских элит мне абсолютно не понятна. И, по­моему, смена элиты как таковой является важнейшей задачей современности».
Будущее рисуется ему в мрачных тонах: не зря нынешняя литература пропитана апокалиптическими настроениями. Почитайте Проханова, Михаила Елизарова, последнюю распутинскую повесть – никаких выходов не предполагается. А литература — это поле тотальной правды, где никого ничем не обманешь. Сколько было заказов от государства на создание новой детской литературы: с образами хорошего управленца­менеджера, честного бизнесмена, правдивого милиционера. Не сложилось. Нет таких книг. А во времена «проклятой» убогой советской власти Гайдар написал «Тимура и его команду». Потому что там для этого был фундамент, были основания. Сегодняшняя Россия ни детской, ни взрослой прозе их не даёт. Оптимизм с социально экономической точки зрения нулевой.
«Но это не отменяет моего желания жить в нашей замечательной стране, зная: что­то должно произойти, и будет хорошо. Моя вера лежит в иррациональных категориях, и этой верой я живу», — говорит Захар Прилепин.

 

Татьяна ПЕТРОВА