Леонид ФАДЕЕВ: «Спасибо, жизнь, за счастье быть рождённым»

Скажу прямо: стихи Леонида Фадеева — не громки, традиционны и незамысловаты по форме. Но они глубоки по содержанию, мысли. Нет сомнения, что в русскую литературу пришел большой поэт.Уже в первой его книге «Мамино поле», вышедшей в Минске в 1995 году, когда поэту стукнуло шесть десятков, известный русский поэт-земляк, тоже родом из Смоленщины, Владимир Фирсов писал о ней как о значительном явлении в поэзии, рекомендуя автора в Союз писателей: «Стихи Леонида Фадеева привлекают подлинным лиризмом, душевной теплотой и сердечностью... Перед нами поэт, сын смоленской земли, которому дорога Россия с ее великим прошлым и с горестными нынешними днями...»

Горячо откликнулся и яркий белорусский поэт, глубокий и тонкий лирик Геннадий Буравкин: «Шесть циклов, собранных в книге «Мамино поле», на мой взгляд, убедительно свидетельствуют о том, что рядом с нами неторопливо и неброско работает талантливый русский поэт. Особенно привлекают меня в стихах Леонида Фадеева их внутренняя органичность и глубинная привязанность к родной смоленской земле. В них угадывается чистая, добрая традиция выдающихся мастеров русского слова: А. Твардовского, М. Исаковского, Н. Рыленкова. Это отнюдь не подражание и перепевы, а посильное продолжение незаемной сердечной песни-исповеди...»

Я не мог познакомиться с поэзией Фадеева раньше: московские литературные издания не балуют вниманием этого самобытного, не стремящегося к дешевой популярности, истинного лирика. Более того, помню: информационным молчанием встречено значительное событие в сегодняшней русской поэзии — литературный вечер земляков-смоленцев, который прошел в ЦДЛ. Мне не довелось поприсутствовать. Очевидно, верх взяли сомнения: не все поэты умеют преподносить свои стихи, выбирать для аудитории самое характерное, что свойственно тому или иному автору. Я не раз слышал, как иные просто «пережевывают» свои вирши, более нажимая на «идею и актуальность», а не на свои, самобытные интонации и художественные приобретения. Рад, что такого, как выяснилось, не случилось...

Уже в первой книге «Мамино поле» фадеевские «приобретения» зримы, весомы. Было ясно: «преклонный возраст» не будет помехой в движении к поэтической глубине, не поставит точку на творческих исканиях. Накал поэтического горения как раз только и начинался: через три года в Москве выходит новая книга «Колыбель», в 2005-м — еще один сборник стихотворений и поэм «Из глубин родимые ключи». А почти через год — в октябре 2006 г. — поэт принес новую рукопись — «Живая капелька Твоя». Более ста пятидесяти стихотворений в ней — новые, написанные Фадеевым в 2005 и 2006 годах. Такой вот «подарок» готовит он к своему 72-летию! Творческое долголетие продолжается.

Первое, что привлекает меня: глубоким сердечным теплом согреты стихи о матери. Ей посвящены лучшие из вещей: «Старое фото», «Кулеш», «Давно», «Мамино поле», «Погосты» и др. И в этих и в других, новых стихах незаемно и взволнованно звучит задушевная струна вины, как бы раскаяния за краткость общения с дорогим человеком, тем более, что уже к закату склоняется собственная жизнь.

Так же глубоко, ненавязчиво и взволнованно продолжена эта исповедь и в новой книге лирики «Живая капелька Твоя».

Нет впечатления о неком настрое поэта на традиционную в русской поэзии волну, на дань «моде». Напротив, тема эта глубоко и органично связана с личностью поэта, с его душевным настроем на глубокую исповедальность, которая открывается нам в поэзии великих русских мастеров, если вспомнить хрестоматийное есенинское «Ты жива еще, моя старушка», рубцовское «В горнице моей светло...»

Леониду Фадееву удается избежать даже намека на подражание, избежать тривиальности, повтора самого настроения незамысловатой печали, пасторальной гладкописи.

Два трогательных образа живут в его взволнованных поэтических зарисовках: один — образ женщины-матери, сберегшей в страшное время фашистской оккупации, среди голода, повальных болезней и смертей жизни своих детей-кровинок, и второй — России-Родины, выстоявшей в лихолетье и все одолевшей... А над этим всем вот это — сыновнее, до боли в сердце пронзительное, конкретное:

Вспоминаю маму в телогрейке,

в праздничном припомнить не могу...

Хрестоматийный образ матери-Родины для Леонида Фадеева — это не только Россия, любимая до слез. Это его простецкая смоленская сторона, село Шибихино, «щекой прильнувшее к Угре», как другие села к своим речушкам, большим и малым — кормилицам в голодные годы, это и смоленская крестьянка с большим и добрым сердцем.

Леонид Фадеев ищет не только идущие от сердца слова о Родине, он скорее присягает ей, нежели говорит о ней. Для него Родина — «не красные места» и о любви к ней «эффектно не кричат», ибо

Родина — не слово,

а деяние,

к доброте порыв

и благовест,

и огня святого возгорание

в час Христа,

идущего на крест.

(«О Родине»).

Близка мне и жизненная философия поэта:

И я живу, пока иду за плугом.

(«Плуг»).

Постоянная перекличка времен, которые едины в памяти, постоянное обращение к нашей совести, попытка пробудить в сознании современников чувство духовного родства с теми, кто ушел защищать родной край от врага, кто отдал свое сердце служению не ради корысти, — это, пожалуй, самая характерная черта поэзии Леонида Фадеева, его тугая и звонкая струна. Постоянно чувствуется живая боль в сердце поэта от насильственной разлуки с родной Смоленщиной, которая сливается со строками о России, о матери, о судьбах старших поколений... и о сегодняшнем дне.

 

Леонид ХАНБЕКОВ,

критик, вице-президент Академии российской литературы.

 

БЛАГ0ДАРЕНИЕ

 

Спасибо, жизнь, за счастье

быть рождённым,

за солнце,

неоткрытые миры,

которые завещаны влюблённым,

чтоб их сердцами зрячими открыть.

Открыл я мир,

который дал мне силы

служить добру, разить земное зло...

За то спасибо, что беречь учила

в душе зерно, что верой проросло!

Спасибо, жизнь,

что ты дала мгновенья

познать любовь, постичь родную речь,

что учишь бескорыстному служенью

своей Отчизне,

честь её беречь.

И видит Бог, участником не стал я

притворной развлекательной игры:

в родной России петь я не устану

и словом греть

озябших душ миры.

 

 

БУДЕТ

 

Ноябрь развяжет

зимних стуж мешок —

они рванутся с гиком,

завывая,

Увижу я: в снегу увяз лесок,

в сугроб нырнула

тропка полевая.

Она ещё струится ручейком

за деревенькой с тихими домами

и ждёт с утра,

чтоб я по ней пешком

прошёл, наструненный,

за добрыми делами.

... Взгрустнёт в безлюдье,

как порой и я.

Но юный март сорвёт с зимы

покровы

и, напрямик шагнув через поля,

протянет ей

весенние обновы.

 

 

ПОДМОСКОВНАЯ ТРОПА

 

Подмосковное приволье

делит рельсов колея...

Здравствуй, тропка,

здравствуй, поле, —

радость тихая моя!

Здесь мне сладко,

здесь мне горько

пьётся — сколько ни налей,

здесь берёзонька на взгорье —

я душой привязан к ней.

Тропка вьётся, будто лента

в русой девичьей косе,

здесь звенит,

смеётся лето

и в ромашке, и в росе.

Пьётся то, что и не в радость,

что не множит в сердце сил...

Но ни злобу,

но ни зависть

я по тропке не носил.

 

 

К БЕРЁЗКЕ

 

Кто тебя из леса вывел

и поставил на краю?

Кто, скажи, берёзка, вымыл

блузу добела твою?

Кто из камня-изумруда,

стать приметив и красу,

подарил серёжки-чудо,

солнца луч заплёл в косу?

Отчего в начале лета

из шатра твоих ветвей

с вдохновением поэта

грянул трелью соловей?

Отчего с тобой, любава,

хорошеет весь лесок

и без примесей-добавок

сладок твой целебный сок?

Отчего под воскресенье

в баню тянет на полок,

чтоб твоей ладошкой веник

обновил мне крови ток?

Видно, Бог тебя послал нам,

завещая на роду,

чтоб ты людям другом стала,

чтоб дарила доброту.

Неподдельных, настоящих

столько прелестей таишь!

Нету жарче, нету ярче

дров берёзовых твоих!

 

 

ГРЁЗЫ

 

Улелею мечтой голубой,

улучу расторопное время,

увлеку на простор за собой

залучать задичалое племя...

В край цветочный тебя уманю,

где цимбалят кузнечики лихо,

где во след уходящему дню

вечер кличет в кусты соловьиху.

В небо тянется колос ржаной,

ловит звонкую речь жаворонка,

без меня, обновляясь весной,

там грустит дорогая сторонка.

Там гроза погоняет коней

плетью огненной, чтобы телега

с перегрузом глыбастых камней

не застряла в колдобинах леса.

Хорошо в луговой тишине!

И пока здесь траву не косили,

прикоснуться успеет ко мне

мамин взгляд незабудкою синей.

 

 

НА ВОКЗАЛЕ

 

Ты провожать, родная, будешь

на том вокзале поезд,

где я спросил однажды:

— Любишь?

Ты мне на ушко тихо:

— Да...

Влеком романтикой дорожной,

экспресс, растаявший вдали,

доставил тот неодносложнай

наш диалог на край земли...

И, проводив, встречать ты будешь

на том вокзале поезда,

где, верю, спросишь тихо:

— Любишь?

Отвечу я — как ты тогда...

Отвечу, будто заклинаньем:

— Не надо денег и наград,

услышь, любимая, признанье:

«Теперь я сказочно богат!

И как не умер я от счастья! —

ведь все сокровища земли

твоим прикрыты лёгким платьем,

изгибом талии легли».

Пускай ответ не слышат люди,

звучит он пусть из уст других,

но мой вопрос беззвучный:

— Любишь? —

как лучик в сердце береги!

 

 

МУХТАР

 

Мухтар, Мухтар!

Пускай ты и зверюга:

и быстрый бег, и острые клыки, —

но знаешь ты, как тяжко жить

без друга,

как дни твои

от сытых далеки.

Нередко нарываешься на взбучку:

приковылял израненным бойцом...

Ты победил,

тебе досталась сучка,

бездомный мир пополнится щенком.

Щенка, быть может, назовут

Мухтаром —

такой же крупный, палевая масть —

он, как и ты, с обочин тротуаров

к сердцам людским научится

взывать...

И за еду, за сучек будет драка —

покруче драки нынче у людей,

а люди, как бездомные собаки,

так беззащитны в горе и беде!

Вильнув хвостом, общаешься

со мною,

в ладонь мне тычешься, не ведая

о том:

твоя судьба была б совсем иная,

будь у тебя хозяин с кошельком...

Мне жаль, что ты без дома,

без семейства,

Иди ко мне, за шею обниму.

Не ты ль вчера —

с душой моею вместе —

завыл тоскливо, глядя на луну?..

 

 

СЧАСТЬЕ

 

Где, когда, отчего упаду —

смертным знать не дано...

И не надо —

что написано на роду,

значит, выдано — как награда:

то удачи в делах и в семье,

то ненастья взвихрят и закружат,

то внезапно окутает темь

невезений

и радости тушит...

Среди разных напастей лихих,

разрывающих душу на части,

я ходил, не теряя на миг

ожидания встречи со счастьем.

И, пройдя сквозь Гоморру-Содом,

сединою помеченный ранней,

возвратился в родительский дом —

блудный сын,

но не лишний, не странник.

 

 

О РОДИНЕ

 

Не малюйте

масляными красками

на квадрате куцего холста

Родину роскошную,

плакатную, —

Родина — не красные места...

Не горланьте,

карлики эстрадные,

облачившись в шутовской наряд,

о любви к ней строками парадными,

о любви

эффектно не кричат...

Родина — не слово,

а деяние,

к доброте порыв и благовест,

и огня святого возгорание

в час Христа,

идущего на Крест.