Где ты, Святая Русь?.. О поэзии Владимира Хохлева

Мир переполнен мыслями, словами…
еще немного — хлынет через край.
Когда же смоет эту муть волнами –
откроется бессловный, чистый рай.
Рвётся душа к Богу,
бьётся в грудную клеть…
Отскочит и бьётся снова,
желает к Богу взлететь.

Пожалуй, никогда ещё не было в нашей словесности столь явного противостояния поэзии мысли и поэзии чувства, как сегодня. Во многом это связано и с тем, что в литературу ринулись шеренги людей, полагающих, что стихи писать – как стакан воды выпить. Кроме того, прививку сухого ума, полученную от Бродского поистине в промышленных масштабах, современная русская поэзия должным образом, увы, ещё не «переварила»: важно взять всё новое и художественно-привлекательное, а иное, скучное и субъективное, напоминающее бесчисленные образцы авторского стиля, отложить на дальнюю библиотечную полку. Так не получилось, и новые юные поэты горстями высыпают песок рассудочных сентенций в собственные строки, вместо того чтобы уронить в них органичный образ, подобный родниковой влаге.
Одновременно лирические высказывания, переполненные переживаниями и чувствами автора, порой катастрофически теряют предметность и вываливаются в некую сферу «хороших поступков и правильных соображений», что так часто встречается в опусах духовной и гражданской тематики.

 По существу, в стихах сегодня утрачиваются тяга поэта к живописанию постоянно обновляющегося мира, стремление угадать вечное – в мимолетном. Наконец, желание превратить мысль в яркое слово и не засушить притом всё живое, что эту мысль поддерживает и даёт ей дыхание.
Поэзия Владимира Хохлева являет собой удивительное исключение из этого наблюдения. В духе лучших русских поэтов прошлого у него практически всегда жанровый образ сочетается с авторским осмыслением происходящего. Обладая вкусом к жизненным мелочам, человеческим приметам и характерам, Хохлев своими художественными пристрастиями вызывает в памяти имена Заболоцкого, Некрасова и даже порой Лермонтова. В каждом стихотворении зрение и мысль автора находятся в истинном соответствии с главными задачами поэзии: увидеть – понять – передать читателю средствами лирики.
Стоит добавить ещё одну творческую составляющую, отчётливо характеризующую поэта: остаться жить в мире, который стал вдохновителем твоего слова и ума, не отделять себя от него, не бежать прочь — без сожаления и не оглядываясь.
Мужское предопределенье —
оберегать домашний кров.
Военной силы назначенье —
хранить покой рассветных снов.
В бою, в борьбе закалка воли,
шлифовка силы, мастерства.
Чтоб женщины не знали боли
и дети выбегали в поле
в порыве резвом удальства.
Любовь и жизнь защиты просит.
Устроим это! И пока
пусть щит и меч для боя носит
мужская крепкая рука!
Невозможно жить исключительно смыслами, не замечая или сознательно отстраняя от себя ход жизни — многообразный и многорождающий. В её горниле, в её плавильном котле сосредоточено столько оттенков и значений, что ум человеческий не в силах справиться с этим бесконечным рядом, вернее — с этим бездонным колодцем, погружение в который происходит ежечасно и ежеминутно. И оно дарит человеку не только печаль, но и умиротворение. Только так может существовать наш мир.
В стихах Владимира Хохлева авторское упование на восхитительную материю жизни очень хорошо видно – «душесохраняющее», врачующее, по-детски способное к обновлению с каждым новым утром. Его лирический герой постоянно выходит во «внешнее» пространство.
На небе нарисован дом.
Звезда бликует под окном…
У дома нарисован сад,
он в окружении оград…
У сада нарисован пруд.
там караси давно живут…
За прудом нарисован лес…
Раскинув кроны до небес,
лес обрамляет поле —
далекое приволье.
Взгляд тянется за горизонт…
По крыше дома ходит кот.
Он спину выгибает,
чихает — вру — зевает.
Над крышей нарисован дым,
он отлетел… стал невидим —
с трубою рядом вьется
и ждет восхода солнца.
Взошло!
Картина ожила,
Заря, расправив два крыла,
раскрылась ярким светом.
Все загорелось цветом.
Дом, сад, пруд, лес и дали
как будто ожидали
всё оживляющих мазков.
Я их нанес…
И был таков.
Трагичный русский мир — тот космос, в который включено бытие героя Хохлева, как alter ego автора. В нём много несправедливости, но и скрытой взаимной тяги людей друг к другу.
В нём часто встречаются грубость и некрасивые лица, но сердечное понимание правды и красоты всё-таки таится почти в каждом.
Герой Хохлева не боится этого внешнего мира и не чурается его: в стихотворениях нет отчуждения внутреннего уединенного пространства смыслов от всего внешнего (активного, предметного, самовластного). С течением времени поэт обрёл удивительное художественное равновесие. И теперь на фоне собственных гротескных сюжетов может выговорить исполненные художественной полноты сюжеты самой вечности.
Создавший народы Бог
ни разу смириться не смог
с противлением небытия.
Для творения Бытия
Он истребляет народы.
Отпавших от Божьей породы,
заблудившихся в революциях
и мешающих эволюции.
Для хранения Божьего семени
человек Божьего племени
должен тоже уметь истреблять.
Если нужно — по морде дать,
исключая непротивление.
Истребление, истребление!
У Хохлева в стихах заметны и интонации любовной лирики, когда его герой будто впервые видит классическую бездну реального мира и говорит об этом с однозначной логикой по отношению ко всей минувшей и текущей жизни.
Любимая, не может в этом мире
жестокость победить любовь.
Расстроится струна на лире,
но песня возродится вновь.
Ведь песне, как любви,
не страшен ропот
злых голосов, холодный взгляд очей.
Сквозь шум толпы
её жестокий хохот,
услышишь ты напев души моей.
Услышишь и поверишь верной лире.
Услышишь и обрадуешься вновь.
И вспомнишь,
что жестокость в мире
вовек не сможет победить любовь!
Такое умозрение, отражённое в поэтическом голосе, позволяет автору проверять окружающий мир на взаимозаменяемость, исходя из начальных представлений о добре и зле. Реальная питерская жизнь, которую поэт представляет как бытийную хронику городской окраины, сурова и просветлена одновременно. Из неё не ушли ещё прежние представления о хорошем и плохом, о великом и малом, а старый булыжный переулок кажется «обветшалым подлинником» очередного каменного района.
В детстве я боялся черной ниши.
Как-то раз из дому поздно вышел,
померещилось движенье
в темноте,
я промчался мимо. В высоте
засмеялся кто-то
смехом жутким…
Не по мне такие злые шутки.
С той поры стал нишу обходить,
поздно из дому боялся выходить.
Страхом остановлен был не раз.
Мой отец меня от страха спас.
Смело в нишу черную вошел…
я вздохнул спокойно — страх ушел.
У Хохлева далекие от столицы питерские дворы становятся символом центра родной земли, примером прочности русского человека. Самые разные характеры, коллизии, картины быта поэт изображает с божественной добротой и терпеливой любовью к людям. Его строки оказываются той художественной пробой, людской и житейской, которая характеризует Россию в наши дни.
Иду по городу, из окон звуки.
Рояль звучит, кларнет, гитара.
Иду по улицам, в карманах руки.
За что сегодня такая кара?
За что я выброшен из этой жизни?
В минуту стал никем не зван.
Подошвы трут гранит отчизны.
Поток машин, как караван.
Куда идти, кому я нужен?
Зачем слагал я песни, пел?
Иду по лужам. В эти лужи
зачем я столько раз глядел?
Меня не поняли, отвергли.
Куда идти, кому сказать?
Как будто с пьедестала свергли,
и на него уже не встать…
В стихотворениях Владимира Хохлева мир весьма плотен, вязок. А всё воздушное, невесомое, в основном, связано с Верой в Господа и ещё — с небом, рассветом и закатом, с пространством, которое живёт по неземным законам. В какой-то момент они властно раздвигают тесноту сложившегося распорядка предметов и позволяют поэту видеть далеко и идти куда угодно беспрепятственно.
В стихах дан не только зрительный образ соприкосновения земли и неба, но обозначено принципиальное для русского человека созерцание, которое в поэзии Хохлева играет роль лейтмотива — то явного, отчётливо выраженного словами, то едва уловимого, легко касающегося человеческого поступка, переживания, житейской мудрости. В этом бытийном уделе видимая простота забот и явлений отодвигает умственность речи и побуждения, и, казалось бы, жанровая зарисовка становится ещё одним штрихом терпеливой жизни духа.
Пришел черёд нам уходить
из мира.
Мы были в нём в командировке.
Звучит, зовет ночная лира,
открыта дверь, качает створки.
Нас мучили дневные искушения,
и жизнь играла нами, как могла.
По небу мы бродили до рождения –
сюда теперь дорога привела.
Великий град
всю жизнь перед глазами,
к нему стремились
всей своей судьбой.
И вот пришли! Горящими свечами
встречай своих…
Мы выиграли бой!
В его поэзии часто встречаются живые приметы, которые соединяются с бытом и воссоздают мир, в котором есть тепло и радость. Из сумерек повседневности искрит бытие, свидетельствуя о жизни и смерти, добре и зле, труде и сердечной заботе.
Интонационно Хохлев пишет очень мягко, уступчиво, однако фактура его стиха чрезвычайно насыщена деталями. Кажется, что он не обводит окружающий мир взглядом, что так характерно для современной самовлюблённой «поэзии ума», но успевает, не торопясь, обойти все закоулки и поговорить с каждым прохожим. А потом, словно по волшебству, ускоряет бег времени, и этот обход, измеряемый часами, оказывается для читателя почти моментальным.
Я люблю в тишине сосен
писать стихи.
Когда не лают собаки,
не кричат петухи,
когда я четко слышу
каждый!
продиктованный слог,
когда из каждой притихшей сосны
молчит Бог.

Тишина неба, воздуха, света.
В тишине – сердце размеренно
бьется где-то,
грудь неслышно вдыхает
морозный воздух.
В маленьком небе тихо
искрят звезды.

Слова сплетаются в стройные
предложения,
текут душою, требуют к себе
уважения,
на бумагу ложатся,
как снег белую.
Кажется, я — в тишине сосен —
главное!
В стихотворениях Хохлева истинная Вера есть не что иное, как самовольная и самовластная стихия. Она влечёт к себе не только душу автора, но и всех иных людей, которые отчетливо или мимолетно появляются в его сюжетах. Именно эта Вера высвечивает и рисует все извивы характера русского человека и его сокровенную глубину. И она же помогает сшить воедино фрагменты разорванной памяти, соединяет чувства сегодняшние со вчерашними.
Родина — вот основная тема стихотворений Владимира Хохлева. Он видит бесчисленное множество её примет, хороших и плохих, её людей — таких разных, но взаимно близких по чувству земли и воды, мечты и памяти, смеха и рыдания. Любое слово поэта обращено в это пространство русского духа.
Как бы душа хотела
в обители Бога жить…
Приходят и уходят времена, стираются слова, гаснут звуки песен – но русское дыхание, кажется, источается самой землёй нашей, скорбной и великой.

Андрей РОМАНОВ
Апрель. 2014
Стихи из книги «Где ты, Русь». (Издательство «ГОРОД», СПб, 2014).