Классика вечно жива

Московский государственный историко-этнографический театр осуществил грандиозную премьеру по пьесе А.Н.Островского «Воевода. Сон на Волге». Художественный руководитель театра Михаил Мизюков остался верен своим принципам: выбрал, как всегда, для своей сцены наиболее сложное и наименее известное произведение. Поэтическая драма Островского «Воевода. Сон на Волге» ставилась крайне редко, хотя драматург придавал ей такое значение, что создал две редакции с разрывом в двадцать лет.

Напомним, что Островский, «певец нетронутой цивилизации», как его называли, побывал в 50-х годах ХIХ века в этнографической экспедиции, изучал быт народов, живущих на великой русской реке, и даже написал объёмистый труд «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода». Кстати, подобные путешествия, дабы теснее соприкоснуться с истоками народного характера, проникнуться самим духом народа, предпринимали многие творческие личности России. Приведу в пример художников Фёдора Васильева, Илью Репина, Исаака Левитана, Илью Глазунова.
Так что Михаилу Мизюкову с его чутьём к мощному фольклорно-этнографическому началу «Воевода» помог создать спектакль с эпическим размахом и, представьте себе, с удивительно своеобразным художническим откликом на события наших дней, когда столько разных мнений бурно обсуждается вокруг губернаторов в регионах. Кто они, представители местной власти — народом выбранные и его интересы представляющие или поставлены сверху, чуть ли не как былые воеводы «на кормление»? Впрочем, эти раздумья появляются ближе к финалу, а пока на сцене возникают «картины народной жизни второй половины XVII века», как определил содержание пьесы сам Островский.
На площадке у пристани пёстрый посадский люд слушает очередное напоминание бирюча о требованиях высшей власти. И вдруг в толпу буквально врывается горбатенький человечек с жалобами и проклятьями по адресу избившего его хозяина. Невольно сочувствуешь ему, прикладывающему красную тряпку к голове, пока не поймёшь, что это колпак шута. И жалобы немедля прекращаются, едва появляется хозяин — величественный воевода в высокой боярской шапке. С интересом вслушиваешься в его рассуждения о всякой власти от Бога, даже в чём-то соглашаешься, что иерархия естественна и необходима. А шут уже вьётся вокруг и подставляет зад для милостивого пинка, коим воевода его и удостаивает.
Народ слушает в молчаливом почтении, но едва воевода Нечай Шалыгин удаляется, вслед ему несутся злые остроумные реплики. И вот тут уж воевода проявляет свою чиновную суть: его приближённые сгоняют люд и щедро угощают его плетьми и палками…
…Постепенно в слитной, казалось бы, людской массе всё ярче выявляются личности со своими заботами, тревогами, болями, в которых так или иначе виновен грозный воевода, к тому же задумавший на старости лет жениться на молодой красавице. Но у красавицы есть возлюбленный, мелкопоместный дворянин. Здесь уже и у меня мелькает мысль, невольное сравнение «боярской спеси» и «дворянской чести», битва между которыми явно обречена на поражение молодого красавца. Появляется и ещё один очень интересный персонаж — беглый посадский, который ушёл в разбойники в обиде на воеводу, отнявшего у него жену. Он вернулся, чтобы хоть издали увидеться с любимой…
Пересказывать содержание не буду. Это надо видеть в ярком и своеобразном исполнении самих артистов театра. Как виртуозно передал Дмитрий Колыго психологию придворного приспособленца-шута, которому даже постоянные барские обиды не мешают прислуживать «не за страх, а за совесть» (хотя какая там совесть!) — подглядывать, доносить, мешать добрым людям. А приставленная соблюдать нравственность невесты мамка Недвига (Наталья Михеева) классически ясно показала, как магически действуют щедро даримые ей наряды! Сейчас это назвали бы взяткой и подкупом. Горько думать, что ныне, в ХХI веке, и у нас процветает это, разве что предметы, совращающие потребителей благ, стали разнообразнее…
Вообще, представленные в спектакле картины действительно необычайно актуальны и сегодня как острые, живые темы взаимоотношений власти и общества, их духовно-нравственные аспекты, поиск справедливости, свободы и воли, с одной стороны, нравственной ответственности, совести и покаяния, с другой. Смотришь, как в спектакле постепенно зреет протест против воеводы — и невольно думаешь о нарастающем протесте в наши дни против применения властью всё новых поборов и утеснений, притеснении таких же «малых бизнесменов», как посадские рыботорговцы и лесопромышленники. Ох, и современен же Александр Островский! А тут ещё возникает на сцене разбойничья ладья и разливается старинная мощная песня «Вниз по матушке, по Волге».
Однако и тема раскаяния возникает: захотел же атаман расстаться с товарищами, вернуться к мирной жизни – и никакой взятый с грабежа товар ему не нужен. И вспыхивает в памяти из песни о Кудеяре: «Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил»… Да ведь и в разбойники чаще всего загоняла людей жажда справедливости, как, например, в повести Александра Пушкина «Дубровский».
Однако же не случайно выбрал Михаил Мизюков именно вторую редакцию пьесы «Воевода». В первой зарвавшегося воеводу снимал «сверху» добрый царь в борьбе с «плохими боярами». В наши дни с губернаторами тоже такое бывает, даже под суд отдают и в тюрьму сажают. Хотя Пётр-то Великий даже повесить повелел сибирского губернатора Матвея Гагарина за мздоимство. Но в спектакле одна из ярчайших сцен — ночные мучения и метания боярина-воеводы в корчме по пути на богомолье. Предстают пред ним грехи его — и не может он уснуть. Тут уж пушкинский Годунов вспоминается: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста». В глубоком молчанье вглядывается зал в потрясающую игру Михаила Клюшкина. Совсем другой человек без боярского пышного одеяния. И разве не так предстанет любой из нас на Страшном суде?!
В концовке спектакля стихают страсти, все сюжетные узлы развязаны, прощена и пытавшаяся сбежать невеста, и её любимый. Встретился раскаявшийся атаман со своей суженой. И вот что думается напоследок. А ведь это же призыв ко всему лучшему в человеке, с рождения носящего в себе частицу Бога! Не к бунту, «бессмысленному и беспощадному», по пушкинскому определению. К взаимопониманию, сочувствию. И вовсе это не сладостный финал с голливудскими «поцелуями в диафрагму», как в подавляющем большинстве «мылодрам», которыми щедро пичкает нас телевидение в нескончаемых сериалах.