slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Корней Чуковский. Пределкинский патриарх

28 октября исполняется полвека со дня кончины Корнея Ивановича Чуковского (1882—1969), умершего на 88-м году жизни в московской кунцевской больнице, как считается, в результате случайного заражения болезнью Боткина (желтухой) после какого-то сделанного ему укола. Так это или нет, мы не берёмся судить. Но одно время такая версия, во всяком случае, имела широкое бытование.
Мне посчастливилось увидеть К.И. Чуковского и разговаривать с ним единственный раз, за два года до его смерти, и эта встреча оставила неизгладимый след в моей памяти на всю последующую жизнь.
А было это так. Одним солнечным, тёплым августовским днем 1967 года меня, четырнадцатилетнего подростка, мой отец Петр Александрович Руднев, понемногу входивший тогда в известность как филолог-стиховед и готовившийся защищать кандидатскую диссертацию на тему «Метрика Александра Блока», взял меня с собой в Переделкино, в Дом творчества, в гости к отдыхавшему там известному ленинградскому литературоведу С.А. Рейсеру. В столовой нас угощали обедом, и в это время туда неожиданно вошёл высокий, стройный, совершенно седой 85-летний старик, одетый в полотняную рубашку и пижамные штаны, которые он, как я потом заметил, беспрестанно подтягивал. Лицо его со всем известным огромным носом было бледное, отечное и явно утомленное. Раскланявшись с находившимися там людьми, Чуковский, увидев Рейсера, с которым был знаком ещё по Ленинграду с 1930-х годов, подсел к нам за столик, вскоре ему принесли кефир, который он всегда там пил, и Рейсер представил ему отца.
— Очень рад, — сказал Корней Иванович и что-то добавил ещё своим тонким, несколько вкрадчивым голосом с непередаваемым, только, наверное, ему присущим одесско-петербургским произношением.
Я во все глаза разглядывал знаменитого писателя, о котором столько слышал и читал, а незадолго перед этим прочел его книгу «Современники». И вот теперь он, живой классик, сидит передо мной за столом. Впечатление, помнится, было колоссальным.
— Сколько вашему сыну лет? – спросил он у отца и, услышав, что четырнадцать и что мальчик очень много читает, прочитал почти всю русскую классику, многие литературные мемуары, знает на память много стихов, одобрительно и немножко лукаво посмотрел на меня и заметил:
— Ну, прямо-таки вундеркинд, вы подумайте. А со сверстниками играешь? Обязательно надо больше озорничать, шкодничать, а не только читать книги.
И вдруг неожиданно добавил:
— Вы знаете, я ужасно не люблю детей. Дети иногда бывают страшно жестокими. Вот недавно я слышал такие, с позволения сказать, детские стихи: «Идёт старушка, ей сто лет, а за ней мотоциклет. Он наехал на старушку, и старушки больше нет». Они не думают о том, что она мучилась от боли перед смертью. Удивительная жестокость.
Потом разговор происходил, по-видимому, общий — речь шла, помню, о знакомых ленинградцах — профессоре Б.Я. Бухштаба, который в молодости был некоторое время секретарем у Чуковского, И.Г. Ямпольском, которого Корней Иванович явно недолюбливал, В.М. Жирмунском, о ком-то ещё. Говорили о современных некрасоведческих работах, и Чуковский заметил по поводу статей Б.Я. Бухштаба что-то в таком роде, что, мол, они в исчерпывающем виде иногда представляют тему, что это очень крупный литературовед, но при этом вспомнил, что был когда-то на него обижен за резкую полемику. Впоследствии я узнал, что речь шла о так называемой эзоповой речи в поэзии Некрасова, значение которой Чуковский, по мнению Бухштаба, сильно преувеличивал, особенно, в своей известной книге «Мастерство Некрасова».
— А раньше был такой скромный, воспитанный молодой человек, — сказал Корней Иванович.
Потом разговор обратился к диссертации отца о Блоке, и Чуковский говорил, кажется, о том, что поэтику Блока изучали очень плохо и поверхностно, а сам он когда-то в книге «Александр Блок как человек и поэт» пытался исследовать его рифмы и ритмы, но это не вполне ему удалось. А теперь современные молодые учёные, вооружённые новой методологией, могут это сделать гораздо успешнее.
В скобках замечу, что через год, в мае 1968 года, диссертация П.А. Руднева была с треском провалена на защите в Московском педагогическом институте имени В.И. Ленина. Его обвинили в формализме, во всех прочих смертных грехах и проголосовали против присуждения учёной степени. Однако в 1969 году он успешно защитил её в Тартуском университете. Я слышал, что перед этим отец послал автореферат К.И. Чуковскому, но успел ли тот его получить, не знаю. Много времени спустя я спрашивал у сотрудников переделкинского музея, сохранился ли этот автореферат в библиотеке Чуковского, но мне никто ничего определённого ответить не мог. Тем более, по позднейшему свидетельству известного литературоведа В.Н. Чувакова, моего коллеги по работе в ИМЛИ, Чуковский часто не хранил даже книги, подаренные ему. Если книги становились ему не нужны, он их просто выкидывал. Так, выяснилось, что в библиотеке Чуковского не сохранились подаренный ему составителем В.Н. Чуваковым 65-й том «Литературного наследства», где была опубликована переписка А.М. Горького и Леонида Андреева, а также сборник пьес Л. Андреева, вышедший в издательстве «Искусство» в 1959 году.
Затем в тот же достопамятный день отец заставил меня прочесть в присутствии Корнея Ивановича наизусть почти всю довольно большую поэму А.К. Толстого «Сон Попова», которая тогда как-то сама собой запомнилась мне. Правда, читая, я очень торопился, захлебывался и комкал слова.
— Молодец! — похвалил меня Корней Иванович. — Ваш сын — явно будущий филолог. Но не лишайте его детства! — И ласково потрепал меня по голове.
Прощаясь и уходя к себе домой (мы тоже собирались уезжать), Чуковский заявил, что кто-то сейчас едет в Москву на машине и мы поедем вместе с ними. Отец стал из вежливости отказываться, но Чуковский был непреклонен.
— Нет, поедете!
И вскоре на улице Серафимовича, неподалеку от Дома творчества, мы увидели старый «Москвич», в котором сидели молодой человек и молодая женщина и приветливо смотрели на нас.
— Вот, возьмите их с собой, это очень хорошие люди! — отрекомендовал нас Корней Чуковский, и вскоре его фигура в пижамных штанах и с палкой в руке скрылась за калиткой его дачи.
Впоследствии я многократно бывал (продолжаю бывать и теперь) в переделкинском доме Чуковского, давно ставшим музеем. Как-то приезжал с целью посмотреть книги из его библиотеки, связанные с Леонидом Андреевым. И всякий раз, несмотря на большую временную удалённость, всплывала эта подаренная судьбой встреча тем давним солнечным августовским днём.
Помню, как дочь переводчика М.Л. Лозинского, Наталья Михайловна Лозинская-Толстая, рассказывала мне, как она вместе с мужем Никитой Алексеевичем Толстым, которого Чуковский знал с четырёхлетнего возраста, навестили его летом 1969 года, за два месяца до его кончины. Чуковский проводил их до ворот своей дачи и долго смотрел им вслед, как бы прощаясь навсегда. Видимо, чувствовал, что видит старых знакомых в последний раз.
От разных людей и в разное время знавших Чуковского я немало слышал о нём любопытного. Так, уже упомянутый мной В.Н. Чуваков, известный иследователь творчества Леонида Андреева, побывавший в гостях у Чуковского вместе с приезжавшим из Швеции Вадимом Андреевым, сыном писателя — об этом есть запись в дневнике Чуковского — вспомнил, что Чуковский, искавший в это время литературоведчески образованного и работящего секретаря, внимательно присматривался к нему. И вскоре через их общего знакомого литературоведа А.В. Храбровицкого предложил ему эту «должность», убедившись в том, что это как раз тот, который ему нужен — знающий, работящий и порядочный человек. Чуваков поначалу выразил полное удовольствие по поводу такого предложения, но впоследствии всё же отказался, очевидно, по причине затруднительности каждодневных поездок из Москвы в Переделкино и нежелания бросать работу в ИМЛИ.
Но перед этим всё же поехал в Переделкино для переговоров, был приглашён к обеду. На столе были водка, коньяк, что-то ещё. Чуковский осведомился, не желает ли он выпить — наверное, хотел узнать, пьющий человек или нет. Чуваков отказался. А затем Чуковский повёл его и каких-то ещё оказавшихся в доме гостей в находящуюся рядом с дачей детскую библиотеку — это было почти обязательным правилом, как бы ритуалом для гостей-посетителей. Все должны были смотреть, восхищаться и хлопать в ладоши, как Чуковский, одетый в костюм индийского вождя, шалит с детьми, бегает, прыгает и катается по полу. В этом был, конечно, определённый и даже существенный театрально-игровой элемент.
Олег Михайлов, близко знавший Чуковского в течение ряда лет и переписывавшийся с ним, вспоминал, что его знакомство с писателем завязалось после того, как Чуковский, следивший за работой молодых критиков, прочитал его рецензию на свою книгу «Люди и книги шестидесятых годов», опубликованную в ноябрьском номере «Нового мира» в 1958 году, и одобрил её. В письме литературоведу Ю.Г. Оксману он назвал её «прелестной» и при этом отметил, что «сам Михайлов (побывавший у него. — А.Р.) ещё лучше своей статьи».
Однажды он спросил у Чуковского: «Корней Иванович, а почему вас не посадили?». И услышал в ответ: «Потому что я всегда ложился спать в девять часов». А как-то разговор зашёл о большевистских вождях, и О.Н. Михайлов сказал что-то об их жестокости, нетерпимости, ортодоксальности, на что Чуковский возразил ему, что, напротив, он считает их во многом романтиками.
К счастью, минуло время, когда дом Чуковского разрушался прямо на глазах. В наши дни во многом благодаря дому-музею в Переделкине, ставшему одним из самых популярных литературных музеев Москвы и окрестностей, колоритная фигура К.И. Чуковского — «доброго сказочника», хотя «добреньким» он, по многим свидетельствам, и не был, бившего всегда наотмашь едкого критика, историка литературы, переводчика и мемуариста, очень непростого человека, не всегда бывавшего искренним и доброжелательным, не тускнеет со временем, а, напротив, высвечивается новыми гранями. И всё это благодаря подвижнической деятельности внучки Чуковского, уже покойной Елены Цезаревны Чуковской, осуществившей полное издание его литературного наследия, истинным энтузиастам — сотрудникам музея во главе с С.В. Агаповым и П.М. Крючковым.
И в его печальную годовщину мы ощущаем, что он остался «живым как жизнь», если воспользоваться заглавием известной книги Чуковского о русском языке, написанной им уже на склоне лет. И когда в дни его рождения и памяти на переделкинской даче собираются родственники, друзья дома, знакомые и просто почитатели, всегда чувствуется его как бы незримое присутствие.
 
Александр Руднев

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: